Вспомним вельможу Ли Хунчжана, который покаялся перед императрицей Цы Си в том, что произошло большое наводнение: принцип дальневосточной культуры – не искать виновного, а устранять неприятности.
Не существует персональной ответственности, как и персонального решения, – этот принцип сформировался в Китае, сердце Дальнего Востока. Но если современная японская культура остро чувствует гнетущее давление антигуманной архаики, то, по крайней мере, в официальной культуре коммунистического Китая болезненная реакция на нее не чувствуется.
Протест против древности и консерватизма пошел в другом направлении.
В половине 1960-х гг. в разных концах планеты разгораются молодежные движения, которые не укладываются в привычные на то время классификации «левого» и «правого». Во Франции полной неожиданностью для официальных французских левых – коммунистов – стал взрыв студенческой активности в мае 1968 г. Параллелью к европейской молодой левизне в США можно считать движение против «грязной войны» во Вьетнаме, начатой президентом Джонсоном в 1965 г. циничной провокацией в Тонкинском заливе. Вообще говорят о «бурных шестидесятых», имея в виду не только левое или правое молодежное движение, но и вспышку насилия, характерную для очень разных стран планеты. Эти разнообразные явления демонстрировали миру, что коммунистическая левизна первой половины XX века уже не устраивает новые поколения протестных движений, и что они ищут собственную идеологию.
В Китае никогда не изучали народный быт и обычаи, зато сохранили тысячелетние свидетельства о традициях торжественного и сакрального быта высших кругов Поднебесной. И сегодня мы без особых трудностей можем воспроизвести парадно-официальную и интриганско-дворцовую сторону событий 1965–1970 гг., но не можем надежно проанализировать социально-психологический характер молодежного движения, в частности хунвейбинов.
В красном Китае 1965–1970 годы были годами хунвейбинов.
После того как стихли парижские события мая 1968 г., французы собрали и опубликовали отдельной книгой надписи на стенах, в том числе в туалетах, сделанные в те безумные дни левыми революционными студентами. Надписи поражают веселым остроумием, чистотой и даже целомудрием помыслов. По-видимому, вернее всего было бы назвать то движение донкихотским, во всяком случае, это не было политическим хулиганством.
Движение хунвейбинов оставило на стенах китайских городов, в первую очередь школ и университетов, тысячи и тысячи письменных показаний – стенгазеток-дацзыбао. К величайшему сожалению, они не опубликованы, кроме некоторых, отобранных в качестве образцов и перепечатанных тогдашним руководством, и остаются тайной политического быта Китая.
Несколько лет Китай находился в руках юных агрессивных активистов, которых убрали, когда они выполнили свою роль. Через десяток лет Мао Цзэдун подтвердил это со свойственным ему цинизмом: «Каждый раз, когда в центре кто-нибудь начинает строить всевозможные пакости, я призываю на местах подняться против них, поднять Сунь Укуна, устроить большой скандал в Небесном дворце». Мао еще раз продемонстрировал способность удержать и укрепить свою личную власть при любых обстоятельствах, используя слабости противника. Но остается не совсем ясным, какую силу использовал Мао Цзэдун для политического или физического уничтожения своих настоящих или мнимых врагов.
Что представляли собой «хунвейбины»? Насколько можно судить, это были братья по духу европейской демократической и революционной молодежи, самые молодые представители «сердитого поколения» Китая, безусловно протестные и безусловно оппозиционные по отношению к сытой и неподвижной в своем коммунистическом консерватизме номенклатурно-бюрократической верхушке, – юноши и девушки, вся сознательная жизнь которых прошла уже в новом китайском государстве, под красными флагами и с революционной фразеологией, которая плохо согласовывалась с реальностью. Они устроили коммунистическим «кадровым работникам» на целую пятилетку настоящий кошмар с массовым насилием, унижениями и даже с убийствами. И дирижером новых социальных потрясений опять был Великий Мао.
Китайская делегация в Кремле
Чем был недоволен этот властитель государства, в котором проживала четверть населения земного шара, – государства, имеющего ядерное оружие и средства его доставки, а также имевшего большое, а кое-где и монопольное влияние на протестные движения в Азии, Африке и Латинской Америке? На самом деле закачалась ли его власть в Поднебесной, был ли он просто охвачен шизоидной подозрительностью и нашел в темной комнате черного кота, которого там не было?
