Из текста первого издания книги Г.К. Жукова «Воспоминания и размышления» 1969 г. следует, что Жуков прибыл в Москву на следующий день после разговора со Сталиным 6 октября, то есть 7-го. Во втором издании мемуаров это время было подтверждено: Г.К. Жуков прибыл в Москву вечером 7 октября и после встречи со Сталиным в Генштабе ознакомился с картой обстановки на 12 часов 7 октября. Однако маловероятно, что мандат ему заготовили заранее. Шапошников, весьма пунктуальный человек, подписал документ перед вручением его Жукову и проставил время — 6 октября 1941 г. 19 ч. 30 м.
Но стоит ли поднимать этот вопрос? На мой взгляд — стоит. В период с 5 по 7 октября на фронтах западного направления и в Ставке происходили очень важные события, счет шел на часы. Надо было принимать важные решения, от которых зависел исход сражения и судьба сотен тысяч воинов. Поэтому очень важно выяснить, когда Г.К. Жуков появился в Москве, когда он прибыл в штаб Западного, а затем Резервного фронта. Кроме разговоров со Сталиным, вызов Жукова был оформлен документом: Ставка 5.10 передала распоряжение генералу армии Жукову немедленно вылететь в Москву [61]. А прибыл он в Москву 6 октября[275].
В штаб Западного фронта, местонахождение которого в Ставке было известно, Г.К. Жуков заехал лишь затем, чтобы узнать, где же находятся армии Резервного фронта и его командующий. А это меняет дело. И все дальнейшие рассуждения Жукова по поводу окружения войск Западного фронта под Вязьмой и другие его выводы в связи с этим, которые он сделал сразу же после ознакомления с обстановкой в штабе фронта, вызывают большие сомнения.
Подобные смещения дат многих событий, связанных с деятельностью Г.К. Жукова, встречаются в его мемуарах довольно часто. Это позволяло ему подчеркивать свою роль в принятии решений в той или иной обстановке и выставлять себя в более выгодном свете, что не всегда подтверждалось соответствующими документами и свидетельствами других людей. Мемуары известных военачальников, в которых описываются наиболее драматические события минувшей войны, по-прежнему являются важнейшими источниками информации о тех тяжелых днях, что переживала наша страна. Но относиться к ним следует с особой осторожностью, так как писались они (или редактировались), во-первых, с оглядкой на цензуру. Во-вторых, некоторые авторы, рассчитывая на полную закрытость наших архивов, не особенно заботились о достоверности своих воспоминаний.
7 октября впервые в вечерней сводке Совинформбюро было упомянуто о тяжелых боях на вяземском направлении. 8 октября в газете «Правда» напечатали: «В течение 7 октября наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте, особенно напряженные на вяземском и брянском направлениях». В этот же день в вечернем сообщении было объявлено, что наши войска после ожесточенных боев оставили г. Орел. Для советских граждан, давно научившихся читать военные сводки Главного командования между строк, это означало, что Вязьма и Брянск оставлены нашими войсками или об этом скоро будет объявлено. Опасаясь захвата столицы противником, в этот же день начали готовить планы уничтожения ключевых сооружений Москвы и эвакуации основных правительственных и партийных учреждений из города. Накануне комиссия по проведению специальных мероприятий представила И.В. Сталину записку с перечнем 1119 предприятий и других объектов Москвы и области, подлежащих уничтожению (разрушению) в случае вторжения немцев в столицу. В их числе были и объекты метро. 10 октября началась эвакуация оборудования важнейших предприятий столицы и людей.
9 октября Геббельс заявил, что «исход войны решен и с Россией покончено». Немецкие газеты пестрели заголовками: «Прорыв центра Восточного фронта!», «Результат марша на Восток решен!», «Последние боеспособные советские дивизии принесены в жертву!» (газета «Volkischer Beobachter» за 9 и 10 октября 1941 г.). По радио передали заявление Гитлера, что «враг сокрушен и никогда не поднимется снова».
