Второй империи: «В известном смысле освободительная война всегда будет для Германии тем же, что и война за независимость для американцев или Великая революция для французов: началом современной, национально-осознанной политической жизни» [413]. Таким образом, нарратив освободительной войны объединял Германию с другими новыми нациями, которые порвали с гегемонистскими государственными образованиями. Первая мировая война началась с очередной национально-освободительной борьбы, а именно с борьбы сербов против Габсбургской империи, а в конце ХХ века в Балканской войне мы опять видим сербский национализм, во имя которого совершался геноцид против боснийских мусульман.
«Единство, закон и свобода». Поборники этих демократических ценностей в Германии преследовались как государственные преступники. Им пришлось эмигрировать; либеральные идеи Vormärz (Домартовского периода) [414] заглохли в Германской империи. Свобода для нации – да, но не для ее граждан. Пафос памятников тех лет символически выражает это освобождение нации сверху, легитимирующее государство. Арно Борст утверждает, что памятники нужны для того, чтобы стабилизировать и объективировать «политическую идентичность в критических ситуациях» [415]. Аналогичную мысль высказал Херфрид Мюнклер: «Величественные мемориалы были скорее символическим оплотом против внешних и внутренних врагов. В данном случае речь шла в первую очередь о внутренних врагах – немецкой социал-демократии, с которой сражались союзы ветеранов, защищая и храня единство империи. Эта империя однажды уже пала из-за внутренних раздоров, такая судьба не должна была повториться. Могучий памятник Киффхойзеру был призван выразить эту решимость» [416].
Что же связывает национальный нарратив XIX века с нашей реальностью? Первый пример: нынешние муниципальные советы в Германии, которые все чаще занимаются вопросами переименования улиц и площадей. Экспертные комиссии историков создаются не только для того, чтобы реагировать на вспыхивающие то тут, то там скандалы, но и для принятия системных решений. После объединения в Берлине началась массовая кампания по переименованию, чтобы стереть историю ГДР из городского пейзажа. Теперь на повестке дня судьба прусской истории Берлина, генералов и героев освободительной войны (1813–1815), в честь которых названы улицы и установлены памятники. Особое внимание привлек к себе район Кройцберг, ибо здесь с 1864 года появилась целая сеть так называемых «генеральских» улиц, доминирующих в публичном пространстве. «Зеленые» считают, что улицы с генеральскими именами не соответствует духу времени, и требуют «демилитаризировать публичное пространство». Если они победят, придется переименовывать и сам район, ибо «Крест» (Kreuz) Кройцберга – это Железный крест памятника свободы [417] в парке Виктории, спроектированном Карлом Фридрихом Шинкелем и открытом в 1821 году.
Освободительная борьба Германии велась против Франции и захватнических войн Наполеона. Может ли эта история сегодня нарушить мир в Европе, расстроить дружеские отношения между прежними заклятыми врагами, Германией и Францией? Разумеется, нет. Она давно утратила свое мобилизующее воздействие, а освободительные войны уже не те, чем они были в XIX веке – основой консолидирующего национального нарратива немцев. Сегодня эти имена и памятники – лишь холодный пепел потухшего вулкана. Они – последние публичные свидетели ушедшей истории, которая еще присутствует в артефактах и символах. Однако они по-прежнему выполняют важную функцию: служат задаче исторического просвещения, напоминая об истории немецкого национального строительства. В нынешние споры о немецкой истории вовлечены также молодые граждане с эмигрантскими корнями. Сегодняшний патриот, воспылавший любовью к Пруссии, – Тимур Хуссейн, политик от ХДС, турок по происхождению и депутат окружного совета района Кройцберг в Берлине [418]. Он напоминает, что Пруссия не только повинна в роковой милитаризации немецкой культуры в империи, но она также несла идеи Просвещения, толерантности и современной гражданской культуры [419].
Многие памятники имперского периода давно убраны с городских площадей, но от них не избавились. Их можно увидеть в Цитадели-музее Шпандау, где эти герои, уволенные в отставку и освобожденные от обязанности увещевать и напоминать о прошлом, наслаждаются покоем. Совершенно иную роль играют монументальные памятники империи, ставшие достопримечательностями и популярными туристическими местами. Это приводит нас ко второму примеру. Бьёрн Хёкке и сторонники «Альтернативы для Германии» (АдГ) присваивают себе эти национальные памятники Второй империи вместе с их нарративами, представляя себя патриотами-хранителями и защитниками национальных мифов. Для своего публичного заявления о роспуске ультраправого «крыла» АдГ Бьёрн Хёкке вновь избрал в качестве фона мемориал Киффхойзеру, к которому он и его приверженцы совершают ежегодное паломничество. В кратком видеообращении он не скрывает, что исполняет со своими соратниками «историческую миссию» и что, как патриоты, они «не хотят сдать эту страну и не сдадут» [420]. Хёкке живет в объединенной Германии. После падения Стены в 1989 году в обеих ее частях память о Холокосте, преступлении против человечности, стала центральным элементом формирующего идентичность национального нарратива, поддерживаемого конвенцией о мемориалах. Хёкке категорически отказывается признавать этот нынешний национальный нарратив и призывает развернуть мемориальную политику на 180 градусов. Проще говоря, он хотел бы заменить память об истребительной войне, которую вела Германия, и о Холокосте нарративом о XIX веке и освободительных войнах. Вместо того чтобы признать цивилизационный разлом в немецкой истории, он апеллирует непосредственно к немецким героям, гордости и величию XIX века, как будто ХХ века с его эксцессами национализма и насилия никогда не существовало. Однако именно потому, что историю вновь используют в качестве политического оружия, ее рано сдавать в утиль, ее необходимо изучать и объективно оценивать.
Александр Тиле и Джилл Лепор советуют: коль скоро у нас есть Конституция, указывающая нам, какое сообщество следует строить, то от истории, удостоверяющей национальную идентичность, можно отказаться. Тем не менее национальные нарративы обладают мощной силой воздействия, их нельзя недооценивать, поэтому вместо того, чтобы упразднять, лучше сосредоточиться на их критике и трансформации. Категорическое отделение правосознания от исторического опыта также противоречит мысли правоведа Роберта Карвера о том, что за каждым законодательством стоит эпос. Это применимо, в частности, и к конституции 1949 года, которая возникла не в начале немецкого национального строительства, а в конце, лишь после капитуляции и краха нацистского государства, став благодаря союзникам третьим шансом Германии после Паульскирхе и Веймарской республики. Недаром первую статью этой конституции называют «статьей о памяти», ибо она напоминает о систематическом нарушении основных прав человека во времена Третьего рейха [421]. Эту мысль выразительно передает Хериберт Прантль: «Основной закон, таким образом, начинается с напоминания о преступлениях против человека и человечности, об Аушвице, Собиборе, Треблинке и Майданеке, он начинается великим и вечным требованием первой статьи: „Достоинство человека неприкосновенно“». Следовательно, зачем же превращать память об этой национальной истории в частное дело? Она касается не только этнических немцев и потомков преступников, но и всех иммигрантов, поскольку немецкое государство, по словам Прантля, «находит свое оправдание в том, что уважает и
