au charnier, / Tirez-vous, et de quel fermier / Avez-vous à remplir la grange? / Voulez-vous (d’un destin trop dur / Épouvantable et clair emblème!) / Montrer que dans la fosse même / Le sommeil promis n’est pas sûr; / Qu’envers nous le Néant est traître; / Que tout, même la Mort, nous ment, / Et que sempiternellement, / Hélas! il nous faudra peut-être / Dans quelque pays inconnu / Écorcher la terre revêche / Et pousser une lourde bêche / Sous notre pied sanglant et nu!» (Цветы зла. ХСIV // Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. Р. 93–94). («Что ты вспахало, мужичье, / Зачем к работе вновь стремишься, / Тряся костьми, пружиня мышцы, / В ярмо впрягаешься свое? / Для жатвы странной и безумной, / Рабы, восстав из-под земли, / Какому фермеру пришли / Вы до краев засыпать гумна? / Иль это значит (видит Бог, / Эмблемы не найдешь свирепей), / Что на погосте или в склепе / Могильный сон не так глубок? / Или ничто – предатель скверный – / И Смерть сама обманет нас, / И, к бесконечности стремясь, / Еще придется нам, наверно, / Покинуть кладбища свои, / Для земляных работ проснуться / И грубых заступов коснуться / Ногой в запёкшейся крови?..» (пер. П. Антокольского). –
Прим. перев.)
О барочном кончетто «живого мертвеца», трупа, который умирает оттого, что не может умереть, см.: Rousset J. La Littérature de l’âge baroque en France. Paris, 1953; см. в особенности главу IV (p. 100–110) c толкованиями и примерами «погребального сна» и «погребального пейзажа».
По предположению Клода Пишуа, «Бодлер обнаружил эту гравюру у букинистов на набережной, когда подыскивал изображение для фронтисписа второго издания “Цветов”» (Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. Р. 1023). См. также в цитированном выше трудe Джона Джексона главу «Приговоренный к жизни» (Jackson J.E. La Mort Baudelaire. P. 105–106).
«Criez après l’enfer, de l’enfer il ne sort / Que l’éternelle soif de l’impossible mort» (Aubigné A. d’. Les Tragiques. Paris, 1931. P. 254. Кн. VII). (Д’Обинье А. Трагические поэмы / Пер. А. Ревича. М., 1996. С. 407. – Прим. перев.) Это сближение, которым я обязан дружескому совету Дени де Ружмона, сделано также и в упомянутой выше книге Джона Джексона. Оно показывает, как естественно наши нынешние представления о «барокко» накладываются на наше восприятие Бодлера.
«J’ai plus de souvenirs que si j’avais mille ans. / Un gros meuble à tiroirs encombré de bilans, / De vers, de billets doux, de procès, de romances, / Avec de lourds cheveux roulés dans des quittances, / Cache moins de secrets que mon triste cerveau. / C’est une pyramide, un immense caveau, / Qui contient plus de morts que la fosse commune. / – Je suis un cimetière abhorré de la lune, / Où comme des remords se traînent de longs vers / Qui s’acharnent toujours sur mes morts les plus chers. / Je suis un vieux boudoir plein de roses fanées, / Où gît tout un fouillis de modes surannées, / Où les pastels plaintifs et les pâles Boucher, / Seuls, respirent l’odeur d’un flacon débouché. / Rien n’égale en longueur les boiteuses journées, / Quand sous les lourds flocons des neigeuses années / L’ennui, fruit de la morne incuriosité, / Prend les proportions de l’immortalité. / – Désormais tu n’es plus, ô matière vivante! / Qu’un granit entouré d’une vague épouvante, / Assoupi dans le fond d’un Sahara brumeux, / Un vieux sphinx ignoré du monde insoucieux, / Oublié sur la carte, et dont l’humeur farouche / Ne chante qu’aux rayons du soleil qui se couche». («Столько помню я, словно мне тысяча лет. / Даже старый комод, где чего только нет – / Векселя и любовные письма, портреты, / Чей-то локон, шкатулка, счета и билеты, – / Стольких тайн, сколько мозг мой, вовек не скрывал. / Старый мозг, пирамида, бездонный подвал, / Где покойников больше, чем в братской могиле. / – Я затерянный склеп, где во мраке и гнили / Черви гложут моих мертвецов дорогих, / Копошась, точно совесть в потемках глухих. / Я пустой будуар, где у пышной постели / Вянут розы, пылятся и блекнут пастели, / Праздный ждет кринолин, и молчанье одно / Слышит запах флакона, пустого давно. / Что длиннее тягучего дня, когда скука / В хлопьях снега, ложащихся мерно, без звука, – / Пресыщенья тупого отравленный плод, / Как бессмертье, теряя пределы, растет. / – Дух живой, так во что ж обратился ты ныне? / Ты скала среди проклятой Богом пустыни, – / Окаянной Сахары, в глухой немоте / Старый сфинкс, непонятный людской суете, / Не попавший на карту и песней щемящей / Провожающий день, навсегда уходящий» (пер. В. Левика). – Прим. перев.)
Будуар «полон увядших роз», но в то же время он представляет собой пустое место, которое покинуто всеми живыми и в котором «одни лишь» картины продолжают вести затворническое существование, превращающее их в подобие мертвецов в общей могиле.
В стихотворении, которое Бодлер послал Сент-Бёву, «Меланхолия ‹…› волочит ногу, отягощенную преждевременными заботами» (Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. P. 207).
Выражение Гастона Башляра, использованное Рене Галаном в комментарии к этому стихотворению (Galand R. Baudelaire. Poétiques et poésie. Paris, 1969. P. 335).
См.: Jauss H.-R. Ästhetische Erfahrung und literarische Hermeneutik. Frankfurt, 1982. S. 846. Моя интерпретация прибавляет к этому всеобъемлющему истолкованию второго «Сплина» только некоторое количество отдельных замечаний по одному частному вопросу.
Уже в юношеских стихах, адресованных Сент-Бёву, Бодлер упоминал «нежный шепот умерших воспоминаний» (Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. P. 207). Эволюция Бодлера заключается в том, что его мысль о смерти, все более навязчивая, переходит от еле слышного шепота к полноголосому пению. При этом надо понимать, что эти материальные остатки – от тяжких «счетов» до тончайших «ароматов», включая «волосы» и «пастели», – могут быть интерпретированы в равной степени и как знаки исчезновения, и как знаки выживания: воспоминания – это «самые дорогие моему сердцу мертвецы», но это такие мертвецы, над которыми небытие не властно.
Отвращения к жизни (лат.). –
