ДЖОРДЖО ВАЗАРИ - ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ

В Милане по проекту того же Галеаццо был построен дворец синьора Томмазо Марини, герцога Терранова, по всей вероятности, фасад церкви Сан Чельсо, Биржа в форме ротонды, уже начатая церковь Сан Витторио и многие другие сооружения. Он рассылал по всей Италии и за ее пределами, всюду, где он не имел возможности присутствовать самолично, проекты многочисленных общественных сооружений, дворцов и храмов, о которых я ничего больше не скажу, поскольку сказанного здесь вполне достаточно, чтобы создать о нем представление как о талантливом и в высшей степени выдающемся архитекторе.

Не умолчу еще, поскольку он наш итальянец, хотя никакие подробности, касающиеся его произведений, мне неизвестны, не умолчу, говорю я, о том, что, насколько мне известно, во Франции есть отличнейший архитектор, в частности в области фортификации, некий Рокко Гверрини из Марради, который во время последних войн этого королевства создал много хитроумных и похвальных произведений себе на пользу и к великой для себя чести.

Никогда не было, да, пожалуй, в течение долгих столетий никогда и не будет, более редкостного и более выдающегося миниатюриста, иначе говоря, живописца небольших вещей, чем дон Джулио Кловио, ибо он далеко превзошел всех других, когда-либо подвизавшихся в этом роде живописи. Родился он в провинции Славония, точнее в Хорватии, в деревне по названию Гризона, что в епархии Мадруччи, хотя его предки из семейства Клови и были выходцами из Македонии, во крещении же ему было дано имя Джорджо Джули.

С юных лет занялся он прилежно словесностью, а затем, повинуясь природному инстинкту, – рисованием, достигнув же восемнадцатилетнего возраста и мечтая об успехе, перебрался он в Италию и поступил на службу к Марино, кардиналу Гримани, при котором он на протяжении тридцати лет и подвизался в области рисунка, достигнув в этом гораздо большего, чем это прежде можно было от него ожидать, о чем можно судить, увидев некоторые его рисунки, нарисованные пером тончайшим образом и с крайней, почти что невероятной тщательностью для медалей и их оборотной стороны, которые чеканил этот синьор. И вот, убедившись, что природа охотнее помогает ему в малых вещах, чем в больших, он принял решение, и притом мудрое решение, посвятить себя миниатюре, ибо произведения его в этом роде отличались исключительным изяществом и были на диво хороши. Поддерживали же его в этом решении советы многих друзей и, в частности, Джулио Романо, широко прославленного живописца, который раньше всех других научил его пользоваться оттенками и цветами клеевых и темперных красок. И в числе первых вещей, написанных Кловио в цвете, была дева Мария, которую он, будучи человеком находчивым и многодумным, срисовал из книги жития этой Девы, произведения, содержащего первые листы, гравированные Альбрехтом Дюрером на дереве. И вот, показав себя в этом первом своем произведении с наилучшей стороны, он, через посредство синьора Альберто да Карпи, служившего тогда в Венгрии, перешел на службу к королю Людовику и королеве Марии, сестре Карла V. Для короля он выполнил светотенью Суд Париса, а для королевы закалывающую себя римлянку Лукрецию, наряду с некоторыми другими вещами, которые были признаны отменными. Когда же вскоре последовала смерть короля и в Венгрии наступила разруха, Джорджо Джулио был вынужден вернуться в Италию, куда он, едва успев прибыть, был принят старым кардиналом Камнеджо к себе на службу. Добившись там самостоятельного положения, он написал для этого синьора миниатюру Мадонны и кое-какие другие вещицы и расположился к тому, чтобы любым способом и возможно более усердно заниматься своим искусством. Так он стал рисовать, всеми силами пытаясь подражать творениям Микеланджело. Однако этому доброму его намерению помешал разгром Рима в 1527 г. И вот, будучи захвачен испанцами, которые над ним измывались, бедняга, попав в такую беду, обратился к божьей помощи и дал обет, что, если только он выйдет невредимым из этого жалкого состояния и из рук этих новых фарисеев, он тотчас же пострижется в монахи. И вот, спасенный по милости божьей, он отправился в Мантую, где принял