шляхта разъехалась по домам, что король оставил войско, и что войско наше еле
двигается черепашьим ходом,— начали тотчас помышлять о бунте; вождей наших и
войско без короля презирали, управителей стали прогонять, распоряжения их и
письменные инструкции рвали, от исполнения повинностей отказывались и,
побуждаемые универсалами Хмельницкого, начали вновь скопляться в купы... В
течение месяца, неприятель, сразу смутившийся, не только ободрился, но успел вновь
собрать значительные силы, так что был в состоянии вести не только оборонительную,
но и наступательную войну... В Брацлавщине козаки захватили панские житницы, а
шляхту ограбили и перебили... Среди мужиков ходили универсалы Хмельницкого,
говорившие, что Ляхи находятся у него в руках, и что уже несколько недель назад к
нему пришло много Татар... Наше войско, углубившись в страну, столь отдаленную,
очутилось как бы в осаде. Неприятель захватил все дороги и пути сообщения, прервал
все наши сношения, беспокоил нас частыми вылазками и, не допуская к лагерю
подвоза припасов, произвел страшный голод. Хлопы в селах и местечках везде
насмехались над нашими: Ляхи отрезали нас от Днепра, а мы ихъ—от Вислы".
Но еще жив был полководец, во имя которого войско, в лице лучших
представителей своих, возлагало „всю надежду на мужество". Августа 13, за милю
перед Паволочью, соединились все полки, и гетманы, вместе с региментарями,
собрались на раду в палатке князя Вишневецкого. Он был здоров и весел. Его, безъ
т. ш.
38
298
.
сомнения, радовала надежда возвратиться в тот край, который он колонизовал с
таким успехом. На другой день, во время жажды, он поел с аппетитом огурцов, запил
неосторожно медом, испортил себе желудок; врач его швагера, Замойского, ксендз
Куназиус, не мог ему помочь; его перенесли в паволочский замок и утром 20 римского
августа скончался.
Освецим пишет, что войско готово было бы своею кровью искупит его кончину,
еслиб это было возможно. Теперь поняли все, чего лишились. Орган шляхетского
воззрения, варшавский Аноним, приписывает королевской факции то, что
Вишневецкому не дали довершить победу под Берестечком. Королю внушали, что
Вишневецкий соперничает с ними в славе победы, и заставили талантливого
полководца посторониться перед королевским триумфом: только по этому (говорит
Аноним) козаки ушли из табора.
Так думала о нашем Байдиче, можно сказать, почти вся Польша, которой лучшая
часть веровала в результаты битв, а худшая— в результаты политической казуистики, и
обе ошибались вместе с погубленным полыцизною русским героем.
Отправив залитый смолою гроб к безутешной Гризельде, панское войско рвалось в
Украину, которая теперь отвергала уже не только отступников церкви и народности
предков своих, но и всех, кого видала она под одним с ними знаменем. С другой
стороны, козаки, слыша, что нет уже на свете грозного Князя Яреми, вдохновились
новой завзятостыо против Ляхов и Недоляш» ков. Когда паны подошли к местечку
Трилисам, принадлежавшему к белоцерковскому староству, и остановились в
небольшой миле от него, охотники-шляхтичи принялись восстановлять по-козацки
славу побитых козаками хоругвей. Они грабили и жгли подгородные хутора; они
избивали все живое, не сознавая, что сеют в обетованной земле драконовы зубы,
которые будут без конца терзать их польское потомство. Козацкая чернь, в знак
презрения к панам завоевателям, показывала им задния части, а некоторые, среди
всяких других ругательств, кричали им: „Ляхи! продайтесь нам? не псуйте коней: ато
ни на чому буде втекати в Кракивъ".
Местечко сохранило в своем названии память о трех лесах, которые, может быть,
видел Контарини в XV столетии, когда Rossia hassa состояла из безлюдных пустынь. От
этих лесовъ» уцедели вокруг него великанские дубы толщиною в пивную бочку, а
множество других дубов употреблено было жителями для устройства частокола,
который казался им непреодолимым. Кроме укреп-
299
ленного таким образом вала, в Трилисах, как и во всяком тогдашнем городке, был
замок, снабженный пушками. Из-за развесистых древних дубов эти пушки стреляли
завзято по разорителям любезных украинцу хуторов и пасек. В Трилисах заперлось
тысячи две черни и 600 Козаков, предводимых сотником Богданом. Прилегавшее к
местечку длинное, широкое, болотистое озеро придавало еще больше смелости его
защитникам. Даже и женщины вооружились косами. Корсунский герой Потоцкий
вознамерился застращать своих победителей истреблением Трилис. Остановив приступ
к местечку, дождался он пехоты, а между тем велел приготовиться к бою по одной
хоругви из каждого регимента.
