А ведь кое-кто сейчас назвал бы Сципиона деревенщиной за то, что его парильня не освещалась солнцем через зеркальные окна и что он не пекся на ярком свету и не ждал, пока сварится заживо в бане. Вот несчастный человек! Да он жить не умеет! Моется непроцеженной водой, чаще всего мутной и, в сильные дожди, чуть ли не илистой! И было для него нисколько не важно, чем мыться: ведь он приходил смывать пот, а не притиранья.
Что, по-твоему, сказали бы теперь? — „Я не завидую Сципиону: он и вправду жил в ссылке, если так мылся“. — А если бы ты узнал, что он и мылся-то не каждый день! Ведь те, кто сохранил преданье о старинных нравах Города, говорят, что руки и ноги, которые пачкаются в работе, мыли ежедневно, а все тело — раз в восемь дней. — Тут кто-нибудь скажет: „Ясное дело, как они были грязны! Чем от них пахло, по-твоему?“ — Солдатской службой, трудом, мужем! Когда придумали чистые бани, люди стали грязнее. Когда Гораций Флакк намерен описать человека гнусного и всем известного своей изнеженностью, что он говорит?
А покажи Букилла теперь: да он покажется вонючим, как козел… Теперь мало душиться — надо делать это по два-три раза на день, чтобы аромат не улетучился. Удивительно ли, что такие люди похваляются им, словно своим собственным запахом?» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, LXXXVI, 1 —13).
Внутри терм, в комнатах отдыха можно было обрести тишину и покой, даже сосредоточиться. Снаружи же, где находились спортивные площадки и повсюду вертелись мелкие торговцы, расхваливая свой товар, стоял вечный шум, то и дело раздавались громкие крики, и нужно было иметь немалую силу духа и самодисциплину, чтобы и там пытаться продолжать творческую работу. Оказавшись как-то раз в курортной местности в городе Байи, куда съезжались для лечения многие богатые римляне, Сенека описывает в одном из писем свои впечатления от тамошних бань и царившей там обстановки:
«Пусть я погибну, если погруженному в ученые занятия на самом деле так уж необходима тишина! Сейчас вокруг меня со всех сторон — многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, что трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыхание, выдохи их пронзительны, как свист. Попадется бездельник, довольный самым простым умащением, — я слышу удары ладоней по спине… А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, — тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. (…) К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сластями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар.
Ты скажешь мне: „Ты железный человек! Ты, видно, глух, если сохраняешь стойкость духа среди всех этих разноголосых нестройных криков…“ — Нет, клянусь богами, я обращаю на этот гомон не больше внимания, чем на плеск ручья или шум водопада… По-моему, голос мешает больше, чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам.
(…) Но я уже так закалился, что мог бы слушать даже начальника над гребцами, когда он противным голосом отсчитывает такт. Ведь я принуждаю свой, дух сосредоточиться на себе и ни на что внешнее не отвлекаться». И все же курорт в Байях был явно неподходящим местом для интеллектуальных занятий: сама атмосфера, наполненная не только разноголосым шумом, но и духом развлечений, игр, флирта, пересиливала закаленную волю философа-стоика. В конце письма Сенека задает себе вопрос и сам же на него отвечает: «Но разве не лучше иногда побыть вдали от шума? — Признаюсь, ты прав. И я переберусь с этого места: ведь я хотел только испытать себя и закалиться» (Там же, LVI).
Предметы туалета. I в. н. э.
Мы посвятили так много места термам потому, что именно там римляне охотнее всего проводили свое свободное время. Частые купания в термах считались в Риме «хорошим тоном», ведь там собирался весь модный свет. Люди общались, завязывали и поддерживали знакомства. Приходили и любители спортивных состязаний и игр, общительные интеллектуалы, светские люди, поэты, искавшие слушателей, и просто любопытные, желавшие увидеть воочию своих знаменитых сограждан, особенно ученых и писателей. Там встречались и пожилые люди, пришедшие взбодриться и отдохнуть, повидать давних знакомых и побеседовать на серьезные темы; слышны были и голоса молодежи, жадной до развлечений, которых в термах можно было найти множество. Попадались и прихлебатели, готовые навязывать свои услуги какому-нибудь щедрому богачу.
