я робко заметили было ей, что таким образом мы мешаем танцующим. Она ответила громко: “Мне, мои милые, везде дорога”. И действительно, сотни пляшущих от нас сторонились и уготовляли нам путь широкий и высокоторжественный».
И еще: «В 1809 году Офросимовой удалось одним словом с выразительной жестикуляцией уничтожить взяточника, сенатора С. (...) Государь сидел в своей маленькой ложе. (...) Офросимова, не подчинявшаяся никаким обычаям, была в первом ряду кресел и в антракте, привстав, стала к рампе, (...) судорожно засучивая рукава своего платья. Увидев в 3 или 4 No бенуара сенатора, она (.) в виду всех пальцем погрозила сенатору, и, указав движением руки на ложу государя, громогласно, во всеуслышанье партера, произнесла: “С., берегись!” Затем она преспокойно села в свои кресла, а С. кажется, вышел из ложи». И действительно, вскоре сенатора отправили в отставку.
Офросимову называли в шутку московским воеводой, Марфой Посадницей. По отзывам Михаила Пыляева, она была «старуха высокая, мужского склада, с порядочными даже усами; лицо у нее было суровое, смуглое, с черными глазами; словом, тип, под которым дети обыкновенно воображают колдунью». «У меня есть руки, а у них - щеки», - это выражение она часто повторяла. А более всех ее боялся муж, боевой генерал Павел Афанасьевич Офросимов (1752-1817). В 1807 году Офросимова попала и в комедию Федора Ростопчина (когда он еще не был московским генерал-губернатором) «Вести, или Живой убитый», где автор под вымышленными фамилиями вывел реальных персонажей, знакомых всему московскому свету своими выходками и причудами. Была там и дама с явно издевательским именем-отчеством Маремьяна Бабровна. Вигель, сходив на премьеру, узнал в ней Офросимову: «В вестовщице Маремьяне Бабровне Набатовой всякий узнает знаменитую лет сорок сряду законодательницу московских гостиных. Она была воплощенная неблагопристойность, ругала дам в глаза, толкала мужчин кулаками в грудь и во что попало, и была грозой женщин зазорного поведения, пока они совершенно ей не покорялись: тогда брала их под свою защиту и покровительство. Поэтому можно посудить о тоне тогдашних московских обществ».
Благородное собрание, XIX век
Особым днем был день рождения государя, в честь чего в Благородном собрании обязательно устраивался бал. Так было 12 декабря - в день рождения Александра I. В письме от 10 декабря 1805 года москвич Степан Жихарев отметил: «Все наши власти и знать в великой ажитации по случаю послезавтрашнего дня. У главнокомандующего огромный обед, а вечером нарядный бал в дворянском собрании». А затем 12 декабря: «Между тем как наши знатные москвичи праздновали рождение государя и благополучное возвращение его из армии, сперва на большом обеде у начальника столицы, а после на бале в дворянском собрании». Подобные же приемы устраивались и в царствования следующих императоров.
Пышные балы устраивались и по поводу приезда самих государей, на который было обращено все внимание публики, особенно женской ее половины: на кого обратит внимание монарх? С кем проговорит больше всего, а с кем просто перекинется парой фраз? Петр Вяземский пишет о посещении собрания Александром I, заметившим молодую и красивую дочь князя П.А. Оболенского: «Государь, с обыкновенною любезностью своею и внимательностью к прекрасному полу, отличал ее: разговаривал с нею в Благородном собрании и в частных домах, не раз на балах проходил с нею полонезы. Разумеется, Москва не пропустила этого мимо глаз и толков своих. Однажды домашние говорили о том при княгине-матери и шутя делали разные предположения. “Прежде этого задушу я ее своими руками”, - сказала Римская матрона, которая о Риме никакого понятия не имела. Нечего и говорить, что царское волокитство и все шуточные предсказания никакого следа по себе не оставили».
Танцам обучал знаменитый танцмейстер Йогель. К нему возили детей со всей Москвы, и Пушкин в детстве у него занимался. Танцы - вообще дело серьезное. В собрании танцами управлял так называемый бальный дирижер, объявлявший следующую фигуру. Иногда между танцевавшими мужчинами разыгрывались нешуточные бои. Загоскин рассказывал, как некий «Иван Павлович третьего дня завел ужасную историю в Благородном собрании и вызывал на дуэль Алексея Степановича, который был во второй паре и, не спросясь у него, переменил фигуру в экоссезе». А все оттого, что нарушение сложившегося танцевального этикета приравнивалось к оскорблению. Нельзя было, в частности, танцевать с незнакомой девушкой более одного раза. А если танцуешь, будь добр, представься затем ее родне, присутствовавшей здесь же, в зале, какой-нибудь Офросимовой, которая не отвяжется со своими пошлыми расспросами. А приходить на бал девушке одной - упаси господь, неприлично. Существовали даже возрастные рамки для танцующих, для женщин с 16 до 27 лет, для мужчин до 38. Страшным преступлением считалось, если одна и та же пара танцует друг с другом более трех раз за вечер. Это вызывало серьезные подозрения у сидящих по стенам престарелых московских сплетниц, считавших кто, с кем и сколько танцевал.
Не молчали и московские злые языки: «Третьего дня в Благородном собрании был бал, на котором находилось человек около пятисот. Я там присутствовал, и было не скушно. Урусова, соседки Пушкины, княжны Щербатовы, Корсаковы, Баранова и многие другие на бале отличились. Киселевой не было; причиною тому отъезд генерала qui s'eleve (который себя воспитывает. - фр.), как называет его Хомутова», - фиксировал Василий Пушкин. Генерал qui s'eleve - это каламбур, читается по-русски как Киселев.
Как правило, открывалось собрание в первый вторник октября, а закрывалось в первый вторник мая (смотрины невест тоже устраивались по вторникам). В Великий пост балы и маскарады прекращались, начиналась пора концертов. На Страстной неделе устраивались чтения, выставки, благотворительные базары, на которых продавались всякие безделушки, мелкие вещи, салфетки, вышитые полотенца, кошельки, подушки и прочие предметы рукоделия. Сборы шли в пользу нуждающихся и бедных.
Петр Вяземский писал в 1866 году: «Дворянский клуб или Московское благородное собрание было сборным местом русского дворянства. Пространная и великолепная зала в красивом здании, которая в то время служила одним из украшений Москвы и не имела себе подобной в России, созывала на балы по вторникам многолюдное собрание, тысяч до трех, до пяти и более. Это был настоящий съезд России, начиная от вельможи до мелкопоместного дворянина из какого-нибудь уезда Уфимской губернии, от статс-дамы до скромной уездной невесты, которую родители привозили в это собрание с тем, чтобы на людей посмотреть, а особенно себя показать и, вследствие того, выйти замуж. Эти вторники служили для многих
