Таким образом, только в октябре 1919 года стали предприниматься практические шаги по уничтожению военной касты, отправке бывших офицеров и военных чиновников на фронт, замене профессиональных военных на женщин на канцелярских должностях, что было связано с мнением Льва Троцкого о нецелесообразности кадровых изменений во время войны.
Военные специалисты — руководящие работники аппарата Наркомвоена — придумывали всё новые хитрости для ограждения своих подчинённых от мобилизаций на фронт. Вероятно, кто-то из них подключил для этой цели отошедшего вроде от военной работы М.Д. Бонч-Бруевича. 21 декабря 1919 года генерал направил председателю СНК доклад, в котором предлагал «разгрузить» от лишних функций Реввоенсовет Республики, создав для этого должность «Начальника Всероссийского Генерального штаба». Всё бы ничего, да только в подчинении этого человека, назначаемого председателем СНК по представлению председателя РВСР, Бонч-Бруевич предложил образовать «весьма ограниченное по численному составу» управление, числом в… 105 человек (из них 12 руководящих работников и 45 специалистов)[1084]. Ленин почему-то не отреагировал.
В РГВА отложилась докладная записка комиссара ЦУПВOCO В.В. Фомина в ЦК РКП(б) и Э.М. Склянскому от 6 июля 1919 года. Фомин описал военных комиссаров, разделив их в свою очередь на 2 группы: 1. Сторонники главенства комиссаров и занятия большевиками всех руководящих постов — под лозунгом «Бей специалистов». Основанием и оправданием этого метода Фомин назвал отдельные открытые случаи измены военных специалистов и «формальное» отношение к делу подавляющего их большинства, с одной стороны, и «предположение, что наличных сил коммунистов достаточно» для захвата аппарата военного управления в свои руки и нормального ведения в нём дел. «Питомником» этого направления Фомин назвал Петроград. 2. Сторонники предоставления военным специалистам «известной дозы инициативы», убеждённые в необходимости «всемерного использования опыта знаний специалистов» и возложения на них ответственности[1085]. Напомним, что в момент написания В.В. Фоминым своей докладной записки последняя точка зрения уже стала «официальной» точкой зрения партии большевиков, принятой VIII её съездом и притом обязательной к практическому проведению для всех членов партии.
Об изменениях в персональном составе корпуса военных комиссаров Наркомвоена свидетельствует анализ анкет ответственных работников — коммунистов Наркомата по военным и морским делам РСФСР (Всероссийского главного штаба, Главного управления всеобщего военного обучения, Центрального управления по снабжению армии и др.) и ПШ к 1920 году свидетельствуют 111 анкет учётно-распределительного отдела Секретариата ЦКРКП(б) (учраспреда), отложившиеся в фонде заместителя председателя РВСР и выявленные М.А. Молодцыгиным[1086]. Это репрезентативный корпус источников. К этому времени коммунисты занимали не только комиссарские должности: в 1918–1919 годах во главе ряда доставшихся большевикам в наследство структур центрального военного аппарата, встали партийные работники — так, 21 декабря 1918 года Главным начальником снабжений, вместо показавших себя с худшей стороны генералов (А.А. Маниковского, затем Е.И. Мартынова), был назначен большевик И.И. Межлаук[1087]; по тем же причинам 23 декабря 1918 года генерала М.В. Акимова сменил на посту начальника Главного артиллерийского управления большевик Э.В. Рожен[1088]; с 13 января 1919 года временно исполнял обязанности начальника Главного военно-инженерного управления большевик И.Е. Коросташевский, утверждённый в должности 20 мая[1089]…
По подсчётам М.А. Молодцыгина, из ответственных работников — коммунистов НКВМ и ПШ к рабочим принадлежали 37%, к крестьянам — 2,7, к служащим — 45, к военнослужащим — 5,4, к учащимся — 10,8%[1090]. Нами были просчитаны те же анкеты учраспреда ЦК по другим параметрам. Выяснилось, что большинство коммунистов, ответственных работников военного ведомства, были русскими (более 70%), не менее 17% — евреями, 2–3% — латышами и белорусами; имелось по 1-му поляку и немцу, причём этнический поляк сам себя считал русским.