Повсюду, будь то в Риме, в другом италийском городе или в провинции, обстановка в термах была одна и та же: нередко возникали ссоры, перебранки, скандалы и даже рукоприкладства. Если мы перенесемся в Египет, в Оксиринх, то один из местных папирусов расскажет нам о нашумевшей драке в тамошней бане, после чего некая женщина, участница конфликта, подала царю Птолемею жалобу на свою обидчицу: женщины не поделили ванну и вцепились друг другу в волосы, староста же деревни, к которому пострадавшая обратилась ища справедливости, явно встал на сторону зачинщицы драки и даже приказал взять истицу под стражу на целых четыре дня. Теперь обиженная женщина взывала к царю, чтобы тот еще раз рассмотрел дело и помог ей возместить убытки. Перед нами красноречивая картина нравов, характерная, очевидно, не для одного только египетского городка Оксиринха.
Однако возвратимся в Рим. Помимо купаний излюбленным видом отдыха римлян была охота на диких зверей и птиц. Есть также все основания предполагать, что и у римлян были различные забавы, игры, которым они могли предаваться как дома, так и в гостях, на пирах. К играм невинным, не вызывающим опасного азарта, относились всякого рода загадки и головоломки. Ими тешились и взрослые, и молодежь. Например, двое играющих быстро показывали остальным по нескольку пальцев, и те должны были сразу же сказать, сколько всего пальцев было показано. Эта простейшая игра так и называлась «мелькание пальцев». Очень популярна была и игра «голова — корабль»: надо было угадать, какой стороной упадет подброшенная вверх монета. Играли также в чет и нечет, подбрасывая некоторое количество орехов, камешков или игральных костей.
Гораздо меньше мы знаем об игре «двенадцать линий». Играли на деревянной или каменной доске, расчерченной на 12 квадратов или при помощи 12 линий. Правила игры нам не известны; на сохранившихся досках можно обнаружить всегда по шесть шестибуквенных слов; на одной каменной плите из Остии найдены два столбца из трех строк каждый, в каждой строке шесть раз повторяется одна и та же буква: возможно, что эта плита помогала обучать игре начинающих.
Знали римляне и игру, похожую на шашки: на большой доске двое партнеров передвигали по определенным правилам игральные камешки, кости или фигурки, называвшиеся «латрункули» — наемные воины. Существовало, по всей видимости, множество вариантов этой игры, хотя подробностей мы, к сожалению, не знаем.
В кости римляне играли так же, как и греки, определяя победителя по числу очков, выпавших при бросании костей. Сама игральная кость могла быть маленьким кубиком или шестигранником с углублениями на гранях. Самый неудачный бросок римляне называли «собакой», как и жители Эллады, самый лучший — «Венерой». Азартная игра в кости была в принципе запрещена в течение всего года за исключением праздника Сатурналий. Однако запреты эти нарушались, и нарушали их как раз те, кто их вводил, особенно в эпоху империи. Об этом язвительно писал Ювенал:
…Здесь мы легко извиняем богатство, лишь бедным
Стыдно и в кости играть, и похабничать стыдно, когда же
Этим займется богач, — прослывет и веселым, и ловким.
Ювенал. Сатиры, XI, 176–178
Как бы то ни было, римляне продолжали увлекаться азартными играми, теряя подчас целые состояния. Из видных политических деятелей Рима в кости любили играть Публий Муций Сцевола, Катон Старший Цензор, Катон Младший Утический, Сципион Африканский Младший, Катилина, Цезарь, Помпей и многие другие. Для римских императоров игра в кости была постоянным развлечением, давала отдых от нелегких государственных дел и не менее сложных и запутанных — семейных. Играли Октавиан Август, Тиберий, Калигула. Замечательным игроком был, насколько можно судить, император Клавдий: по свидетельству Светония, «играл он и в поездках, приспособив доску к коляске так, чтобы кости не смешивались». Он даже написал целую книгу — руководство по игре в кости (Светоний. Божественный Клавдий, 33). С ранней юности увлекались игрой в кости также Нерон, Вителлий, Веспасиан, Домициан и их преемники. Есть немало сведений и о писателях римских, охотно забавлявшихся таким образом.
