обращенная к будущему,
Будем же служить тебе во благо,
Германия, единое отечество.
В отличие от западногерманского гимна, здесь в центре – слово «мир». Каким было подлинное отношение к миру, показали советские танки, выведенные на улицы восточного Берлина 17 июня 1953 года. Зато на Западе год спустя праздновали «Чудо Берна» [575], а затем и «чудо экономическое». С тех пор оба режима определяли свои политические системы, противопоставляя себя друг другу и соревнуясь в пропагандистском единоборстве за лучшую форму правления. С возведением Стены и закрытием границы конкурентная борьба между разъединенными немецкими государствами еще больше обострилась. Начиная с 1968 года в ГДР происходила ползучая «денационализация»: понятие «немецкая нация» было исключено из конституции ГДР 1974 года [576]. По этой причине гимн ГДР с фразой «Германия, единое отечество» исполнялся в основном инструментально [577]. Однако с 1980-х годов ГДР вновь стала активно использовать понятие «культурная нация», отвоевывая заброшенные ранее территории культуры, в то же время в учебных заведениях ФРГ от национальной культуры с ее классиками избавлялись. Там культуру сочли исключительно буржуазной, национальной и зараженной нацизмом.
На Западе национальная тема расколола не только политические партии, но прежде всего поколения. Если представители военного поколения упорно старались набрать очки, напирая на национальную риторику, то у «Поколения 68» патриотизм был не в чести. Эта критическая отстраненность и настороженность ко всему национальному была вполне оправдана, ибо опиралась на исторические уроки. Однако со временем она закоснела, хотя историческая ситуация неоднократно и кардинально изменялась. После объединения Германии внутри нее и в других странах опасались роста немецкого национализма. Но этого не произошло, более того, начался процесс демократического самосознания нации, который продолжается и по сей день. Должен ли Бундестаг переехать из Бонна в Берлин? Каким следует быть Немецкому историческому музею? Как должна выглядеть столица, переставшая быть временной? Какую историю нужно вернуть в Берлин? Такими были лишь некоторые культурно-политические вопросы. Ответы не заставили себя долго ждать. Вместе с Городским дворцом, заменившим Дворец республики и историю ГДР, в Берлин возвратилась прусская история XVIII и XIX веков. Дискуссия на эту тему продолжается с большой эмоциональной вовлеченностью населения, но сегодня все чаще решение принимается властью капитала, а не демократическим участием граждан. Эти вопросы требуют напряженной саморефлексии и более широкого обсуждения национального нарратива после воссоединения, в котором истории Запада сошлись с историями Востока – не в форме «единства народа» (Einheitsfolklore), а в форме взаимного признания различий и особенностей исторического развития, которые мы стремимся сберечь для будущего и которые принимаем и поддерживаем как общее достижение.
Холокост и национальная гордость, «позитивная» и «негативная» идентичность
В 2005 году, после долгой подготовки, в центре Берлина был открыт символичный для новой нации памятник Холокосту. Спустя двенадцать лет Бьёрн Хёке впервые публично усомнился в его надобности, заявив: «Мы, немцы ‹…› единственный в мире народ, который соорудил памятник позору в сердце собственной столицы». И то и другое действительно уникально: и преступление, увековеченное в памятнике, и тот факт, что нация открыто его признает и намерена на все времена хранить в памяти. Негодование Хёке находит поддержку у тех, кто хочет утвердить свою немецкую идентичность на несломленной национальной гордости. Но те, кто разделял в ГДР свою национальную гордость с победителями, сегодня недоумевают, столкнувшись с национальным нарративом, который ставит в центр коллективной самоидентификации «творцов» Холокоста. Эти люди не только отвергают такой нарратив как дерзость, но и осуждают его как форму самоненависти. Они отворачиваются от этого официального, господствующего в обществе нарратива и с благодарностью обращаются к тем, кто предлагает им альтернативу: коллективную гордость и национальную честь. К их числу принадлежит Александер Гауланд с его версией 1000-летней героической немецкой истории. В такой перспективе злосчастный двенадцатилетний период национал-социализма не играет серьезной роли, а сводится к «пятнышку» [578].
Действительно, гражданам ГДР прививалась изрядная доля национальной гордости, им позволяли чувствовать себя нацией антифашистов и победителей, сражавшихся вместе с русскими. Таким образом, они были избавлены от унизительной роли преступников и их детей. Вероятно, поэтому они не могут понять, не говоря уже о том, чтобы принять, этический поворот в мемориальной культуре. Этой группе нет больше места ни в каком нынешнем официальном нарративе. Их положительный гэдээровский опыт сметен историей, а им самим отказано во внимании и признании. Их национальная гордость неожиданно лишилась почвы. Те, кто когда-то устроился и комфортно чувствовал себя в сильном государстве ГДР, ныне дезориентированы в смутном и слабом государстве объединенной Германии. И тем желанней были им предложения, исходившие от правых, включая и фундаментальных противников немецкого государства. Гнев и утрата иллюзий, разочарование и обида привели к отказу в лояльности новому государству.
В январе 2006 года для экспертного обсуждения в Бундестаге темы «Образовательные концепции и новые формы совместной проработки национал-социалистического прошлого» был приглашен в качестве докладчика от АдГ историк Эгон Флейг. Говоря о Холокосте, он категорически разделил научно-историческое знание и собирательную память национальных коллективов. Нация, подчеркнул он, для свой сплоченности должна опираться исключительно на положительные исторические события; все прочее приводит к ущербу для общества и травматизации будущих поколений. Такие представления широко распространены, и, похоже, именно здесь наметился поворот, ибо другие страны начинают признавать и перенимать «немецкую модель» мемориальной культуры [579]. В правых движениях Германии, напротив, вопрос о национальной идентичности теснейшим образом связан с национальной гордостью, противящейся признанию Холокоста как центрального события немецкой истории. В одной из реплик на сайте берлинского Театра имени Максима Горького прозвучал вопрос: «как мы можем помочь этим людям вновь обрести или почувствовать свою идентичность? Это, безусловно, невозможно, если мы предлагаем им идентифицировать себя с негативным образом (с „нацистом“ или „сволочью“). Не могу себе представить, что кто-кто при этом радостно возденет руки и скажет: „Так вот мое Я. А я и не знал. Ура!“»
Формулировка «негативная идентичность» проблематична, поскольку она создает яркий контраст с «позитивной идентичностью». Бьёрн Хёке бесспорно прав, призывая «знакомить подрастающее поколение с великими меценатами, знаменитыми, гениальными, изменившими мир философами, музыкантами, первооткрывателями и изобретателями, которых у нас так много» (тут он не преминул добавить: «возможно, больше, чем у любого другого народа в мире»). Мы как раз отмечаем «Год Бетховена», а в прошлом году – юбилей великого Александра фон Гумбольдта. Положительные эмоции, такие как гордость за эти великие умы и преклонение перед ними, важная составная часть немецкой культурной политики. Но и готовность нации помнить о преступлениях в собственной истории не следует огульно относить к «негативу». Ибо