иночество в обители св. Руффина, ордена регулярных каноников скопетинцев, получив обещание, что ему, помимо душевного отдохновения и спокойного досуга на служение Господу будет обеспечена возможность время от времени и как бы для развлечения работать над своими миниатюрами. Облачившись, таким образом, в монашескую рясу и будучи наречен доном Джулио, он в начале года принял постриг, а засим целых три года безмятежно провел в среде этих святых отцов, переезжая, однако, из одного монастыря в другой, причем по собственному желанию, как об этом уже говорилось в другом месте, и непрерывно занимаясь какой-нибудь своей работой. За это время он украсил большой изборник церковных песнопений тонкими миниатюрами и великолепнейшими узорами и, между прочим, Христа, являющегося в обличье садовника Магдалине, миниатюру, почитавшуюся единственной в своем роде. И вот, осмелев, он написал многофигурную историю блудницы, обвиняемой иудеями перед Христом, но с фигурами значительно более крупными, причем все это он срисовал с картины, написанной как раз в то время отличнейшим живописцем Тицианом Вечеллио. Вскоре после того случилось так, что дон Джулио, переезжая, как это делают монахи и прочая братия, из одного монастыря в другой, на беду сломал себе ногу. И вот, перевезенный этими монахами для лучшего исцеления в Кандианский монастырь, он провел там некоторое время, но не поправлялся, возможно, потому, что его, как это обычно бывает, одинаково плохо лечили как святые отцы, так и врачи. Услыхав об этом, кардинал Гримани, который его очень любил за его талант, получил от папы разрешение взять его к себе на службу и его вылечить. И вот, сняв с себя монашеские ризы и вылечив ногу, отправился он в Перуджу вместе с кардиналом, который был легатом, и написал для него нижеследующие миниатюры: четыре великолепнейшие истории для книги с акафистами Богоматери и три большие истории из жития св. апостола Павла для апостольских посланий, причем одна из этих книг была недавно переправлена в Испанию. Сделал он для него также прекраснейшее Оплакивание и Распятие, попавшие после смерти Гримани к камеральному клирику мессеру Джованни Гадди. Все эти произведения познакомили и Рим с доном Джулио, как с отличным миниатюристом, и послужили причиной тому, что кардинал Алессандро Фарнезе, который всегда помогал и покровительствовал выдающимся и талантливым людям и любил себя ими окружать, услыхав о славе Джулио и увидев его произведения, взял его к себе на службу, на каковой он всегда и оставался и состоит и поныне в столь преклонном возрасте. Для этого синьора, говорю я, он и создал бесконечное множество редкостнейших миниатюр, часть которых я здесь упомяну, ибо о всех этого почти что невозможно сделать. На маленькой картине написал он Богоматерь с младенцем на руках в окружении многих святых и других фигур, в том числе коленопреклоненного папы Павла III, написанного им с натуры так хорошо, что кажется, будто ему недостает только дыхания и речи. Картинка эта, как вещь поистине редкостнейшая, была послана в Испанию, императору Карлу V, которого она поразила. После этого кардинал приказал ему приняться за миниатюрные истории для книги с акафистами Богоматери, написанной литерами, заготовленными Монтерки, редкостным мастером этого дела. И вот Джулио, решив, что это произведение должно стать пределом того, на что он способен, взялся за это с таким рвением и усердием, каких никто ни на одно другое никогда не тратил, да и в самом деле, он проделал в нем при помощи кисти вещи настолько поразительные, что достигнуть этого глазом или рукой кажется невозможным. Этот свой труд дон Джулио разбил на двадцать шесть небольших историй, по две истории на двух страницах каждого разворота, а именно с одной стороны евангельское событие, а с другой его прообраз или его соответствие, причем каждая маленькая история имеет свое собственное, отличное от других, узорное обрамление с фигурами и фантазиями, соответствующими трактуемой им данной истории. И да не покажется излишним с моей стороны трудом, если я кратко перечислю эти истории, поскольку не каждый может их увидеть. На первой странице, там, где начинается утреня, изображен Ангел, благовествующий