На заре 24 (14) августа грянули пушки. Не устоял против них частокол из
великанов-дубов. Множество волонтеров, обдирал и руинников даже родной
шляхетчины, как бы творя поминки по князе Вишневецком, вломились в местечко
вместе с пехотой и произвели поголовную резню, не щадя ни женщин, ни детей.
Уцелели только те женщины, которых служилые Волохи и другие товарищи уводили к
себе в лагерь за местечко (ktore niektorzy ochraniali, uwodzc za miasto, jako Wolosza i
inne towarzystwo, tego sobie aabrawszy)... „По милости Божией* (пишет автор дневника,
мокнув перо в горячую кровь) „теперь есть у нас чем оживить пехоту; только хлеба
всего труднее добыть, так как его надобно молотить и печь, а напитков, без которых
нам очень худо, если и покажется немного, то дорого: кварта горелки по 3 злотых, пива
но 1 зл. и 15 грошей, мед по 2 зл. и 15 гр. гарнец, и то самое горшее, вино по 8 зл.,
петерцимент (испанское вино) по 10 зл.
' гарнецъ*.
Возблагодарив за Божию милость резнею и грабежем, продолжавшимися целый
день,—ночью, с обновленными силами, приступили жолнеры к замку. Служил в
регименте Богуелава Радивила 60летяий ветеран религиозной войны, капитан Штраус.
Этот мастер своего ремесла вломился в замок первый и гнал перед собой целую толпу
Козаков; но храбрая козачка нанесла ему два смертельных удара и нала с честыо под
мечами его дружины. Погиб и другой наемный Немец, капитан королевской гвардии,
Балл, вместе с 30 своим* сподвижниками. Замок был взят лишь в 4 часа утром.
Осажденные пытались бежать вплавь и на челнах через пруд, но их встречали
ружейною пальбою. Спаслись весьма немногие. „Множество труповъ* (пишет
мемуарист) „валяется всюду
300
.
по ямам, дивницам, коморам, кругом местечка и до полям, гак мужчин, так и
женщин с детьми... Все местечко с замком и хуторами обращено в пепел; погорели и
церкви; даже дубы, окружавшие замок и местечко, малым чем тоньше пивных
варецких бочек, и те сожжены; словом, все вигублено огнем и мечем. Скота досталось
каждому войску страшное множество (bydia sroga rzecz wojsku dostaia si§ kaidemu)“.
Мясковский доносил королю о разорении Трилис в качестве стратегика и политика.
„Августа 23 остановились мы в двух с половиною милях под трилисскими
пасеками среди необозримых пажитей, и в один час лагерь наполнился всякою
живностью с козацких хуторов не только для необходимого, но и для роскоши (non
solum ad necessitatem, ale i ad delicias), что трудно было воспретить голодным и
гетманскою трубою. Но неукротимая чернь (effrenis plebs), видя перед глазами наше
войско довольно огромное, не выслала и живой души с просьбой о помиловании,
напротив, осыпала наших тысячью ругательств (mille conviciis impetebant)... Пан
Краковский употреблял всякия средства, чтобы привести их к покорности, но они и
слышать о том не хотели. Поэтому в день св. Варфоломея, который, яко мученик, хотел
ознаменовать свой день широким кровопролитием (jako Martyr, effuso cruore dzieii swoj
chcial illustrare), пан полевой писарь (Пршиемский) пошел на самом рассвете, в Божий
час, под местечко с 600 пехоты, прикомандированной из разных региментов, и 400
своих драгун да с четырьмя полевыми пушками, и, видя, что мы не могли никоим
образом идти далее в Украину, не отворив этого прохода через речку Каменицу,
которую миновать нигде не могли, а притом не слыша никакой просьбы о помиловании,
велел ударить из пушек в крепкий частокол, составленный из цельных дубов, и,
проломав его, должен был уже отважиться через ров, хотя сухой, но крутой и глубокий,
на приступ, который, по милости Божией, совершил успешно (feliciter Z laski Boiej
successit): ибо гарнизонные козаки, устрашенные нашею решимостью, начали
отступать в зкмок, более крепкий, нежели местечко. По долгом козацком
сопротивлении и по долгой кровавою игре, в которой пало два капитана и один
