Мастерская Ренуара на последнем этаже дома 35 по улице Сен-Жорж тоже соответствовала описанию, данному выше. Только здесь было чище. По воспоминаниям сына Ренуара Жана, все нехитрое убранство комнаты ограничивалось лежащим прямо на полу матрасом, столом, стулом, белым деревянным комодом и печью. Повсюду стояли холсты, на мольбертах или просто у стен. Ренуар, унаследовавший от родителей любовь к порядку, содержал мастерскую в чистоте и сам занимался уборкой; порой ему помогала какая-нибудь натурщица или ее мать, особенно если ими затевалась генеральная уборка.
Чтобы составить верное представление об уровне жизни и быте художника, следует уточнить, что даже самые шикарные особняки в те времена еще не имели водопровода, туалеты находились вне квартиры, часто на площадке между этажами, поэтому отсутствие удобств никого не шокировало. Мастерская художника — этим все сказано!
Нищенская обстановка мастерской ничуть не смущала Ренуара, и начиная с 1874 года он стал устраивать здесь веселые сборища. Часто по вечерам он, как и Мане, собирал у себя друзей. Сюда редко заглядывали представители светского общества и элегантные завсегдатаи парижских бульваров, зато довольно частыми гостями были собратья-художники, художественные критики, писатели, коллекционеры, такие как Жорж Ривьер,[58] художник Франк-Лами, Марселей Дебутен, Поль Лот, Теодор Дюре,[59] Эдмон Мэтр, Эммануэль Шабрие и судья Ласко, страстно влюбленный в музыку Вагнера и даже в путешествие отправлявшийся с фортепьяно.
Восхитительное полотно Ренуара изображает одну из подобных встреч[60] и может служить документальным свидетельством той эпохи.
В стороне Мане
Мастерская Мане, или, вернее, три его мастерские, располагавшиеся на улице Санкт-Петербург и Амстердамской, больше походили на апартаменты действительных членов Академии художеств, с той лишь разницей, что у Мане было не найти тех сомнительных вещиц, которыми любили окружать себя эти господа, — всего того, что служило средством пробуждения их уснувшего вдохновения: здесь не было восточных ковров, японских доспехов, круглых средневековых щитов, клеток с птицами, флорентийских сундуков, расшитых мантий, курильниц для благовоний, китайских фонариков, кафедр времен Ренессанса, египетских саркофагов, тигровых шкур, манекенов в жалких албанских лохмотьях или анатомических муляжей XVIII века.
Первая мастерская Мане на улице Санкт-Петербург, 4, в которой художник работал после Коммуны, занимала огромное по размерам, хорошо освещенное помещение, стены которого были обшиты темным с позолотой деревом, что было непривычно для мастерской художника; в те времена считалось, что работать следует при постоянном освещении с северной стороны. Впрочем, немногие придерживались подобных строгостей — Берта Моризо, например, работала в бело-голубой гостиной, ярко освещенной солнцем.
Вторая мастерская Мане, в доме 51 на той же улице — бывшем фехтовальном клубе, была освещена по всем правилам, то есть с северной стороны. Это была невзрачная комната, несмотря на обилие комнатных растений и букетов цветов в вазах и стаканах, которые художник расставлял повсюду. Подобное оживление пространства цветовыми пятнами позволяло находить удачные решения в выборе тонов.
Основным недостатком этой мастерской была близость к вокзалу Сен-Лазар: от грохота проходивших рядом с домом поездов дрожали картины, вазы и другие предметы.
Обе мастерские были почти пусты — лишь в углу стояла небольшая кровать, где Мане отдыхал, если приходилось подолгу работать (у него было варикозное расширение вен); каким-то образом в мастерскую попали выкрашенная зеленой краской садовая скамья, деревянный столик времен Людовика XV, наклонное зеркало в стиле ампир… Стены мастерской были увешаны картинами, рисунками и беглыми набросками.
В высших кругах импрессионистского движения
Начиная с 1874 года вторая мастерская Мане стала центром притяжения для всех, кто был близок к кружку импрессионистов. Мане вошел в моду, и стало признаком хорошего тона к вечеру, после чашки чаю у Руам-пельмайера, навестить художника в его мастерской. В это время дня он уже не работал и отдыхал. «Художник как-то признался мне, что обожает свет и находит некое тайное наслаждение в изысканности вечернего благоухания и освещения. Эта обстановка созвучна его страстной любви к гармонии ярких цветовых пятен. В глубине его души живет врожденная тяга к изысканности и изяществу, и я ставлю себе в заслугу, что первым обнаружил это на его полотнах. Итак, вот какова его жизнь, — писал Золя. — Он работает, не щадя сил, страстно… потом возвращается к себе, чтобы насладиться тихими радостями современного буржуазного комфорта; он прилежно посещает свет, живет как все, с той лишь разницей, что он более спокоен и лучше воспитан, чем другие».