Жалобные стенания самого Мао на то, что его «не слушали» и обижали своей невнимательностью самые видные руководители, выглядят скорее как капризы этого уже пожилого, замкнутого в себе, не очень здорового и еще больше ипохондрического и недоверчивого человека, который все заметнее полагался на свою последнюю, сравнительно молодую, жену Цзян Цин и все меньше считался со старым, когда-то им сплоченным окружением. «Теперь появилось много княжеских уделов, много вопросов решаются без меня, – говорил Мао Цзэдун на информационном совещании по вопросам политической работы 24 октября 1966 г. – Всячески возвышается Ван Гуанмей» (жена Лю Шаоци. – М. П.). Все более ощутимые нотки ревности к Лю Шаоци и его близким вызваны тем, что с 1959 г. Мао уступил Лю должность председателя КНР, оставив себе только закулисную власть через партию («вторую линию»). Можно допустить, что Мао чувствовал вокруг себя пустоту, – которую, в конечном итоге, сам старательно создавал. Не раз Мао Цзэдун подчеркивал, что генеральный секретарь ЦК партии Дэн Сяопин с 1959 г. никогда непосредственно не обращался к нему. Очень маленький некрасивый человечек с крупной головой, с умными глазенками, узкими даже как для китайца, чрезвычайно осторожный южанин Дэн Сяопин вызывал особенное беспокойство у Великого Вождя. «У Дэн Сяопина заложило уши, на совещаниях он сидит очень далеко от меня».[740] «Дэн Сяопин относительно меня придерживался такого принципа: уважать – уважай, но держись подальше».[741]
В 1962 г. четыре вице-премьера – Ли Фушунь, Тай Чженьлинь, Ли Ляньнянь, Бо Ибо – неожиданно приехали в Нанкин, где тогда находился Мао. Он здесь же согласился встретиться с ними, но они так же неожиданно поехали в Тяньцзинь к Лю Шаоци. А Дэн Сяопин так и не приезжал к Мао в Нанкин (хотя тот, судя по всему, ожидал его визита). Этот (загадочный для нас, неосведомленных с их политическими обычаями и с дворцовой предысторией «культурной революции») эпизод Мао позже не раз вспоминал.
Пекин в разгар «культурной революции»
Что же могло быть источником разногласий? В феврале 1967 г. Мао жаловался албанцам: «Когда-то я хотел вычистить из партии несколько миллионов человек. Но зря я говорил об этом. Меня не слушались! Не было никакой возможности. В «Жэньминь жибао» мы дважды захватывали власть, но никто меня не слушал. В прошлом году я заявил, что не читаю «Жэньминь жибао». Я многократно говорил в этом духе, но меня не слушали, будто мои слова не имеют никакого веса в Китае. Поскольку высшая и средняя школы долгое время находились в руках Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Лу Динья, мы не имели туда доступа и ничего не могли сделать».[742]
Особенное раздражение Мао Цзэдуна вызывал столичный партийный комитет, во главе которого стоял Пэн Чжень. «В Пекине и игла не проскользнет и капля воды не просочится, – возмущался Мао в разговоре с руководителем своей тайной политической полиции Кан Шеном в апреле 1966 г. – Пэн хотел превратить партию в соответствии со своим собственным мировоззрением, но события развернулись в обратном направлении, и он сам подготовил условия для собственного краха».[743]
Как свидетельствовал дальнейший ход событий, глухое сопротивление Мао Цзэдуну оказывали не только члены политбюро – председатель КНР Лю Шаоци, генеральный секретарь ЦК Дэн Сяопин, секретарь Пекинского МК КПК Пэн Чжень, кандидат в члены политбюро, министр культуры Лу Динь и другие видные партийные, государственные и армейские руководители. Когда вопрос о поддержке «культурной революции» был поставлен ребром, Мао Цзэдун явно остался в меньшинстве. Но это произошло тогда, когда уже бушевали митинги школьников и студентов, которые требовали «разбить собачьи головы» номенклатурных руководителей, провозглашенных шпионами и ревизионистами, когда неприкосновенных «руководящих кадров высшего звена» водили по улицам города в шутовских колпаках и каждый мог плюнуть им в лицо или ударить палкой. Но вызрела ли партийная оппозиция Мао Цзэдуну в канун эпохи дацзыбао и охоты за «собачьими председателями»? Был ли этот удар Мао искусственно организованным и опережающим?
