в Поволжье, Южной России и вообще на большей части территории страны, как только мы исключаем из нее мегаполисы, потому что, чем больше город, тем более индивидуалистические там установки.
Мы биполярная страна с двухъядерной экономической культурой и пространственным разделением И-России и К-России по типу населенных пунктов и по территории с запада на восток. Что это означает, и какие возможности и проблемы несет существование двух ядер в российской экономической культуре?
Прежде всего давайте попробуем точнее определить, что мы подразумеваем под индивидуализмом и коллективизмом, раз уж Россия давно и стабильно демонстрирует обе характеристики. Слова «индивидуализм» и «коллективизм» в советское время приобрели определенную коннотацию, но мы абстрагируемся от идеологии и поищем их глубинный смысл. Мне кажется, лучше всего индивидуализм определил замечательный советский и российский писатель Даниил Александрович Гранин. Я имел удовольствие много общаться с Даниилом Александровичем, и лет 15 тому назад он сказал мне: «В России можно сделать очень многое, если не спрашивать разрешения». На мой взгляд, это очень точное определение индивидуализма: индивидуалисты – это люди, которые действуют, не спрашивая разрешения, которые способны к рискованным шагам и самостоятельным планам. А что такое коллективизм? Для него в отечественной культуре тоже есть емкое определение. Юрий Михайлович Лотман, знаменитый советский и российский ученый, писал о двух архетипах культуры – архетипе договора, который свойственен Европе (а индивидуалисты, естественно, между собой договариваются), и архетипе вручения себя, который, по мнению Лотмана, свойственен России. Вот это вручение, отдание себя, мне кажется, опять-таки является очень точным определением сути коллективизма. Это не слабость человека, который не отваживается что-то совершить и бесконечно согласовывает свои решения; это готовность пожертвовать, помочь, вступить во взаимодействие. Поэтому и индивидуализм, и коллективизм несут определенный положительный заряд для экономического развития.
Поскольку это противоположные полюса, они дают очень странную среднюю температуру по больнице. Ну, например, по данным Всемирного исследования ценностей, спрос на демократию и конкуренцию в России принципиально ниже, чем не только, скажем, в Германии, Швеции и США, но даже в Японии, Южной Корее и Китайской Народной Республике. Как такое возможно? Тем более, что впервые эти данные появились после шестой волны Всемирного исследования ценностей в 2011 году, когда, напомню, в России вспыхнул бунт рассерженных горожан, и на площади вышли люди, требующие демократизации и модернизации.
Два полюса генерируют разный спрос. Полюс индивидуализма, И-Россия, несет в себе возможность радикальных инноваций, предъявляет спрос на сетевые взаимодействия, конкуренцию и демократию. А К-Россия аккумулирует в себе потенциал инкрементных инноваций, кооперации, мьючуалсов, то есть обществ взаимной поддержки – больничные кассы, кредитные союзы и так далее, но при этом предъявляет спрос на справедливость, а не на свободу (если говорить в терминах невозможной трилеммы Кейнса – треугольника, где свобода, справедливость и эффективность конкурируют друг с другом). Поэтому получается, что в стране одновременно предъявляется спрос на противоположные институты, и все это сходится на власти как арбитре. Экономически можно было бы, конечно, говорить о том, что И-Россия и К-Россия совместимы. Но политически они обречены на конкуренцию: власть ловко балансирует между И-Россией и К-Россией, потому что индивидуалисты – это не преобладающее население страны. Меньшинство предъявляет спрос на демократию, конкуренцию и способно на значительные инновации, а большинство предъявляет другой спрос – на незыблемость власти, политическую стабильность. Фактически у государства есть два рычага – для развития экономики надо работать с И-Россией, и это делает правительство, а для поддержания политической стабильности надо опираться на К-Россию, и это делает политическая власть. В результате мы получаем устойчивую конструкцию, где две страны в одной несут в себе мощный экономический потенциал и в то же время генерируют противоположные запросы, создавая возможность для балансирования и манипулирования со стороны власти.
Чем обусловлен такой дуализм? Является ли он результатом того, что мы находимся в процессе перехода и, скажем, И-Россия растет, а К-Россия уменьшается? В долгосрочной перспективе, наверное, можно сказать, что И-Россия растет, а К-Россия уменьшается. Но, по моему мнению, если считать это неким органическим процессом, то конца ему не видно. Нельзя сказать, что через 10 лет И-Россия настолько укрепится, что будет генерировать более мощные сигналы.
Создатель теории цивилизаций Сэмюэл Хантингтон назвал Россию «разорванной страной». Он ввел это понятие не только для России – он говорил также о Японии, Мексике, в известном смысле – о Турции. Что такое разорванная страна? Это страна, которая для того, чтобы в конкуренции с экономически и политически сильным Западом сохранить свой суверенитет, принимает в себя определенные управленческие технологии и ценности опасного конкурента, проводит резкую модернизацию, но при этом новые западные ценности оседают в элитах, а страна в основном остается прежней.
Таково объяснение Хантингтона, но мне оно не кажется единственно возможным, потому что двуцентричность существовала и до петровских реформ (конечно же, Хантингтон описывает петровские реформы как способ сохранения суверенитета путем такой модернизации). К примеру, Новгород и Москва были двумя центрами. Я подозреваю, что наличие двухъядерной культуры – это цивилизационная характеристика: напомню, что византийская культура, в отличие от западноримской, оказалась более устойчивой, потому что нашла способ симбиоза – она сочетала европейское происхождение от греко-римской культуры, несомненно, индивидуалистической, и восточное общество.
Поэтому полагаю, что может быть и другое объяснение. Двухъядерность экономической культуры России поддерживается тем, что страна постоянно живет в таком режиме, воспроизводя индивидуализм и коллективизм. Ведь что такое индивидуализм в России? Это, я бы сказал, индивидуализм беглецов, самоотбор людей, которые решились покинуть свои регионы, оторваться от общины, переехать в мегаполис или уйти за Урал и осваивать новые земли. Это ведь очень серьезные решения. И хочу заметить, что даже люди, которые эмигрировали, демонстрируют радикально высокий индивидуализм. Обратите внимание, что многие народы образуют диаспоры за рубежом, как бы свое лобби – поляки, украинцы, евреи, армяне, – но никакого русского лобби нигде не существует. Русские переселенцы – радикальные индивидуалисты, они уже не соединяются между собой. Хочу сказать несколько слов в защиту индивидуализма беглецов: в целом это позитивное явление, потому что тот, кто переехал в большой город или начал осваивать новое пространство, делает созидательную работу для страны.
А с другой стороны, у нас есть коллективизм, который, между прочим, тоже не вполне природный, а отчасти заимствованный. В XIX веке этого не знали и идеализировали «исконно русскую» крестьянскую общину. Но сам механизм общины с круговой порукой – это импортированный институт, попавший к нам из Китая во времена монгольского ига. Это фискальный институт средневекового Китая, консервировавший через круговую поруку общину, которая в
