Таким образом, я анализирую и интерпретирую то, на что и за что я отвечаю. И даже если принять нередко повторяющееся сегодня утверждение, что в тексте есть все, что в нем можно увидеть, то я отвечаю и на и за выбор возможностей, т.е. и на открывающееся множество возможностей и за определенный выбор каждой из них. Прояснение действительно существующего бесконечного множества оттенков смысла возможно лишь в каждый раз единственном ответе на смыслообразующие вопросы, в ответственном поступке смыслообразующей конкретизации.
В этом свете первичной ответственности яснее можно увидеть неоднозначность современной литературной ситуации и существующую границу между самодовольным удовлетворением всяческой бессмыслицей и остротой обнажения зияющей пустоты как минус-присутствия осмысленного бытия. А в глубине легковесных игр по поводу смерти автора и читателя неожиданно может возникнуть вопрос о том, а кто же об этом говорит. В этом же русле совсем не шуточная напряженность «рокового вопроса» в ситуации, выразительно описанной Ж. Бодрийаром: "Если конкретно дать определение существующему положению вещей, то я бы его назвал состоянием после оргии. Оргия – это любой взрывной элемент современности, момент освобождения во всех областях… Мы прошли все дороги виртуального производства и сверхпроизводства объектов, знаков, содержаний, идеологий, удовольствий. Сегодня все – свободно, ставки уже сделаны, и мы все вместе оказались перед роковым вопросом: что делать после оргий?" 330 . И думаю, у Г. Л. Тульчин-ского были основания связывать постмодернизм с созданием предпосылок новой постановки проблемы свободы и ответственности в ситуации, когда «человек нынешний – больше чем одинок. Он проблематичен… Зеркала постмодернистских рефлексий не создают и не воссоздают гармонии. В них двоятся, троятся и т. д. умножаются без нужды сущности, забивая сознание воспроизводством узнаваемых шаблонов и штампов. Но разум вторичен по отношению к свободе и ответственности и дан человеку для осознания меры и глубины ее. И так же, как незнание закона не освобождает от ответственности, так у человека нет алиби в бытии. И потому зло суть большее добро, потому как указывает на наличие пути и необходимость его поиска. Так и постмодернизм указывает на заблуждение и необходимость работы ума и души» 31 .
Различные постановки вопроса о том, «что я анализирую и интерпретирую», внутренне связывают «что» и "я". И в любом случае вопрос этот, безусловно, сопрягается с пересечением вопросов: "что в самом деле есть что?" и "что в самом деле есть я?". В поисках ответов на эти вопросы снова актуальным становится множественное число «мы», но не просто как общность, а как не только возможная, но и необходимая, и благая множественность мировоззренческих методологий и методик – благая при сознательном усилии и счастливой возможности общения, в котором только и может каждый из нас исполнять свое погранично-разделяюще-объединяющее человеческое дело.
1. Тодоров Ц. Как читать? // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1998. № 6.
2. Гаспаров М. Л. Белый-стиховед и Белый-стихотворец // Гаспаров М. Л. Избранные труды. О стихе. М., 1997. Т. III. С. 435.
3. Шрейдер Ю. А. Сложные системы и космологические принципы // Системные исследования. Ежегодник 1975. М., 1976. С. 153—154, 157.
4. Там же. С. 154—155.
5. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 178—179.
6. Топоров В. Н. Об эктропическом пространстве поэзии // От мифа к литературе. М., 1993. С. 28.
7. Там же. С. 29, 39.
8. Топоров В. Н. О динамическом контексте «трехмерных произведений» изобразительного искусства (семиотический взгляд). Фальконетовский памятник Петру I // Лотмановский сборник, 1. М., 1995. С. 420.
9. Рогинский Я. Я. Дневники // Человек. 2000. № 5. С. 165.
10. См.: Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск, 2000. С. 134.
11. Rasthope A. British post-structuralism since 1968. L.; N. Y., 1988. P. 188.
12. Косиков Г. К. Ролан Барт – семиолог, литературовед // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 37.
13. См. Философия и социология науки и техники. Ежегодник, 1988—1989. М., 1989. С. 9.
14. Поль де Ман. Борьба с теорией // Новое литературное обозрение. 1995. № 2. С. 13.
15. Там же.
16. Там же. С. 14.
17. Там же.
18. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 23.
19. Баршт К. Три литературоведения // Звезда. 2000. № 3. С. 199.
20. Гаспаров Б. М. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М., 1994. С. 302.
