И мы сами: человек — есть отличение, лицо-личность, избирательность и форма, особь. Так это именно по виду, с поверхности и с наружности. И все наши отверстия в мир — строгие стражи: непосвященного не пропустят в мистерии нашего нутра, но проверят сначала: наш или не наш? Рот не примет большую форму, а лишь по своей мере — как «кусок» (откушенный — сформированный штампом челюсти). Язык и вкус сразу признают: свой или чужеродный массив входит в рот? На вкус: сладость — горечь, достаточно ли обработан огнем: светом и теплом; на мягкость, сочность — жизненность, органичность, свойственную нам водяность; на запах, аромат — ноздри уже при приближении уловят: присущ ли нам по духу? И если нет — мы фыркнем, отдунемся, выплюнем, выблюем, исторгнем, изрыгнем
Итак, виды, формы, различения, мерки — все это в пограничной зоне: там, где наша поверхность и контрольно-пропускные клапаны-отверстия в наше нутро — с окружающим миром, объективным бытием в контакт вступают, т. е. мы с ним как разные особи и тела. Это — как атмосфера наружных слепых ощупываний: оттолкновений и притяжении. Здесь встречают по одежке: по форме (а не по сути), по анкете. Что подобает — забирают, а уж ТАМ разберутся: в нутре, в тюрьме, каземате, утробе нашей. Но ведь там внутри — тьма, и ночью все кошки серы. И там-то начинается не разбирательство, а кутерьма: восстанавливается хаос[43] и смешение, и обнаруживается, что все во всем, все — одно и то же, все — равно, и все — едино; там вихри, туманности, смешения
И это естественная мысль нашего нутра: что все в мире смешано, в каждой крошке, частице, атоме все есть (гомеомерии, монады) — и каждая бесконечно малая частица состоит из всего бытия и всех стихий: тех же наших наружных абстракций — земли, воды, воздуха, огня и т. д
И когда уже из нас выходит наш лучший, тончайший сок и вздымается наш язык пламени, дух, мысль — она обращает на мир это вожделение нутра: все освоить, все сравнить-уравнить, и проникнуть в разном (разновидном, разноплотном, жидком, сухом) — единое. Не дело ума — различения: это дело наружных чувств, ощущений — сферы контактов нашей поверхности. Это рассудок — рассуждает, взвешивает данные наружных чувств, видений — и их оформляет. Но ум — это воля нашего нутра, язык пламени наш (а не служка внешних контактов); и, как его ищейка и щупальце в миру, он пронзает толщи различий, форм, видов и сущностей — как иллюзии, майю, мир призраков — и зрит единое, и устанавливает нашу единородность с бытием неразличимость
Итак, из кромешной тьмы нашего нутра, потопляющей все различия, от их трения и смешений разогревается и возгорается тепло — и вспыхивает луч и, стремясь к родне, взлетает в верх нашего существа — и там собираются лучики в Валгалле черепа — под нашим небосводом. Ум сравнивают со светом очей; но мы уже начинаем подозревать, что это лишь внешняя схожесть — по близости их расположения возникшая. Ибо свет — разное являет. А ум — единое. Но сродство здесь есть: как свет — сам единый, а открывает бесконечное разнообразие, множество вещей, так и ум: сам — множество, собор духов, всё, а прозревает единое и средоточие. Ум — сосредоточивается, чтоб понять. Свет — рассеивается, чтоб увидеть. Умозрение начинается при закрытых глазах: от сосредоточения на мареве, хаосе, неразличимости «я — не я», вспыхивает тепло и внутренний свет — то иссиня-белый, то золотисто-оранжевый (как при закрытых на свету веках)
Итак, земля (стихия) нам выкинула кусок: тонкий слой своей поверхности сделала органической природой, поддалась нашим строгим различениям; мы его вкусили, эту приманку, — и тут же умерли как особи, личности и прониклись единым: единоутроб-ность свою с миром, хаосом (когда все во всем) вняли. И наросты земли (травы, животные), проникнув в нашу нутрь, донесли до нас свои корни и источники: слово земной глубины и бездны. Таким образом мог Платон ощутить нутро земли и описать его в «Федоне» как гигантское чрево, живот, где струятся огненные реки, как крови и воды по руслам наших артерий и кишок, где печень — тартар. Это мысли о невидимом и из невидимой глуби нашей исходящие, возможные лишь как внутренние созерцания и внятные уму, но не свету рассудка. Но еще раз вникнем в то откровение, что наша наружность, поверхность общается с космосом, неорганической природой, а нутро — г- с хаосом, органической жизнью. Чтоб нам ходить, есть, дышать, пить, а точнее: пойти, проглотить, вдохнуть, выпить, т. е. сделать однократный впуск мира в себя — через меру и квант (а это возникает от отпечатления нашей личности, «я», что есть наша мера и такт — и задает свой шаблон впускаемому), стихии должны быть очищены, формы различены и устойчивы. Значит, мир как ясность и очевидность, как «да» или «нет», есть мысль нашей поверхности (впустят или не впустят? — среднего, третьего не дано); так что мир как представление1 (теоретический разум, рассудок — их зона) есть то контрольно-пропускное определение, что совершается на рубеже: субъект-объект, и лишь для этой операции это деление предположено, априорно. Когда же я закрыл глаза, уши, рот, отвлекся от внешних кон-1 Аллюзия на вторую часть формулы Шопенгауэра: «Мир как воля и представление». - 20.XI.89
