Никто не знает наверняка, почему ее освободили. Все документы, которые могли бы пролить свет на эту тайну, были уничтожены гестапо в конце войны. Возможно, заявления ее приемного отца о том, что Эльзе полностью ассимилировалась в немецкое общество, наконец-то, дошли до ведома местных нацистских властей. Он даже в тот год вступил в нацистскую партию, чтобы продемонстрировать лояльность к власти, и возможно, именно последнее склонило чашу весов в его пользу. Но нам точно известно, что получилось в результате мытарств Эльзе: человек, претерпевший серьезную деформацию психики из-за жизни в ожившем кошмаре в течение шести месяцев. «Человеческая порочность не имеет дна, – говорит Эльзе Бакер. – И так будет всегда. Мне жаль признаваться в этом, но в результате приобретенного опыта у меня сформировался чрезвычайно циничный взгляд на жизнь».
Ужасная история Эльзе Бакер служит иллюстрацией наиболее страшных сторон жизни в Освенциме: это и неожиданная жестокость, и непредсказуемость поведения, и непреднамеренная бессердечность. Но, пожалуй, прежде всего, эта история демонстрирует, какую огромную роль играли межличностные отношения в возможности выжить – и сделать жизнь достойной того, чтобы за нее бороться. В случае Эльзе трудно вообразить, как она смогла бы выжить в Освенциме без помощи Ванды. Это слишком хорошо поняла и Алиса Лок Кахана, очутившаяся в Освенциме-Биркенау примерно в то же время, что и Эльзе. Ее любовь к сестре Эдит заставила ее сильно рисковать – и все ради того, чтобы в лагере они были вместе. Но в то лето возникла еще одна проблема. Эдит заболела тифом, и ее перевели в больничный барак. Для нее такой поворот событий мог оказаться смертельным: не только из-за нехватки надлежащей медицинской помощи, но и потому, что заболевших регулярно сортировали и многих в результате отправляли прямиком в газовые камеры. Однако Алиса готова была пойти на все ради того, чтобы Эдит выжила, и регулярно навещала сестру. Чтобы получить доступ в больницу, ей пришлось отдавать капо свою хлебную пайку, и к тому же, помогать той выносить из барака тела заключенных, не доживших до утра. «Мне было пятнадцать лет, – говорит Алиса, – и до того времени мне не доводилось видеть мертвецов. Я думала: «Вот люди, которые еще вчера были живы, и могли разговаривать и ходить, а я сваливаю их в кучу». Процедура вселяла в меня ужас, но я должна была ее выполнять, чтобы повидаться с Эдит, зайти к ней хоть на минутку».
Как человек, регулярно заходивший в лазарет, Алиса пользовалась большим спросом: все больные заключенные хотели узнать, что происходит снаружи, в лагере. Они дергали Алису за рукав, когда она шла по бараку, чтобы навестить сестру, и взволнованно спрашивали: «Что там? Есть новости?» Погружаясь в темную, наполненную болезнями атмосферу лазарета, где царил стойкий запах испражнений и разложения, слушая предсмертные стоны, Алиса пыталась предложить несчастным хоть какое-то утешение: «Я научилась придумывать сказки – о том, что война скоро закончится. “Держитесь, – говорила я, – уже очень скоро мы вернемся домой”». Но Алиса понимала, что все это ложь – прежде всего потому, что замечала немыслимую скорость, с которой люди «исчезали» из лазарета, умирая или прямо на койках, или в газовой камере. И потому она решила: больна Эдит или нет, ее нужно вывести из лазарета. Алиса сказала сестре: «Если ты согласишься, я вынесу тебя отсюда, будто ты умерла, и мы вернемся в наш барак». На следующий день Эдит притворилась мертвой, и Алиса вынесла ее из лазарета вместе с теми, кто действительно не пережил очередную ночь. Когда они оказались снаружи, Алиса помогла спотыкающейся сестре пробраться через весь Биркенау, и они вернулись в свой старый барак.
Но заботиться о больной сестре за пределами лазарета в бараке, где, как предполагалось, жили «здоровые» женщины, оказалось еще сложнее. «Каждый день людей сортировали, – говорит Алиса, и [сортировки] были такие серьезные и такие страшные!» Во время сортировок женщинам часто приходилось выстраиваться в шеренгу перед безукоризненно одетым доктором Йозефом Менгеле. «К тому времени мы все уже завшивели, – вспоминает Алиса, – и это было так ужасно… так ужасно! Нет большего унижения, чем чувствовать, как по всему твоему телу ползают вши. Они в волосах, в одежде – повсюду, куда ни глянь, ползают насекомые. А смыть их нельзя. Потому что нет воды».
