В армию в голове крупных частей прибывали лица, заведомо несоответствующие или по болезненному состоянию, или по другим серьезным причинам. В трех армейских корпусах, составленных из старых полков, прибывших ранее других на театр военных действий, после первых боев удалились сами или были удалены один [385] командир корпуса, четыре начальника дивизий и несколько командиров бригад.
В числе причин, неизбежно затруднявших для нас ход военных действий, надлежит отметить частую мену главнокомандующих: в течение 19 месяцев военных действий сменилось три главнокомандующих.
С началом военных действий до середины октября, в течение 8,5 месяца, главнокомандование находилось в руках адмирала Алексеева. С середины октября по первые числа марта — в моих (всего в течение 4,5 месяца). С начала марта до конца военных действий, в течение 6 месяцев, — в руках генерала Линевича.
То соображение, что из 19 месяцев военных действий я был хозяином только 4,5 месяца, и то не в начале или в конце, а лишь в середине периода военных действий, не было принято в расчет, когда в прошлом году, точно по установленному сигналу, появились брошюры, статьи, газетные заметки, имевшие целью доказать, что я должен быть признан главным виновником наших неудач на войне как главнокомандующий и как военный министр.
По этому вопросу в письме к государю императору от 8 февраля 1906 г. из г. Шуанченпу мною изложено следующее:
«Мне известно, какие тяжкие обвинения появились в периодической печати на меня. Среди них есть и такие, на которые отвечать унизительно.
Но я был бы счастлив принять всю ответственность на себя и признать, что я один виновен в постигших Россию военных неудачах. Но это было бы неверно исторически и вредно для дела, ибо могло уменьшить в нашей, несмотря на неудачи, великой армии сознание важности всестороннего исследования всех причин наших частных неудач, дабы избежать их в будущем.
Я смело ставлю выражение «частных неудач», потому что об общем поражении японцами наших сухопутных сил в Маньчжурии, подобно тому, как были поражены наши морские силы, не может быть и речи: ко времени заключения мира почти миллионная русская армия [386] твердо стояла на занятых ею после Мукденского боя позициях и уже готова была не только к оборонительному, но и к самому решительному наступлению.
Поступающие из Японии сведения указывают, что источники для дальнейшего пополнения сухопутных сил были истощены, финансовые средства иссякли, недовольство населения на затянувшуюся войну уже готово было разразиться и что по всем этим причинам японская армия не могла рассчитывать на дальнейшие успехи при встрече наших превосходящих сил.
Поэтому самое правдивое и откровенное изучение наших слабых сторон не может умалить твердо живущую в армии веру в окончательную победу наших войск в Маньчжурии, если бы признано было возможным продолжать войну.
Будущим историкам предстоит решить вопрос: были ли наши силы и средства, уже введенные в бой до марта 1905 года, достаточны в материальном и духовном отношениях, чтобы при ином, чем то было, руководстве войсками одержать над японцами победу.
Ныне, при крайне усложнившейся обстановке боя, личность старшего вождя сильно умалилась против прежнего времени. Без надежных, талантливых и энергичных помощников: командующих армиями и командиров корпусов, без развитой инициативы действий во всех чинах, без численного превосходства войск и, главное, без военного одушевления войск и патриотического подъема всей нации — роль вождя армий становится настолько тяжелой, что может оказаться по силам только гениальному полководцу. Быть может, гений восполнил бы собой недостатки нашей армии духовные и материальные, но, очевидно, Алексеев, Куропаткин, Линевич, Гриппенберг, Каульбарс, Бильдерлинг этих недостатков восполнить не могли.
Беру смелость напомнить Вашему Императорскому Величеству, что по получении депеши о назначении меня главнокомандующим вместо радостной благодарности я ответил выражением мнения, что только бедность в людях [387] заставила Ваше Величество остановить свой выбор на мне.
Если и после Мукденского боя у меня сохранилась твердая вера в победу, то на это были серьезные причины.
Наши войска после первых даже неудачных боев не только не ухудшались, но улучшались, приобретали боевой опыт и, главное, осваивались с смертельной опасностью, привыкали к ней. Мы даже после поражений крепли духом. Но что не менее важно, мы росли численно и в августе месяце могли, наконец, надеяться нанести удар японцам превосходными силами».
