оказывается достаточно, чтобы поколебать нашу слепую веру в то, что мы имеем дело с единичными объектами окружающего мира.
Впрочем, мы-то имеем дело, а вот их самих, эти объекты, по крайней мере в том виде, в котором мы их себе представляем, — не существует. Это только кажимость, обусловленная функциональностью…
И правда, зачем вам знать действительные границы тела вашего собеседника? Что это поменяет? Ничего. А вот за границами его кожи имеет смысл приглядывать…
Если они пересекутся с границами вашей кожи, то это, скорее всего, будет иметь какое-то функциональное значение: вы пожали руки друг другу при встрече, вы обнялись и поцеловались по-французски, вы выворачиваете друг другу головы на татами.
Так, ладно… А что насчёт содержания вашей психики? Насколько оно в вас или насколько оно ваше?
Вроде бы да — конечно, наше. Но хорошо известно, например, что «индивидуальный язык» невозможен. Вы пользуетесь словами языка только потому, что ими наряду с вами пользуются другие люди. Если вы заговорите на собственном тарабарском, вас никто не поймёт, и он буквально не закрепится в вашем мозге.
Так где пролегает ваша «ментальная граница», «гносеологическая»? А о «личных границах» вы что-нибудь слышали? А о «культурных границах», о «мировоззренческих»?..
Всё это вполне реальные границы, без которых мы не можем существовать, но которые мы не можем и определить. Все они скрываются от нас словно бы за горизонтом.
Теперь давайте зайдём с другого конца.
Почему, например, вы считаете, что «гора таблеток» — это штучек пять маленьких кругляшков в вашей руке, а «гора мусора» — это в одном случае опрокинутый мусорный бак, а в другом — целый полигон отходов с жилой микрорайон величиной?
Почему две собаки — это ещё не «свора», а только «пара собак»? «Свора» — это сколько? Три собаки уже будут «сворой» или ещё нет? Или вот «стадо коров» с какого количества начинается? Может ли быть, что у вашего соседа в хлеву «стадо коров»?
Или вот, например, «семья» — это что? Это вы, ваши родители и дети? Что насчёт ваших двоюродных, троюродных братьев и сестёр, племянников или племянниц? Их мужья и жёны — они члены вашей семьи или не в счёт? А их бывшие? А их дети от других браков?
Но если семья — это всё-таки только кровные родственники ваших родителей, то до какого колена считаем? Если до седьмого, то, судя по данным генетических исследований, вы можете смело записывать к себе в семью любого встречного-поперечного с гражданством Российской Федерации. Все они тоже ваша семья?
Или почему, например, «денег не может быть много», но при этом у вас в данный момент «много денег»? Сравните себя и миллионера (если вы не миллионер): для вас и для него «много денег» — это будет разная сумма?
Что тогда такое «по-настоящему много денег»? Подумали?
Их хватит, чтобы победить бедность в африканских странах? Или спасти Землю от наступающего глобального потепления и экологической катастрофы? Осуществить перевозку сотен тысяч людей для колонизации Марса?
Так «много» или «мало» вы задумали? Вы ответите, вероятно, что «зависит от обстоятельств» и «смотря что с чем сравнивать». И в самом деле, расширенное понятие гештальта здесь, что называется, было бы весьма и весьма кстати.
Но фокус в другом — обычно же вас подобные вопросы в тупик не ставят, правильно? Вы всегда можете сказать, где свора, а где куча, кто член вашей семьи, а кто нет, «много» у вас денег или «мало», или «как раз», или «не жалуемся».
То есть вам не нужно проводить — по крайней мере сознательно — такого рода расчёты. Вы определяете это как-то автоматически, правильно?
Да, так и есть: вы определяете это автоматически — на уровне функционала, можно сказать, значения соответствующих вещей для вас. Это и есть «принцип аппроксимации».
В философии, а отчасти и в психологии, используется понятие «эссенциализм» (от слова «эссенция»), согласно которому вещи обладают как бы своим собственным существованием, что в их существе есть какая-то специфическая инаковость, которая и определяет в конечном счёте все их свойства, проявляющиеся в отношениях с внешним по отношению к ним мире.
Философский эссенциализм мы уже описывали, когда говорили, например, о «эйдосах» Платона или «феноменологической редукции» Эдмонда Гуссерля. Но философы пользуются философским методом, а последний имплицитно содержит в себе все предустановки и ограничения, свойственные мозгу и его познавательной деятельности.
То есть, говоря простым языком, если мозг использует «принцип аппроксимации» до сущности, то философ будет предполагать наличие у вещей соответствующей сущности, даже если её не существует в природе. Он просто по-другому не может думать о мире, потому что так думает его мозг.
Вот почему нам не стоит удивляться тому, что большая философская традиция предполагает наличие сущностей у вещей. И не только у них, но и у произведений искусства, отдельных культур и человеческих отношений (вы можете убедиться в этом, взглянув на работы философов, которые описывают «сущность любви», «сущность страха» или «сущность скуки»).
Да, конечно, мы можем использовать и понятие «сущности» (в разрезе, например, «чашности» или «стольности» Платона) и говорить, например, о «эндогенных свойствах» (то есть о присущих каждому из нас генетических особенностях).
Но нужно помнить, что это не какие-то метафизические «внутренние монады», всегда есть продукт мозговой деятельности — аппроксимация сложной системы наших представлений до какого-то ограниченного набора признаков (или вообще какого-то нашего внутреннего ощущения), определяемого нами как «индивидуальность» данной вещи, особенность некоей системы отношений, конкретного культурного или социального феномена.
Все «сущности», которые мы «видим», как нам кажется, в вещах, — это результат нашего собственного привнесения в эти вещи некоего их исконного, как нам кажется, смысла, какого-то их внутреннего значения, то есть в конечном итоге — просто наше определение их функциональности для нас.
Проще говоря, мы делаем, создаём сущности вещей, находящихся даже вне нас, в нашей собственной голове. Таковы уж правила игры: мозгу нужно что-то единичное, чтобы взаимодействовать с чем-то в окружающем мире, а для этого множество сигналов, исходящих от этого нечто, он аппроксимирует до некоей целостности, единичной сущности.
Почему ему нужно «единичное», чтобы взаимодействовать с этим? Потому что ему нужен сценарий поведения («динамический стереотип»), а вы не можете, взаимодействуя с вещью, использовать сразу несколько таких сценариев.
И даже если и так — как в случае актёра, который одновременно и играет собой, и, конечно, остаётся собой, — ваши сценарии всё равно сольются в один.
Если же реализовать можно лишь один сценарий, то и в окружающем нас мире должен быть один «предмет» — по сути, созданный нашим
