Очевидна здесь и связь между средиземноморским Эросом и родом казни. Если, как общая посылка, справедливо, что при казни человек играет роль женского начала, а бытие — мужского, то и здесь чаша цикуты есть вторжение спермы во влагалище человека. Но это как искусственное осеменение, без фалла, зачатие- смерть внеполовым путем, как бы соитие однополых: мужчины с мальчиком, при том лишь, что один активен, другой — восприемник
В Древнем Риме, где уже Эрос разыгрывался вокруг Поппей, Октавий, Агриппин, Мессалин, — казнимый надрезанием вен мужчина — выдаивается страстно заглатывающей кровь римской волчицей. Недаром «римлянка» — синоним женщины-мужчины, сухой и огненно-волевой (римские матери: Волумния — мать Кориолана; римская девственница Лукреция и т. д.)
К югу и востоку от Средиземного моря — казни пронзением: распятие на кресте, сажание на кол и бамбук, харакири и др. Распятие на кресте — коронное воздвижение человека-фалла в бытие: он поднимается таким столпом, как никогда при естественном росте в жизни не мог бы.[40] Он в позе женщины отдающейся — раскинувшей руки для объятий. Казнь здесь затянута: соитие насильственно продлено во времени. Как через обрезание мужчина насильственно освобожден от собственной женщины и усилен как мужская половина рода людского, — так и при распятии человек явлен как ребро Адамово, Ева — усилен как женщина: пятиконечным пронзением [41]. Тюркская казнь: сажание на кол — совершенно очевидное соитие при том, что казнимый превращен в женщину. Однако перевернутое расположение контрагентов действа обнаруживает и здесь бисексуальность обеих сторон. Под действием естественного тяготения человек припадает к земле: значит, по расположению казнимый — мужчина, а земля — женщина. Но с земли вздымается кол — фалл, и казнимый на него намертво насаживается: значит, земля здесь мужское, а припадающий — женское
Подобна этому и китайская казнь, когда человека привязывают в клетке, а под ним сажают бамбук, который за несколько дней вырастает и неуклонно проходит, насаживает на себя казнимого. Медлительность китайского принципа жизни и истории и растянутость материково-азиатского соития (ср. Кама-сутра индийская) в сравнении со стремительным рывком японского харакири. Обе казни видят жизнь человека заключенной в его центре — в животе (японец вываливает русла внутренних вод). Но что-то тошнотно мне стало копаться в этих материях. Скажем скороговоркой: есть казни, что мыслят о человеке как состоящем из земли (побивание камнями, зарывание живьем в землю, бросание со скалы); есть те, что мыслят о жизни в нем как воде (перечислены уже и плюс — утопление); жизнь как воздух мыслится повешением; жизнь как огонь мыслится в аутодафе!; жизнь как квант мыслится электрическим стулом и т. д. Во всяком случае описание казней у Гоголя (казнь Остапа в «Тарасе Бульбе») или у Кафки (блестящий нож в конце «Процесса» или машина для эвфории в «Исправительной колонии») — должны рассматриваться как сцены остросексуальные. Недаром эти писатели, совершенно инфантильные, стыдливые, исполненные страха перед женщиной, так сказать, как таковой, бегущие любовных сцен, — в сценах истязаний отдаются откровенному сладострастию
Казнь — близкодействие космоса с человеком: именно секс (телесно-осязательный контакт), а не Эрос
Хаос — нечленораздельность
26. XII.66. Итак, продолжаем голову толковать. Рот. Рот, пожалуй, — завязка человека: рот — всеобщий проход для стихий входящих и исходящих. Через эту лунку, пещерку, предбанник, предтечу, шлюз, погранично-пропускной пункт бытие трансформируется в человека: стихии приобретают тот вид, в каком они могут далее входить в состав человека, культивируются, причесываются
Земля. Войти может только как пища, еда, т. е. земле надо дослужиться, чтоб удостоиться войти в человека: для массовой «Действо огня» по-испански неорганической природы вход почти воспрещен — лишь немногие и то несамостоятельно, а в качестве слуг: как соли при пище или в воде — могут быть допущены. Значит, накануне человека сразу выстраивается иерархия — сословия природы. Парии — неорганическая природа; это широкие массы и тяжелые. Лишь поверхность земли, где она обращается к воздуху, открытому космосу и солнцу и где от их соединения образуется растительность и животный мир, — там избранники для вхождения внутрь человека. Много званых, да мало призванных: лишь ничтожно, бесконечно