Однажды Алиса и ее сестра оказались среди отобранных – но их просто перевели в другой барак. И именно здесь, в Биркенау, Алиса совершенно невероятным образом спаслась от смерти. Уже наступил октябрь 1944 года, и поскольку холодало, капо их блока объявила, что подростки должны выйти вперед и получить дополнительную одежду. И Алиса решила присоединиться к этой «детской» группе и получить одежду, которая согреет Эдит, защитит ее предстоящей суровой польской зимой: «И мы пошли. Нас отвели к красивому зданию с цветами на окнах. Мы вошли внутрь, и женщина в форме СС сказала нам: «Аккуратно сложите свою одежду на пол, вот здесь». И нас отвели в другую комнату – голыми». Алиса и остальные сидели в комнате и ждали, думая, что их сначала отгонят в душ, прежде чем дать им обещанную новую одежду: «Это была большая комната, окрашенная в серый цвет. И очень мрачная, потому что когда за нами закрыли дверь, помещение практически погрузилось в темноту. И мы сидели, ждали и дрожали. Ждали, и ждали, и ждали». Неожиданно дверь распахнулась, и женщина в эсэсовской форме закричала: “Быстрее, уходите отсюда! Уходите, быстрее!” – и стала бросать подросткам одежду. “Уходите! – кричала она. – Бегите со всех ног!”» Алиса не смогла найти свою одежду, поэтому, надев первую попавшуюся, направилась обратно к баракам. Там она пожаловалась остальным: «Нам обещали дать теплую одежду, чтобы мы не мерзли, а я даже собственную потеряла!» И только тогда, когда другие заключенные сказали ей: «Глупое дитя! Разве ты не знаешь, где ты была?» – она, наконец, поняла, что сидела в газовой камере крематория номер пять.
Пожалуй, самое странное во всей этой истории то, что, даже проведя много месяцев в Биркенау, Алиса не понимала, куда ее отправили. Конечно, ей рассказывали о газовых камерах – о них знал любой, кто прожил в Биркенау хотя бы несколько дней. Но, пытаясь примириться с жизнью в лагере, она просто не воспринимала это знание, и, конечно, понятия не имела о том, как именно происходят массовые убийства. «Я так сосредоточилась на Эдит, – говорит Алиса, – что все силы, которые мне удавалось собрать, шли на то, чтобы поддерживать в сестре жизнь. И потому конкретно этот страх меня не мучил; наверное, возможность такой смерти была настолько невероятной, что она даже не пугала. Как мог пятнадцатилетний ребенок, вырванный из нормальной жизни, поверить в то, что его посадят в газовую камеру? В конце концов, на дворе двадцатый век! Я ходила в кино, отец работал в своем офисе в Будапеште, и я никогда не слышала о подобном. В нашем доме никто даже не ругался. Так как можно было себе вообразить что-то настолько мерзкое, что кто-то может вот так убивать людей? И, кроме того, нас всегда учили, что немцы – народ цивилизованный».
Это очень важная догадка: она дает понять, что даже обитавшие в тени труб крематориев, могли не впускать в свое сознание информацию о существовании подобного места. И они оказались на это способны. И не только потому, что практическая деятельность фабрик смерти была слишком ужасающей, чтобы о ней размышлять, но и потому, что ежедневные унижения лагерной жизни – всеобщая завшивленность, борьба за возможность сходить в уборную, борьба за пищу, проникающая повсюду грязь, – отодвигали на задний план любые мысли, кроме борьбы за каждую секунду жизни. Но есть и другая, еще более зловещая причина, почему Алиса не понимала назначения комнаты, в которой оказалась. Даже сейчас, 60 лет спустя, ее самое яркое воспоминание о том походе в крематорий – красные цветы, возможно, герань, в приоконном ящике. В Освенциме цветы были вещью неслыханной. И для Алисы они символизировали безопасную и безмятежную жизнь, которой она лишилась: «Я вижу цветы на окне – они напоминают мне о доме. Напоминают о том, что когда немцы вошли в Венгрию, мама не испугалась, не заплакала, не впала в истерику – а пошла на рынок и купила фиалки. И меня это так успокоило! Если мама покупает цветы, все не так уж и плохо. Мы не пострадаем». Именно такие штрихи – цветы в ящиках под окном крематория – поднимают процесс массового убийства, разработанный нацистами, над простой жестокостью, говорят о таком цинизме, который в так называемом «цивилизованном» мире еще никому не удалось превзойти.
В тот день Алиса выжила благодаря невероятной, неслыханной удаче: она оказалась в газовой камере 7 октября. Это был уникальный день в истории Освенцима – день бунта зондеркоманды. Некоторые члены зондеркоманды планировали выступить против охранников еще в июне, во время восстания, организованного с помощью подпольного движения Сопротивления, которое возглавлял Яков Каминский. Но СС узнал об этих планах. Заключенным-евреям в Освенциме было почти невозможно хоть какое-то время поддерживать подпольное движение Сопротивления из-за сети капо, которые тщательно следили за ними, и, конечно, из-за ужасно высокой смертности в лагере. На Каминского донесли, и он погиб, но ядро его группы выжило и продолжило попытки «организовать» хоть какое-то оружие – ножи, кирки и т. п., – и, через забор, договориться с заключенными остальной части Биркенау, чтобы получить доступ к другим запасам.