тактов и ушел внутрь себя, — уже нет нутри и внешнего, нет «я» и «не я», субъектно-объектного деления, а есть единое тепло и биение сердца, неразличимость мира-меня, как в утробе матери, когда я был и не знал своих границ и стенок, но просто сочувствовал, содышал, сопил, со сердцем бился — вместе с ее гигантским живым существованием. Устанавливается симпатия (сострадание, сочувствие) с бытием: это плод нашего внутреннего чувства; и когда потом мы сострадаем, увидев, лошади, птичке, травке, — это не от внешних форм, а от мгновенного перенесения нашего нутра в нее и от подстановки чувствований: не глаза и наружные органы и контакты внушают нам всесимпатию — они лишь проводники, отверстия для вылетающего (и вгнездяющегося в каждое существование) нашего нутряного мироощущения (без «я» и «не я») и в этом смысле — не зрячего, безразличного. Мир здесь нами мыслится как единое живое тело: мы — в нем или его лишь отток, и одна кровь везде струится: в планете и в насекомом богомол
Вот что рассказала нам земля, входящая в нас через рот. Что же расскажет теперь вода Рот нам дает меру: глоток — это дюйм нашего нутра — тоже мера. Сердце дает нам ритм и такт: в дыхании он выражается как вдох-выдох, в питье — как глотки, в пище — как проглатыванье: все по мере, по нашему «я» в нас входит: по Сеньке шапка. Рот может впустить в нас землю — твердое тело, но дальше оно не пройдет, пока не превратится в жижу, а куски — в капли. Это подтверждает шарообразное строение вещества человека: слоями располагаются в нем земля, вода, воздух, огонь: от поверхности — к нутри. Та последовательность слоев, что мы замечали в восхождении человека по вертикали: ноги — живот — легкие — сердце, — теперь обнаруживается при нисхождении в него внешнего мира; только рот приемлет в себя землю и мир как тело: дальше — no passaran. Земля обволакивается слюной, увлажняется, претерпевает крещение в купели — святой водой кропится и миром помазуется и, став струёй, на волне языка подносится прибоем к глотке — и вытекает изо рта внутрь (как в отверстиях живота, вода и семя, вытекая, влекли нас на соединение с миром). Но и в глотке отбор входящего: на влагу и воздух, и если глоток попадает в дыхательное горло, то бичами кашля непрошеный пришелец изгоняется. Недаром и в грудной клетке одно под другим находятся: грудная кость, пищевод, бронхи, сердце — земля, вода, воздух, огонь — эта последовательность свято блюдется. Однако при том, что внутри нас вода есть нечто более посвященное в наши таинства, чем земля, — вне нас, в наружном космосе пропорционально больше воды, нам присущей и имеющей доступ в нас, чем земли. От земли — лишь поверхность, и то из нее очень малое съедобно. А от воды — мы можем пить и воду, с неба — дождевую, и из рек (лишь из морей и болот- вод хаоса — не можем), и притом прямо в естественном своем виде может вода в нас входить: не вареная. Значит, воды в нас и воды в космосе больше сродства имеют, чем земля в нас (наше тело) и земля, материя, вещества вне нас. И форма воды вне нас- капля — вполне может войти в нас, тогда как формы и виды тел: их поверхности, грани острые, углы — должны быть убиты и форма превращена просто в суть — в материю: лишь ликвидируя особь вне нас, может наша особая телесность составляться. Вода же и так проходит — каплей и струёй: не претерпевает таких метаморфоз. Значит, она больше носитель идеи единства нашего с бытием, чем земля И значит, естественная жизнь воды в космосе прямее переливается в нашу внутреннюю жизнь, чем бытие земли. Грозы и их разряды тут же обновляют и воду внутри нас; купанье, омовенье, журчанье воды, вид реки, моря — все это больше говорит нашему внутреннему существу, чем формы и виды земли сами по себе (без выси, простора, который есть воздух, — и света): камни, горы, углубления, выступы, песок, большие, маленькие… — их действие на наше осязание вообще мало сообщительно нутру: лишь через посредство света проникает в душу