Деве Марии, в узорном обрамлении, полном маленьких путтов, а напротив – Исайя, беседующий с Ахазом. На втором развороте, где начинаются акафисты, с одной стороны Посещение Богородицей Елизаветы в рамке, исполненной под металл, с другой – обнимающие друг друга Правосудие и Мир. К первому часу изображено Рождество Христово, а напротив – Адам и Ева, вкушающие в земном Раю запретный плод, обрамление же и той и другой миниатюры полно обнаженных и иных фигур, а также зверей, написанных с натуры. К третьему часу он изобразил Ангела, являющегося пастухам, а с другой стороны Тибуртинскую Сивиллу, показывающую императору Октавиану небесное явление Марии Девы с новорожденным Спасителем, причем и то, и другое украшено различными, сплошь цветными фигурами и узорами, в которые вплетены портреты Александра Великого и Александра кардинала Фарнезе. К шестому часу изображено Обрезание Иисуса Христа, где в виде Симеона представлен Павел III, и в ту же историю включены портреты Манчины и Сеттимии, римских знатных дам, отличавшихся исключительной красотой, а обрамляющий ее нарядный узор переходит, не меняясь, в обрамление соседней истории, на которой изображен св. Иоанн Креститель, крестящий Иисуса Христа, и которая полна обнаженных фигур. К девятому часу он написал волхвов, поклоняющихся Спасителю, а напротив – Соломона, которому поклоняется царица Савская, в общем для обеих историй богатом и разнообразном обрамлении, в котором, в нижней его части, целиком изображен весь праздник Тестаччо, с фигурами ростом меньше муравья. Поразительно, что столь мелкое изображение может быть доведено до совершенства при помощи кончика кисти, ведь это одно из величайших достижений, какие только может создать рука и увидеть глаз смертного. Там же показаны все ливреи, которые в то время были заказаны кардиналом Фарнезе. К вечерне представлена Богоматерь, убегающая вместе с Христом в Египет, а напротив – потопление Фараона в Чермном море, причем на каждой стороне обрамления разные. К последнему часу изображено Венчание Богородицы на небесах с сонмом ангелов, а во второй истории на другой стороне – Ассур, увенчивающий Эсфирь, и то и другое в соответствующих обрамлениях. К богородичной обедне он поместил в начале, в обрамлении с изображенными в нем камеями, Архангела Гавриила, возвещающего слово Божие Деве Марии, а затем две истории, причем в обеих историях Мадонна держит младенца Иисуса на руках, и еще одна история изображает Бога Отца, создающего небесную твердь и землю. Перед покаянными псалмами показано то сражение, в котором по приказанию Давида был убит Урия, где чудесно изображены кони и воины, раненые и убитые, а на противоположной стороне – кающийся Давид, и то и другое в орнаментальном обрамлении с маленькими гротесками. Однако если кому вздумается довести себя до предела изумления, тот пусть взглянет на Литании, где он тщательно начертал плетеный узор из букв, составляющих имена святых, и где на верхнем поле изображены разверстые небеса, полные ангелов, которые окружают Святую Троицу и за которыми в нисходящем порядке размещаются апостолы и прочие святые, небеса же переходят на другую сторону, где в них восседают Богородица и все святые девы, на нижних же полях развертывается состоящая из мельчайших фигур процессия, которая справляется в Риме в торжественный день Тела Христова и которая состоит из служителей с факелами, епископов, кардиналов и самого папы, несущего Святые Дары в сопровождении своего двора и своей стражи копьеносцев; наконец, виден и Замок Св. Ангела с его орудийными залпами, – и все это поражает и восхищает любого, даже самого проницательного зрителя. Перед заупокойной службой – две истории: Смерть, торжествующая над всеми смертными носителями государственной и королевской власти, как над самой презренной чернью, напротив же, в другой истории, – Воскрешение Лазаря, а в глубине – Смерть, сражающаяся с какими-то всадниками. К крестопоклонной службе он изобразил распятого Христа, а с противоположной стороны – Моисея, который под дождем низвергающихся с неба змей водружает Медного змия. Перед службой в Духов день изображено его сошествие на апостолов, а напротив – построение Вавилонской