21. Изер В. Рецептивная эстетика // Академические тетради. М., 1999. № 6. С. 61.
22. Там же. С. 71—72.
23. Яусс Х. Р. К проблеме диалогического понимания // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 97.
24. БатайЖ. Литература и зло. М., 1994. С. 143.
25. Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962. С. 528.
26. Гадамер Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.
27. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983. С. 323.
28. Левинас Э. Тотальность и бесконечное: эссе о внешности // Вопросы философии. 1999. № 2. С. 64.
29. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники, Ежегодник, 1984—1985. М., 1986. С. 102.
30. Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998. С. 44.
31. Тульчинский Г. Л. Слово и дело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 52.
Риторическая конструкция – деконструкция или эстетическая реальность ?
Вопрос, поставленный в заглавии, отражает одно из фундаментальных противостояний в современном литературоведении: в понимании его предмета – литературного произведения, в формировании различных литературоведческих языков, адекватно «именующих» свой предмет. Одна из самых четко выраженных позиций в этом противостоянии представлена работами Поля де Мана и его последователей не только в том литературоведческом направлении Иельской школы, которое он возглавлял, но и за пределами этой школы. Я уже приводил слова П. де Мана о безусловной приоритетности для литературного произведения риторической, а не эстетической функции языка. Фундаментальной для сторонников этой концепции является принципиальная невозможность считать литературность эстетической категорией.
С другой стороны, теория художественной целостности и тот подход, который я стремился реализовать в своих работах, исходит из представления о произведении художественной литературы как эстетическом проявлении целостности человеческого бытия и, не отрицая, конечно, «лингвистического компонента», утверждает эстетическую доминанту в литературном произведении как особом целом и в его лингвистическом компоненте, в частности. Для прояснения современной литературоведческой ситуации важно, на мой взгляд, осмыслить не только сами по себе расхождения этих подходов, но и их базовые основания в представлениях о том, что такое литературное произведение по своей сути, каковы его смыслообразующие центры и бытийные позиции.
Для такого осмысления плодотворный материал представляют случаи прямых полемических схождений представителей разных направлений в анализе и интерпретации одного и того же произведения. Потому я и решил откликнуться на недавно появившуюся статью молодого Санкт-Петербургского исследователя А. Щербенка «Цепь времен и риторика прозрения»: автор с самого начала говорит о том, что он опирается на идеи П. де Мана и стремится конкретизировать их, обращаясь к рассказу А. П. Чехова «Студент»; при этом он полемизирует с различными его анализами и интерпретациями: Л. Цилевича, В. Шмида и моими.
Суть подхода, который вслед за П. де Маном реализует А. Щербенок, состоит, по его словам, «в систематическом отказе идентифицировать силу литературы с какой-либо концепцией воплощенного значения, принимать что-либо в универсуме языка за прозрачное для непосредственной интуиции, в конечном счете природное» 1 . Чеховские тексты, по мнению автора статьи, «представляют собой наиболее чистый пример самодеконструирующихся повествований», т. к. Чехов "работает с уже устоявшимися поэтическими смыслообразующими моделями, не впадая, однако, в искушение отождествить какую-нибудь из них с реальностью. В этом определении реальность мыслится, во-первых, как нечто единственное, в конечном счете природное, а во-вторых, как нечто существующее не внутри произведения, а только вне его, – внутри же произведения внешней по отношению к нему природе противопоставляется «непрерывный текстуальный процесс».
Понятно, что в такой системе координат эстетическая реальность либо вообще не существует, либо оказывается недопустимой натурализацией, одновременно и отождествлением, и – в силу невозможности такого отождествления – смешением природы и слова. А одним из критериев обнаружения той единственной реальности, о которой идет речь в статье А. Щербенка, может быть, например, заключение о том, насколько «мысли героя о правде и красоте в финале совпадают с мыслями самого Чехова» (с. 81). В этой логике «сам Чехов» – единственная реальность биографической личности, конструирующей или деконструирующей определенные, вне произведения находящиеся и в произведении передающиеся, выражающиеся или обозначающиеся значения-смыслы. В иной же системе координат, которая может быть этому противопоставлена не логически, а онтологически, «сам Чехов» – творец эстетической реальности, преображающей и реальность мыслей и чувств биографического А. П. Чехова, и реальность его физического, социально-психологического, культурного существования, и все то, что М. М. Бахтин называл «действительностью познания» и «действительностью поступка» 2 .
