смыслами, оно переживает фазу продолжающихся экспериментов. В слове «родина», пишет Корнелия Коппеч, «вибрируют нежные воспоминания о церковных колоколах и скошенной траве далекого детства, но одновременно в нем сконцентрировались самые насущные проблемы современности: страна выезда, вид на жительство, смена мест проживания, а главное – стремление прижиться, обрести стабильность и близкое окружение» [582]. Коппеч рассматривает традиционное понятие родины, связывая его с критико-экономическим анализом той социальной группы, которая независима от родины и в условиях расширяющейся модернизации и глобализации делает ставку на мобильность и ориентируется как академическая элита на транснациональность. Коппеч называет таких людей «космополитами», они покидают исходные рамки нации и реализуют свой потенциал в глобальном финансовом и культурном космополитизме крупных городов и метрополий. Вместо более справедливого распределения богатств внутри общества, сами «общества уже в значительной степени освободились от уз национального государства, поделив мир на глобальные, национальные и локальные зоны». Транснациональные сети финансового и культурного капитализма «ослабляют идентификацию с национальным государством и его институтами». Зеркальным отражением этих привилегированных «транснациональных верхов» стали «транснациональные низы», представляемые «малооплачиваемыми работниками из разных регионов мира», которые образуют такой же мобильный, но непривилегированный «современный транснациональный обслуживающий пролетариат». Существует, однако, социальная группа, не заинтересованная в мобильности. Это представители среднего класса, укорененные в регионах и малых городах. Они сопротивляются космополитизму и глобализации, поскольку заинтересованы в сохранении национального экономического и социально гарантированного пространства. Этот средний класс, если продолжить критико-экономические тезисы Корнелии Коппеч в контексте моей книги, ориентирован национально, а также, если ухудшается конъюнктура и в поле зрения попадает все больше иностранных конкурентов, националистически. Если для одних родина – это выбор возможностей, то для других – судьба, которую нельзя изменить. Анализ Корнелии Коппеч фокусируется на экономическом и культурном расколе общества, возникающем между мобильными и немобильными группами этого общества и проявляющемся также в нынешней борьбе за понятие родины: «Выражения национального, регионального или сепаратистского восприятия родины неизменно влекут за собой настоящую лавину заявлений о приверженности открытому миру со стороны космополитов» [583].
Коппеч в своей статье говорит о трех социальных группах: это те, кто хочет переехать (космополиты), те, кто вынужден переезжать (сезонные рабочие, низкооплачиваемые мигранты), и третья группа – те, кто не переезжает, потому что к этому их не поощряют привилегии и не подталкивает нужда. Однако в ее статье нет ни слова о тех, кто бежал или находится в бегах. Именно об этой категории людей пойдет речь дальше, ибо они прибывают к нам, чтобы стать нашими согражданами. Они вынуждены сняться с места, спасая свою жизнь. Они становятся беженцами, потому что их дома разрушены войной, потому что им грозит опасность, потому что из-за глобальных кризисов они лишаются экономической основы существования или потому что вследствие экологических проблем и стихийных бедствий их родная земля не может их прокормить. В 2020 году в мире насчитывалось почти 80 миллионов беженцев, из них 10 миллионов приходится только на 2019 год. В Германии тема беженцев и мигрантов остро стоит на повестке дня с лета 2015 года. Тогда у европейских границ скопилось до миллиона мигрантов, которым разрешили въехать в страну. С тех пор в немецком обществе есть те, кто о них заботится и помогает интегрироваться, но также и те, кто не перестает протестовать против приема мигрантов. Для кого-то мигранты – скорее ресурс для страны, тогда как «Immobilen» («немобильные») настроены враждебно, видя в них конкурентов и угрозу. Эта группа опасается, что мигранты вытеснят ее еще дальше на обочину общества. Она борется за свое экономическое выживание, а потому считает мигрантов конкурентами в государственной системе социального обеспечения. «Немобильные» становятся противниками глобализации, делая национальную идентичность и собственное понятие родины своим оружием, поскольку боятся, что «их культура, жизненный мир и образ жизни будут узурпированы мигрантами и чужой культурой» [584].
В своей книге «Новые немцы» Херфрид и Марина Мюнклер тоже подходят к проблеме беженцев с разных точек зрения. Их можно воспринимать как бремя и угрозу, а можно видеть в них шанс для нашего общества. Авторы не скрывают, что первоначально миграция ложится огромным грузом на федеральные земли, муниципалитеты и государственный бюджет, и все-таки они отдают предпочтение второму варианту, приводя остроумный довод: «Кто ставит на провал интеграции, проигрывает в любом случае, а ставящий на ее успех, получает шанс выиграть» [585].
Перестройка национального «мы»
Долгое время самоописание нации было привержено идеальному образу родины: оно создавало однородное пространство «онтологической безопасности», обитатели которого делили одну территорию, говорили на одном языке, исповедовали одну религию или культуру и воображали себя наследниками одной общей истории. С этой гомогенной моделью общество распрощалось в 2000 году, когда тогдашнее красно-зеленое правительство приняло новый Закон о гражданстве. Тем самым юридически Германия стала страной, принимающей мигрантов (Einwanderungsland). На основании нового закона ежегодно натурализуется до 100 тысяч человек, и эти возможности еще далеко не исчерпаны. Но спрос оказался не столь велик, многие довольствуются видом на жительство. В одном радиоинтервью Даниель Тим, юридический эксперт правительства по вопросам предоставления убежища и гражданства, назвал три причины невысокого спроса на получение гражданства: во-первых, само правительство недостаточно этому способствует; во-вторых, те, кто принимает немецкое гражданство, должны отказаться от прежнего гражданства, что для многих неосуществимо; в-третьих, среди мигрантов есть опасения, что они не будут признаны в этом государстве равноправными членами общества [586].
Перестройка нации в общество, открытое для мигрантов (Einwanderungsgesellschaft), идет полным ходом. Это существенно разнообразило население Германии за последние двадцать лет. После падения Берлинской стены стала известна крылатая фраза Вилли Брандта: «Теперь срастется то, что должно быть вместе!» В 1989 году социолог Ульрих Бек в контексте дебатов о мультикультурализме переиначил ее: «Теперь срастется то, что не может быть вместе!» [587] Сегодня это напоминает высказывание какого-нибудь политика из АдГ, но выражает то, что стало неоспоримой реальностью: жизненное пространство вместе с коренными немцами делят 11,2 миллиона иностранцев. Без этого притока население с 1970 года неминуемо сокращалось бы. Эта миграция гораздо сильнее изменила восточную часть Германии, чем западную, где доля иностранцев всегда была существенно выше [588]. Новое разнообразие определяется уже не только социальными и политическими различиями, но все больше и больше этническими, религиозными и культурными. Очевидно, что это порождает и абсолютно новые вопросы и вызовы, связанные с понятиями нации и родины.
Когда воссоединенная Германия начала перестраиваться, чтобы стать обществом, открытым для мигрантов, это общество было потрясено серией убийств, совершенных членами НСП. «Шок 4 ноября 2011 года», вызванный самоубийством двух правых радикалов, показал, что на протяжении десятилетия эти