Таким образом, хотя руководящий состав нельзя назвать интернациональным, следует отметить высокую концентрацию евреев в руководстве центрального военного аппарата[1091]. Для сравнения: по состоянию на 1 января 1921 года доля евреев в личном составе большинства войсковых объединений не превышала 0,3% и лишь в тех, что дислоцировались на территории Украины, достигала в среднем 1,6%. При тогдашней штатной организации стрелковых соединений РККА это означало в среднем по 3–16 человек на бригаду или 9–42 на дивизию. Причём распределялся этот национальный контингент не в пользу строевых подразделений. Обращает на себя внимание процент евреев в составе руководящих военно-политических органов. Во фронтовом и армейском звеньях (РВС фронтов и армий) он составлял соответственно 6,5 и 12,3%, в дивизионном (военкомы) — 10,2%, в стрелковых и в кавалерийских дивизиях — 5,6%. Это без учёта политотделов, политкомов штабов и управлений. При этом строевые командиры-евреи в числе командующих фронтами отсутствовали, среди начдивов и наштадивов — их буквально единицы, среди командармов — лишь один (8-й армией с октября 1919 по март 1920 гг. командовал, и не слишком удачно, Г.Я. Сокольников[1092]). И ещё в единичных случаях имело место «временное исполнение должности» строевых начальников их политкомиссарами на срок от 2 дней до 2 месяцев. А в числе награждённых орденом Красного Знамени за 1919–1921 годы в общей сложности из 57 военнослужащих-евреев лишь 7 были рядовыми красноармейцами (включая одного курсанта). А политработников различных уровней втрое больше. Остальные служили на различных командных и административных должностях, включая медперсонал и «состоящих для поручений при..»
Поэтому основная масса красноармейцев-фронтовиков не видела в своей среде евреев-бойцов, знала единицы евреев-командиров, но много слышала о евреях-политработниках. Ведь командир на передовой часто действовал по принципу «делай, как я», а политработник обычно слал из тыла бумаги с указанием «делай, как я тебе сказал». Авторитета у бойцов это не приносило никогда и никому.
18 апреля 1919 года Политбюро обсуждало острый вопрос: «огромный процент работников прифронтовых ЧК, прифронтовых и тыловых исполкомов составляют латыши и евреи, что процент их на самом фронте сравнительно невелик и что по этому поводу среди красноармейцев ведётся и находит некоторый отклик сильная шовинистическая агитация…» Как видим, речь осторожно велась не о центральном аппарате партии и государства, не о верхушке армии и сводилась к «некоторому отклику» красноармейцев на опасную агитацию. Несомненно, это было связано и с тем обстоятельством, что вопрос внёс член Политбюро и высший военный руководитель Л.Д. Троцкий. Характерно, что он умолчал о достаточно высокой концентрации евреев в своём собственном ведомстве[1093].
До революции евреев не производили в офицеры, «поэтому в армии очень большая часть грамотных и более или менее развитых солдат — оказалась именно евреями. Они и прошли в комитеты. Получилось такое положение: армия в своих выборных органах имеет процентов 40 евреев на самых ответственных местах и в то же время остаётся пропитанной самым внутренним, «заумным» антисемитизмом и устраивает погромы»[1094].
Политбюро решило издать директиву о «более равномерном распределении» партийцев «между фронтом и тылом». Каких-либо свидетельств издания и реализации такой директивы нет. Зато известно, что 14 месяцев спустя и за 4 месяца до учинённых первоконниками погромов, в начале июня 1920 года, Троцкий констатировал: «На Западном и Юго-Западном фронтах повторяется всё та же история: крайне ничтожное число евреев в действующих частях. Отсюда неизбежное развитие антисемитизма»[1095]. Случайным такое положение не было: как установил Л. Хеймсон, тремя основными социальными источниками российской революционной интеллигенции стали провинциальное служилое дворянство, «поповичи» и нерусские (неправославные) национальные меньшинства[1096]. К последней группе принадлежал сам «вождь Красной Армии» — Лев Троцкий.
Коммунистический состав руководства ПШ и центрального военного аппарата, несмотря на критику работы советского военного руководства комиссией Дзержинского — Сталина, оставался молодым: по анкетам получается, что одному было меньше 20-ти, 59 человек (53,1%) находились в возрасте от 20 до 29 лет, 47 (42,3%) — от 30 до 39; только 4 (3,6%) было старше 40.
Возраст коммунистов — работников военного ведомства — определял и их стаж в партии, а также опыт организационной работы. «Старых большевиков» среди указанных коммунистов почти не было: до 1905 года в РСДРП(б) вступили только 3 человека — 2,7%; между первой и второй революциями (с 1905 по январь 1917 г.) к ним присоединились 11 человек — 9,9%; в период Февральской революции (с февраля по 25 октября 1917 г.) — 16 человек, или 14,4%. Таким образом, дореволюционный стаж в РСДРП(б) насчитывался менее, чем у трети (30 человек — 27%). В первые месяцы Советской власти (октябрь — декабрь 1917 г.) в партию вступило 3 человека (2,7%); в 1918, 1919, 1920 годах в РСДРП(б) — РКП(б), соответственно, 41 (37%), 25 (22,5%), 12 (10,8%). Как видим, более трети стали большевиками в 1918 году, когда росла численность партии; в 1919 году процент снижается: не исключён как «вклад» комиссии Сталина и Дзержинского, так и то обстоятельство, что (по выражению С.А. Павлюченкова) в 1919 году партбилет вёл прямо на виселицу Деникина…