башни Немвродом. Все это произведение в целом было завершено доном Джулио за девять лет с таким усердием и с такими трудами, что, если можно так выразиться, его никогда никакой ценой оплатить было бы невозможно. Да никогда и нигде и не увидишь более своеобычного и более прекрасного разнообразия, как то мы видим в обрамлениях всех этих историй, в столь отличных друг от друга движениях и положениях как мужских, так и женских фигур, изученных и проработанных во всех своих частях и со смыслом включенных в названные узоры для обогащения этого произведения. Подобное разнообразие, рассыпанное по всему этому творению, придает ему красоту такую, что оно кажется божественным, а не человеческим, в особенности же потому, что художнику при помощи цвета и манеры удалось передать удаление и сокращение фигур, построек и пейзажей с соблюдением всего того, что требует перспектив, и достигнуть величайшего возможного совершенства, причем настолько, что все повергает в изумление каждого, кто это рассматривает, будь то вблизи или издали, не говоря уже о тысячах деревьев разных пород, исполненных так хорошо, словно они были созданы в раю. В историях и в их замыслах видно владение рисунком, в композиции видна стройность, богатство же и разнообразие видны в одеждах, выполненных с таким отменным изяществом и в такой манере, что кажется невозможным признать в них творение рук человеческих. Вот почему мы вправе утверждать, что дон Джулио, как было сказано вначале, превзошел в этом деле как древних, так и наших современников и что в его лице мы имеем в наше время малого и нового Микеланджело. Еще раньше им была написана маленькая мелкофигурная картина для Тридентского кардинала, настолько обаятельная и прекрасная, что синьор этот подарил ее императору Карлу V, после чего он для того же кардинала написал другую картину с Мадонной и вместе с ней портрет короля Филиппа – два прекраснейших произведения, которые потому и были подарены тому же католическому королю. Опять-таки для кардинала Фарнезе он изобразил на маленькой картине Богородицу с младенцем на руках в окружении св. Елизаветы, юного св. Иоанна Крестителя и других фигур; картина эта была послана в Испанию Рюи Гомесу. На другой, находящейся ныне у названного кардинала, он изобразил св. Иоанна Крестителя в пустыне с великолепно написанным пейзажем и зверями и потом повторил эту картину по заказу того же кардинала для посылки ее королю Филиппу. Оплакивание же, на котором он изобразил Мадонну и много других фигур, было подарено названным кардиналом Фарнезе папе Павлу IV, требовавшему до конца своей жизни, чтобы оно всегда находилось при нем. А одна история с Давидом, отрубающим голову гиганта Голиафа, была этим же кардиналом преподнесена мадаме Маргарите Австрийской, пославшей ее своему брату королю Филиппу вместе с другой, ей подобной, которая была ему заказана этой светлейшей синьорой и на которой он изобразил Юдифь, рубящую голову Олоферну. Много лет тому назад дон Джулио провел много месяцев при герцоге Козимо и за это время создал несколько произведений, часть которых была послана императору и другим синьорам, часть же осталась у Его Светлейшего Превосходительства, который в числе прочего заказал ему копию с небольшой стариннейшей головы Христа, хранившейся лично у него и некогда принадлежавшей Готфриду Бульонскому в Иерусалиме, причем утверждают, что она была более похожа на подлинный лик Спасителя, чем какая-либо другая из всех существующих. Для названного синьора герцога дон Джулио написал также чудесное Распятие с Магдалиной у его подножия и небольшую картину Оплакивания, рисунок к которой находится в нашей Книге наравне с другим, тоже руки дона Джулио, изображающими Богоматерь с младенцем на руках, облаченную в еврейскую одежду и окруженную сонмом ангелов и многих обнаженных душ, возносящих к ней свои мольбы. Однако, возвращаясь к синьору герцогу, надо сказать, что он всегда очень любил талант дона Джулио и стремился иметь его вещи, и если бы не его уважение к Фарнезе, он бы его от себя не отпустил после нескольких месяцев, которые тот, как я уже говорил, провел во Флоренции у него на службе. Так вот, помимо названных вещей герцог обладает