малая часть земли входима внутрь нас — лишь то, что на поверхности земли. Но значит и обратно: нутро земли непостижимо для нас адекватно, ибо не может войти в наше нутро-утробу и не может быть ощущено чувствами внутренними, но лишь нашей поверхностью: неорганический космос мы постигаем кожей, осязанием, слухом, зрением. Итак: поверхность земли составляет наше нутро; наша поверхность сродни с нутром земли. И стихии (земля, вода, воздух, огонь), когда они не в составе вещей, но чистые и неразложимые элементы, — нам известны именно через нашу поверхность: касания, протяженность, твердость, тяжесть (земля): мягкость, влажность, податливая упругость (вода); легкость, пустота, звук (воздух); тепло, свет (огонь)
Итак, для поверхности нашего существа жизненно необходимы несмешанные стихии — открытый космос: твердая земля, чистый воздух, локализованная вода, распределенные тепло и свет огня. Представим себе, что вокруг нас то смешение и организмы, которые мы заглатываем в себя: это жижа, миазмы, болота — от такого смешанного, слишком напоенно густого органического космоса — чума, лихорадка, малярия, эпидемии: человек задыхается, гниет и мрет. Верно, таков и был хаос: не просто смесь и туманность веществ, отсутствие форм; не просто, как в Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» (Бытие. 1,2), — но именно шабаш неорганическо-органических смешений, чудищ, где полтела каменно или воздушно, а пол — животное (как Медуза, от взгляда которой все каменеет); да и не «пол»… (тогда и мер не было), а из змеи туманность, кишмя кишение, когда вдыхали не воздух, а планктон, и пить нельзя было чистую воду, но нефтяно-угольную жижу. Такие островки, рудименты мирового Хаоса, остались и у нас: Мертвое море, тропики, с их буйной растительностью и миазмами, где космос воспален в смешении; и там недаром по античным представлениям располагались антиподы людей, т. е. как и титаны, и пигмеи (без меры, что и пристало Хаосу), — и Тартар, и черные существа низа, Аида, утробы живут на поверхности. Так и фрейдисты объясняют: американцы белые оттого не терпят негров, что видят в них черного человека, что живет внутри белого (значит, укрощен: как титаны, загнан в Тартар и заключен), — вылезшим на поверхность и в самостоятельную жизнь
Да что я говорю «рудименты!». А соленая вода Мирового океана и морей — вот вещество, из которого состоял Хаос: здесь и органическая природа (планктон, водоросли, рыбы), и неорганическая; это мировой резервуар жизни, но для человека смертелен: ни есть, ни пить, ни дышать негде. Недаром Мировой океан и предстает естественно как предтеча и прародитель нашего мира и на нем наша земля (т. е. ее поверхность, для нас удобная и пригодная) держится
Значит, космос возникал из хаоса, был отделением злаков от плевел, овнов от козлищ среди стихий, т. е. различением из марева и кристаллизацией: выжиманием и сгущением, консолидацией земли с землей, воды с водой. Выходит, что человеку присуще различение, отделение, формы — и это дело должно было совершиться в бытии как условие, чтобы человек мог возникнуть. Значит, идеи, т. е. формы, виды, сущности (консолидация земли, например, в ядро — в суть — в консистенцию) действительно предшествовали бытию человечества, жизни: и чтоб их познать, нам надо вспоминать (Платон)!. Но столь же верно, что для их познания надо вглядываться, въосязаться в то, что вокруг нас: ведь кругом нас космос являет чистые формы и сути; так после кромешного марева бури и грозы (когда космос в борьбе с титанами возникал из хаоса) мир промыт, и каждая грань ослепительно светит. Поверхностью нашей (а именно здесь гнездится ощущение и эмпирия) мы «органически» можем воспринимать только очищенные качества, сущности, виды, формы — словом, неорганическую природу. С точки зрения нашей поверхности мир продолжает очищаться и обретать все более чистые и ясные формы, сути и элементы. Потому красота — не первозданная, но созидаемая, и современный человек имеет дело с более рафинированным и идеализированным космосом, чем грек гомеровский, гесиодовский или платоновский. Ориентировка нашего восставшего вертикально и самоходного тела (нашей земли), его равновесие (орган его, кстати, в голове — в ухе) возможны именно благодаря различениям: верх-низ, занято-пусто[42]. И мы движемся, лавируя и не натыкаясь, именно оттого, что не все во всем, а здесь — одно, а там — Другое
