На первичном приеме клиентов знакомят с услугами, предоставляемыми Центром, чтобы они могли решить, к каким специалистам им следует обратиться. Практикуется ротация специалистов, которые проводят первичные консультации. Это связано с высокой психологической нагрузкой во время таких консультаций.
Центр предоставляет целый спектр психологических услуг, преимущественно в форме индивидуальной психотерапии. Работающая на основе феминистского подхода С. Джойс (Joyce, 1997) подчеркивает, что психотерапия не должна рассматриваться в качестве единственного и наиболее эффективного инструмента помощи жертвам насилия, ведущего к перестройке их поведения и отношений. Поскольку деятельность Центра осуществляется в тесном взаимодействии с различными службами, клиенты получают информацию о разных видах психологической помощи, включая группы драматерапии, художественной практики и арт-терапии, музыкотерапии и занятий на ударных инструментах, литературного творчества, а также групп психологической взаимопомощи. Индивидуальная помощь, оказываемая Центром, включает индивидуальное консультирование и арт-терапию. Клиентам и специалистам доступна богатая библиотека Центра.
Атмосфера в Центре теплая, комфортная и располагающая к контакту. Центр обладает четырьмя небольшими помещениями для индивидуальных консультаций и одной большой и светлой комнатой для различных видов групповой работы. В ней легко перемещается мебель, и присутствующие могут воспользоваться подушками, чтобы располагаться на полу. Индивидуальные и групповые арт-терапевтические занятия проводятся именно в этой комнате.
Клиническое описание случая
Все детали, которые позволяют идентифицировать клиента, исключены из описания. Мэй участвовала в подготовке статьи и добавляла свои комментарии. Было проведено 24 занятия, каждое продолжительностью один час.
В предыдущие три года Мэй время от времени посещала психиатрический дневной стационар. В прошлом у нее отмечались депрессивные эпизоды, во время которых она в течение нескольких недель не могла работать. После попытки суицида (прием большой дозы медикаментов), беседуя с медицинской сестрой, она впервые сообщила о перенесенном сексуальном насилии. Затем она вместе с этой сестрой пришла на первую консультацию в наш Центр.
Мэй 45 лет, она выросла в большой семье. Ее отец занимал в семье главенствующее положение и контролировал все стороны ее жизни. Мэй была убеждена, что она – единственная в семье, кто пострадал от сексуального насилия со стороны отца, хотя признавала, что ее братья и сестры могли страдать от физического и эмоционального насилия. У Мэй три взрослых ребенка, которые на момент обращения за консультацией жили отдельно от нее.
Проводя арт-терапию, я использую недирективный подход, предоставляя клиентам возможность самим направлять процесс работы и выбирать место своего расположения в кабинете. Работая с жертвами насилия, важно предоставлять им большую свободу действий для того, чтобы снизить риск переживания ими угрозы и контроля со стороны терапевта. Во время первого занятия Мэй сидела, повернувшись спиной к изобразительным материалам, лицом к двери.
Она призналась, что испытывает стыд из-за попытки самоубийства, видимо чувствуя, что я могу ее за это осуждать. В то же время она проявила инициативу, начав говорить о своем чувстве вины и его возможной связи с перенесенным насилием. Чувства стыда, вины и безнадежности, связанные с пережитым сексуальным насилием, являются серьезными препятствиями для психотерапевтической работы со взрослыми и требуют от специалиста особой осторожности и внимания к переживаниям клиента. Признания жертв насилия подтверждают данную закономерность (Angelou, 1984; Armstrong, 1978; Evert, 1987; O’Callaghan, 2003; Spring, 1987).
Позднее, во время первого занятия, воцарилась длительная пауза, вызвавшая усиление внутреннего напряжения. Те, кто работал с жертвами насилия (Pearlman, Saakvitne, 1995), подчеркивают необходимость различать вынужденное и добровольное молчание. Понимая, насколько трудным может быть для нас обеих переживание молчания, я призналась Мэй, что чувствую сильную тревогу. В то же время я подчеркнула, что надеюсь на продолжение нашей совместной работы. Было заметно, что мое признание помогло Мэй преодолеть тревогу. Она также заявила, что надеется на продолжение контакта, добавив, что чувство надежды ей не свойственно. Понятие надежды стало основой для продолжения нашей совместной работы, в нем стал открываться все новый и новый смысл.