Автор весьма талантливо написанной статьи дает такой отзыв{57}: отсутствие инициативы, привычка быть на подхвате у начальства, делать дело только тогда, когда оно регламентировано приказанием свыше, все эти малоценные качества (низшего) строевого командного элемента усложняли, тормозили работу верха армии, забивая ценность и значение на войне элемента времени.
Современный стратег-теоретик Блюме говорит в своей стратегии, что «даже величайший гений полководца не заменит ему самостоятельного содействия частных начальников».
Относительно корпуса наших офицеров в разных печатных органах еще во время наших действий появилось много статей, подрывавших доверие к ним. Офицеров старались представить грубыми, невежливыми, пьяными, нечестными. В особенности в этом отношении пошел далеко один из даровитых наших публицистов Меньшиков. Про целую корпорацию, которая, не щадя жизни, исполняла свято свой долг, он писал: «В поражении на весь мир кричит промотанная совесть, пьянство, разгильдяйство, закоренелая лень».
В пасквиле на военный быт г-на Куприна под заглавием «Поединок» помещены такие картины: «Ротные командиры морили свои роты по два и по три лишних часа [388] на плацу. Во время учений изо всех рот и взводов слышались беспрерывно звуки пощечин. Часто издали, шагов за двести, Ромашев наблюдал, как какой-нибудь рассвирепевший ротный принимался хлестать по лицам всех своих солдат поочередно, от левого до правого фланга. Сначала беззвучный взмах руки — и только спустя секунду сухой треск удара и опять, и опять, и опять... в этом было много жуткого и омерзительного. Унтер-офицеры жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словесности, за потерянную ногу при маршировке — били в кровь, выбивали зубы, разбивали ударом по уху барабанные перепонки, валили кулаками на землю. Никому не приходило в голову жаловаться: наступил какой-то общий чудовищный, зловещий кошмар. Какой-то нелепый гипноз овладел полком». Автор «Поединка» пишет о своих надеждах на будущее. Эти надежды очень характерны и заключаются в том, что настанет время, когда офицеров будут бить по щекам в переулках, в темных коридорах, когда их станут стыдиться женщины и наконец перестанут слушаться солдаты.
В защиту наших офицеров напечатан в газете «Слово» «Ответ раненого офицера г. Меньшикову». В этом ответе, горячо и талантливо написанном капитаном Соловьевым, сделана правдивая оценка нашего офицера.
В огромной офицерской семье, как и в каждой корпорации, есть слабые и порочные члены. Но нельзя по ним составлять заключение обо всем корпусе офицеров. Нельзя, увидев пьянство нескольких офицеров в пути и в тылу в Харбине, делать заключение, что все офицеры пьянствуют. Офицеров надо судить, наблюдая их в бою, на позиции, на походе. А их, главным образом, судили по тому, что видели в тылу. Ведь бранить офицеров, сидя в Петербурге или даже в Харбине, много легче, чем наблюдать их работу в боевых линиях.
Огромный сравнительно с нижними чинами процент убитых и раненых офицеров указывает, что в бою наши офицеры вели себя, как и в прежние войны, доблестно. Наш солдат в настоящую войну был окружен заботами [389] со стороны офицеров как никогда. Благодаря этим заботам он был сыт, одет, бодр и часто весел. Надо затем видеть, как восприимчивы наши младшие офицеры ко всему, что может служить на пользу им. Как быстро они ориентировались в новой и чуждой им обстановке, освоились с отличным применением местности, хорошо читают карты.
Самые строгие ценители службы офицеров не могут не признать, что со времени Русско-турецкой войны уровень наших офицеров и обер-офицеров значительно приподнялся.
Напротив того, по мнению тех же наблюдателей, наш солдат за эти 27 лет не стал лучше. Правда, в физическом отношении наш солдат в массе даже выиграл, но в духовном, по мнению многих начальствующих лиц, проиграл. Особенно трудный для командования материал стал поступать из фабричных центров, больших городов. Снова повторяю, что нижние чины постоянной службы были вполне надежны. Гораздо более требовали присмотра в бою и вне боя многие поступившие из запаса, особенно старших сроков службы. Ныне более, чем ранее требуется руководство, надзор в бою и вне боя офицера. Грамотных солдат было весьма мало.