небольшой картиной, написанной рукой Джулио, изображающей Ганимеда, которого Юпитер, превратившийся в орла, уносит на небо, и скопированного с рисунка, некогда сделанного Микеланджело и находящегося ныне у Томмазо Кавальери, как об этом уже говорилось в другом месте. Герцог хранит в своем кабинете также и св. Иоанна Крестителя, сидящего на скале, и несколько удивительных портретов, написанных тем же Джулио. Он же в свое время написал для маркизы Пескара картину с Оплакиванием в окружении Марий и других фигур, и другую, во всем ей подобную, для кардинала Фарнезе, пославшего ее императрице, нынешней супруге Максимилиана и сестре короля Филиппа, а другую небольшую картину, написанную им же, этот кардинал послал Его Кесарскому Величеству. На ней, на фоне прекраснейшего, но крохотного пейзажа, с предельной тщательностью изображен св. Георгий, убивающий змия. Однако картина эта была по красоте и по рисунку превзойдена другой, большего размера, которую Джулио написал для одного испанского дворянина и на которой он написал императора Траяна так, как мы это видим на медалях, и с оборотной стороной, на которой изображается иудейская провинция. Картина эта была послана Максимилиану, нынешнему императору. Для названного кардинала Фарнезе он написал две другие маленькие картины, на одной из которых обнаженный Иисус Христос с крестом в руке, а на другой – он же, понукаемый евреями, в то время как он с крестом на плечах поднимается на Голгофу, сопровождаемый несметной толпой, а позади – Богоматерь и другие Марии, движения которых и грациозны, и способны растрогать любое сердце, будь оно каменным. По заказу того же кардинала он для одного требника на двух больших листах написал на одном – Христа, преподающего апостолам учение Св. Евангелия, а на другом Страшный суд, настолько прекрасный, мало того, настолько удивительный и потрясающий, что я теряюсь при одной мысли о нем и твердо убежден, что невозможно не только что создать, но и увидеть или представить себе более прекрасную миниатюру. Но удивительней всего, что во всех этих произведениях, в особенности же в вышеназванной Богородичной службе, дон Джулио сделал некоторые из фигур не крупнее маленького муравья, причем с настолько выразительными и ясно обозначенными частями тела, что большего в фигурах даже натуральной величины невозможно было бы достигнуть. Удивительно и то, что всюду вкраплены натурные портреты мужчин и женщин, не менее похожие на свои оригиналы, чем если бы их написали Тициан или Бронзино, причем написали бы их в высшей степени натуральными и естественной величины. Я уж не говорю о том, что в некоторых из узоров можно различить фигурки либо обнаженные, либо сделанные как-нибудь иначе, например в виде камей, которые, как бы они ни были малы, кажутся на своем месте огромнейшими гигантами. Таковы и талант, и исключительное усердие, которые Джулио вкладывает в свою работу. О нем-то мне и хотелось передать эти сведения на весь мир, дабы о нем хоть что-нибудь узнали те, которые не имеют и не будут иметь возможности увидеть его произведения, находящиеся почти целиком в руках знатнейших синьоров и знатных особ; я говорю почти что целиком, ибо мне известно, что и некоторые частные лица хранят в своих шкатулочках великолепнейшие портреты, написанные им с разных синьоров, с их друзей или с женщин, ими любимых. Однако, как бы то ни было, уже одного того достаточно, что творения таких людей, как Джулио, существуют не для всеобщего пользования и не могут быть увидены каждым, как картины, скульптуры и постройки других мастеров этих наших искусств. Ныне же, хотя дон Джулио и стар, не учится и не стремится ни к чему другому, как только к тому, чтобы добрыми и святыми делами и жизнью, далекой от мирских сует, обеспечить себе спасение своей души, и хотя он состарился уже совсем по-настоящему, тем не менее он неустанно над чем-нибудь работает, обитая во дворце Фарнезе, где он пользуется полным покоем и хорошим уходом и где он проявляет величайшую предупредительность, весьма охотно показывая свои произведения каждому, кто приходит его посетить и на него посмотреть, точь-в-точь как посещают и осматривают другие достопримечательности города Рима.