Во время второй встречи Мэй сказала, что боится, что я могу вновь направить ее в психиатрический стационар. Тогда я предложила ей подумать о возможной связи между ее страхом в настоящее время и страхами, ассоциирующимися с детством. Заботясь в детстве о благополучии своих близких, Мэй, по-видимому, утратила способность заботиться о своем собственном эмоциональном благополучии. Дж. Херман (Herman, 1992) отмечает, что травматичный опыт прошлого может подавлять способность проявлять инициативу и является причиной сомнений клиента в собственной компетентности. Думаю, что, обращая внимание Мэй на переживание чувства страха и не пытаясь его спрятать или проигнорировать, можно было помочь ей в осознании дисбаланса в психотерапевтических отношениях.
Контрперенос в процессе психотерапии жертв сексуального насилия требует учета эмоциональных реакций, мыслей и фантазий специалиста и его пристального внимания к тому, как он строит свои отношения с клиентом (Pearlman, Saakvitne, 1995). Такое внимание позволяет лучше понять препятствия для эффективной психотерапии. Жертвы насилия часто характеризуются повышенной внимательностью к мимике, позе, жестам и высказываниям специалиста. Если бы я не комментировала Мэй свои реакции, возможно, процесс арт-терапии получил бы иное развитие.
Проходили недели, но Мэй по-прежнему воздерживалась от использования изобразительных средств. Я чувствовала усиливающееся чувство разочарования. Возвращаясь домой, Мэй погружалась в темноту своей спальни и не контактировала с окружающим миром. Мое разочарование было отчасти связано с осознанием того, что Мэй продолжает страдать от такого положения вещей и что жизнь проходит мимо нее. Она свыклась с чувством безнадежности (Summit, 1983), восприятием себя в качестве жертвы в самых разных ситуациях. Не работая с поведенческими и ментальными стереотипами Мэй, я фактически поддерживала ее роль жертвы и свою роль контролирующего, властного лица в психотерапевтических отношениях. Проходя в этот момент нашей работы супервизию, я смогла лучше понять свой страх обнаружить свою профессиональную некомпетентность и беспомощность. С. Уорнер (Warner, 2000) подчеркивает, что лишь открыто обсуждая с клиентами разные чувства, можно постепенно изменить характерные для них устойчивые, связанные с пережитым насилием, представления о том, что все люди делятся на жертв, насильников и спасителей.
Во время очередной встречи я решила говорить о своих переживаниях настолько откровенно, насколько это было для меня возможно, стараясь при этом затронуть образную сферу. Так, я предложила Мэй представить, будто мы вместе поднимаемся на гору, при этом мы верим в силы друг друга. Всякий раз, когда мы выходим на плато, мы решаем, стоит ли нам двигаться дальше либо следует начать спуск. Благодаря использованию образа восхождения на гору нам удалось прояснить некоторые причины переживаемого нами чувства разочарования. Образ произвел на Мэй сильное впечатление. Она рассказала мне про свой сон, в котором я вела ее сквозь длинный тоннель, заполненный густым, холодным туманом. Выслушав ее, я предложила ей представить, что мы выступаем в этом путешествии партнерами, и отказаться от восприятия меня как проводника. Затем я предложила ей создать рисунок, отражающий ее представление (рисунок 1). Данное занятие открыло новые перспективы для нашей совместной работы.
«Для меня было проще создать тот первый рисунок, работая красками. Я неоднократно видела во сне тоннели и перекрестки дорог, но не понимала значения этих образов. Однажды я даже видела, как Полина ведет меня через тоннель. На моем рисунке я нарисовала небольшой луч желтого цвета, проникающий сквозь плотный туман. Я впоследствии поместила этот рисунок в свой дневник и каждую неделю стирала по небольшому участку темного цвета. Если во время занятия ничего существенного не происходило, я оставляла рисунок без изменений. Некоторое время спустя я обратила внимание на то, что желтый цвет приобрел для меня в процессе арт-терапии важное значение – он встречается и в других моих работах. Для меня это было удивительно».
Рис. 1. Первый рисунок Мэй
На следующем занятии Мэй выглядела более раскованной и менее тревожной. Она предложила расположиться на полу, разложив вокруг себя изобразительные материалы. Для меня было важно последовать за ее инициативой, поскольку обычно она ждала проявления инициативы и указаний от меня. Я предложила ей продолжить рассмотрение тех вопросов, которые она поднимала на предыдущих встречах, рассчитывая, что ее взрослое «Я» сможет найти на них ответы. Высказывая свои идеи, я могла помешать Мэй укреплять собственное чувство независимости и способность контролировать ситуацию. Во время следующей встречи Мэй создала очередной рисунок и назвала его «Зверь» (рисунок 2).