Парижский коктейль
На вечеринках у Мане собиралась разношерстная специфическая публика, дамы полусвета с Больших бульваров, театралы и завсегдатаи ресторанов. Для того чтобы в мастерской царил дух парижского кафе, — сегодня мы бы сказали: дух «бистро», к которому художник питал особую слабость, — к пяти часам гарсон из соседней пивной приносил пиво и аперитивы.
Завсегдатаями этих вечеринок стали вошедшие в моду художники, такие как Каролюс-Дюран, Жерве, Альфред Стивенс, газетчики-хроникеры, ярчайшим представителем которых был Орельен Шолл, банкиры, театралы и кокотки; последних было больше всех. Среди них стоит рассказать об Эллен Андре, молодой, довольно посредственной актрисе, только начинавшей тогда свою театральную карьеру, завершившуюся созданием «Рыжей» и партнерством на сцене с Саша Гитри. Будучи подружкой многих художников, Эллен позировала и Ренуару («Завтрак гребцов»), и Мане, изобразившему ее на полотне «У папаши Латюиля» рядом с сыном хозяина, любезничающим с ней. Дега пригласил ее позировать рядом с Марселеном Дебутеном в «Абсенте», и, наконец, Жерве, которого она предпочитала всем остальным, изобразил ее обнаженной в скандально известной картине «Ролла». Это, по-видимому, вскружило голову бедной девушке и дурно повлияло на ее вкус. И когда Дега, желая отблагодарить ее за позирование в «Абсенте», где она изображала пьяницу, предложил ей в подарок свою изумительную «Танцовщицу в зеленом», Эллен не задумываясь отказалась принять не понравившуюся ей картину! Бывшая актриса театра «Буфф-Паризьен» за свою слабость к художникам и живописи получила прозвище «Союз художников». Впрочем, на свое ложе в особняке на бульваре Мальзерб она допускала только русских князей и банкиров. Впрочем, в это святилище однажды был допущен Золя, работавший над романом «Нана».
Анри Жерве создал прелестный портрет актрисы, полный свежести, весьма редкой при ее профессии. Художник изобразил Эллен Андре в роли невесты в большой композиции «Гражданский брак», украшающей один из залов торжеств в мэрии XX округа Парижа.
Свободные женщины
Нина де Кальяс[61] и Мэри Лоран, являвшиеся украшением мастерской Мане, заслуживают того, чтобы присмотреться к ним получше. Эксцентричная, чрезмерно возбудимая Нина, отличавшаяся несколько истеричным характером, к тому времени успела развестись с Гектором де Вилларом, хроникером из «Фигаро». Чем-то похожая на гадалку, пикантная и довольно забавная брюнетка со жгучим взглядом, она весьма легкомысленно относилась к своему положению, считавшемуся в те времена двусмысленным. Ее салон в доме 82 на улице Муан, находившемся не в самом элегантном квартале северной части Монмартрского холма, собирал блестящее общество театральных актрис, писателей и политических деятелей, которых манила царившая здесь свобода нравов.[62] Здесь неудачники пытались наладить отношения с теми, кто преуспевал, — именно эта разношерстная компания и превратилась в «Клуб гидропатов»[63] в те времена, когда еще только зарождалось кабаре «Черный кот».
В течение нескольких недель Мане был страстно влюблен в Нину. Но вскоре от того пылающего костра не осталось почти никаких следов, не считая портрета Нины де Кальяс в качестве «Махи одетой». Вернее было бы сказать — раздетой… Из созданных Мане портретов этот был одним из лучших: увидев картину, внезапно охваченный ревностью Гектор де Виллар запретил художнику выставлять «Маху», сославшись на свои супружеские права.
Страсть Мане очень скоро угасла из-за фригидности Нины. Безуспешно пытаясь достичь наслаждения в любви, она постоянно искала все новых партнеров. В результате список ее возлюбленных оказался довольно длинным. Чуть более долговечными оказались связи с Вилье де Лиль-Аданом[64] и Шарлем Кро, автором «Сандалового сундучка», гениальным предшественником создателей фонографа и цветной фотографии. Возможно, именно нескончаемые и бесплодные поиски неукротимой Нины привели к тому, что ум ее помутился… Последние годы своей жизни она провела в пансионате для душевнобольных. Ей постоянно казалось, что она уже мертва. Нину похоронили в японском халате, который в свое время подарил ей Мане.