А.Е. Голованов, бывший в то время командиром 81-й дальнебомбардировочной дивизии, подчиненной непосредственно Ставке (впоследствии выполнявший по совместительству обязанности личного пилота вождя), так вспоминал о своем вызове в Кремль 7 октября:
«Я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно. Сталин молчал. Напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль, что что-то случилось, но что? Таким Сталина мне не приходилось видеть. Тишина давила.
— У нас большая беда, большое горе, — услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. — Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.
После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:
— Что будем делать? Что будем делать?
Видимо, происшедшее ошеломило его.
Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.
Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?
Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников — Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады» [63].
Небольшое отступление, говорящее о том, как работали некоторые заинтересованные организации над рукописью книги Голованова, которую долго не разрешали публиковать. Вот только часть замечаний специалистов Главного политического управления СА и ВМФ: «Согласовать в ЦК КПСС» (Институт марксизма-ленинизма); «Оценку фронтов давать по опубликованным материалам»; «Нельзя противопоставлять Рокоссовского другим советским полководцам»; «Это целесообразно опустить»; «Не надо противопоставлений»; «Зачем историю АДД давать по немецким данным?» (более крамольного, по мнению идеологов ЦК партии, и быть не может. — Л.Л.); «См. решения 24 съезда КПСС» и тому подобные. А ведь были и другие влиятельные организации. Примерно также работали редакторы и над другими книгами, которые описывали трагические. страницы нашей славной военной истории.
Кстати, о растерянности Сталина в этот тяжелый период вспоминал и И.С. Конев. По его словам, Сталин позвонил на Западный фронт с почти истерическими словами о себе в третьем лице:
«Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение» [65].
В штаб Западного фронта, располагавшийся в Красновидове (12 км северо-восточнее Можайска) Г.К. Жуков приехал в ночь на 7 октября. Поэтому при ознакомлении с последующими эпизодами из воспоминаний Жукова следует учитывать, что окружение наших войск под Вязьмой еще не состоялось, и в штабе об этом знать ничего не могли. Более того, в оперсводке штаба фронта было отмечено, что данные о наличии противника в Вязьме не подтвердились. Несмотря на поздний час, командование фронта заседало. В комнате, куда провели Жукова, были: командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев, начальник штаба фронта генерал В.Д. Соколовский, член Военного совета Н.А. Булганин и начальник оперативного отдела генерал-лейтенант Г.К. Маландин. Они мучительно искали выход из тяжелой обстановки на фронте. Вид у них был соответствующий. Ведь в штабе уже несколько дней работала комиссия ГКО. Присылка подобной комиссии — явный признак недоверия. У всех в памяти была расправа с командованием Западного фронта во главе с Павловым. Она последовала после работы подобной комиссии во главе с Л. Мехлисом.
Расспрашивать в этот момент командующего о положении на фронте было бесполезно, и Г.К. Жуков попросил доложить о положении войск фронта начальника оперативного отдела генерал-лейтенанта Маландина и начальника разведотдела полковника Корнеева. То, что они смогли рассказать о последних событиях, дополнило и уточнило уже имевшиеся у Жукова данные. Обратимся к книге Г.К. Жукова:
«Из беседы в штабе Западного фронта и анализа обстановки у меня создалось впечатление, что катастрофу в районе Вязьмы можно было бы предотвратить. На основании данных разведки Ставка Верховного Главнокомандования еще 27 сентября специальной директивой предупредила командующих фронтами о возможности наступления в ближайшие дни крупных сил противника на московском направлении. Следовательно, внезапность наступления в том смысле, как это было в начале войны, отсутствовала. Несмотря на превосходство врага в живой силе и технике, наши войска могли избежать окружения. Для этого необходимо было своевременно более правильно определить направление главных ударов противника и сосредоточить против них основные силы и средства за счет пассивных участков. Этого сделано не было, и оборона наших фронтов не выдержала сосредоточенных ударов противника. Образовались зияющие бреши, которые закрыть было нечем, так как никаких резервов в руках командования не оставалось» [64].
