Окончив эту работу, он написал в аббатстве в Сеттимо несколько историй из жития св. Иакова, в посвященной этому святому капелле, что во дворе. На своде он изобразил четырех патриархов и четырех евангелистов, причем следует отметить, как естественно дует св. Лука на перо, чтобы с него стекали чернила. На стенах же, где изображено пять историй, мы видим красиво расположенные фигуры, и все завершено с толком и изобретательностью. А чтобы легко добиваться телесного цвета, Буонамико, как это видно по этой работе, делал весь подмалевок фиолетовой солью, которая образует со временем соленый осадок, съедающий и разрушающий белила и другие краски; и потому не удивительно, что работа эта испортилась и выцвела, тогда как многие другие, выполненные гораздо раньше, сохранились отлично. Я думал раньше, что росписям этим повредила сырость, позднее же убедился по опыту, рассмотрев другие его же работы, что не от сырости, а от этого особого способа Буффальмакко они испортились настолько, что на них не видно ни рисунка, ни чего-либо другого, а там, где был телесный цвет, остался только фиолетовый. Тому, кто хочет, чтобы живопись его была долговечной, способ этот применять не следует. После этого Буонамико выполнил на досках две работы темперой для монахов Флорентийской чертозы, из которых одна находится там, где на хорах ставятся книги для пения, другая же внизу, в старых капеллах. Во Флорентийском аббатстве он расписал фресками капеллу Джоки и Бастари возле главной капеллы; в капелле этой, несмотря на то, что она перешла к семейству Босколи, названные росписи Буффальмакко сохранились и поныне; он изобразил там страсти Христовы, с талантливой и прекрасной выразительностью показав в Христе, омывающем ноги ученикам, кротость и смирение величайшие, в евреях же, ведущих его к Ироду, – жестокость и свирепость, особенные же талант и легкость он проявил, изображая Пилата в темнице и повесившегося на дереве Иуду; после чего нетрудно поверить тому, что рассказывают об этом приятном живописце, а именно, что, когда он хотел постараться и потрудиться, что бывало редко, он не уступал ни одному из других живописцев своего времени. Справедливость этого подтверждают фрески, выполненные им в Оньисанти, там, где теперь кладбище; они выполнены с такой тщательностью и такой предусмотрительностью, что дождевая вода, поливавшая их столько лет, не могла их испортить так, чтобы нельзя было опознать их хорошего качества, а сохранились столь превосходно потому, что написаны они были прямо по сырой штукатурке. Итак, на стенах, а именно над гробницей Алиотти, находится Рождество Христово и Поклонение волхвов. После этих работ Буонамико отправился в Болонью, где в Сан Петронио, в капелле Болоньини, а именно на сводах, написал фреской несколько историй, не законченных по неизвестной причине.
В 1302 году он, как говорят, был приглашен в Ассизи и в церкви Сан Франческо, в капелле св. Катерины, расписал фреской все истории ее жития; фрески эти сохранились весьма хорошо, и мы видим на них несколько фигур, заслуживающих одобрения. Когда он заканчивал эту капеллу, из Ареццо приехал епископ Гвидо; услышав, что Буонамико был веселым человеком и стоящим художником, он пожелал, чтобы тот задержался в его городе и расписал в епископстве капеллу, ту, где теперь крещальня. Буонамико приступил к работе и сделал уже порядочно, когда с ним приключился самый странный на свете случай; произошло же, как рассказывает Франко Саккетти в своих «Трехстах новеллах», следующее. У епископа была обезьяна, самая потешная и дурная изо всех, когда-либо существовавших. Животное это влезало иногда на подмостья, чтобы посмотреть, как работает Буонамико, и, стоя у него за спиной, не спускало с него глаз и примечало все, когда он смешивал краски, встряхивал баночки, разбивал яйца для темперы и вообще, что бы он ни делал. И вот как-то после того, как Буонамико в субботу вечером ушел с работы, обезьяна эта в воскресенье утром, несмотря на то, что к ногам ее, по распоряжению епископа, был привязан большой деревянный чурбан, чтобы она не могла повсюду прыгать, влезла, хотя груз был большой, на подмостья, где обыкновенно стоял во время работы Буонамико, и, схватив там банки, стала их опрокидывать одна в другую, смешивая краски, и разбивать все яйца, сколько их там ни было, и начала кистями пачкать изображенные фигуры и продолжала заниматься этим до тех пор, пока не переписала собственноручно все, что там было. Покончив с этим, она сделала новую смесь из всех немногих оставшихся красок, слезла с подмостьев и ушла. Когда в понедельник утром Буонамико пришел на работу и увидел испорченные фигуры, опрокинутые банки и все остальное, перевернутое вверх ногами, он был весьма поражен и смущен. Многое про себя передумав, он пришел, наконец, к выводу, что это сделал какой-нибудь аретинец из зависти или по иной причине; он отправился затем к епископу и рассказал ему, что произошло и кого он подозревает; епископ был этим сильно взволнован, но, одобрив Буонамико, попросил, чтобы он снова принялся за работу и восстановил все испорченное. И так как он поверил его словам, которые были правдоподобными, он дал ему шесть своих вооруженных слуг, которые должны были стоять на страже с секирами в то время, когда он не работал, и беспощадно рубить на куски всякого, кто бы ни пришел. После того как фигуры были переписаны во второй раз, однажды, когда часовые были на страже, они услышали, как что-то по церкви громыхает, и вскоре увидели, как обезьяна влезла на подмостья, с быстротой молнии смешала краски, и вот уже новый мастер начал обрабатывать святых Буонамико. Позвав художника и показав ему злоумышленника, они стояли и смотрели вместе с ним, как тот работает, и чуть не лопались от хохота, и в особенности Буонамико, который, хотя с ним и произошло несчастье, не мог не смеяться до слез. Наконец, он отпустил стражей, стоявших на часах с секирами, а сам отправился к епископу и заявил ему: «Монсиньор, вы желаете, чтобы я писал так, а ваша обезьяна хочет писать по-другому». Рассказав ему затем о случившемся, он добавил: «Вам не стоит искать живописца на стороне, раз у вас дома есть мастер; хотя он, кажется, не умел хорошо мешать краски, то теперь он этому научился, ну и пусть работает один, я лучше не сделаю, а, убедившись в его умении, буду доволен, если за свои труды не получу ничего, кроме разрешения вернуться во Флоренцию». Слушая рассказ о происшествии, епископ, хотя оно ему и не понравилось, не мог удержаться от смеха и главным образом потому, что животное подшутило над тем, кто был величайшим шутником на свете. Однако после того, как они наговорились об этом и вдоволь посмеялись, епископу удалось убедить Буонамико приняться за работу в третий раз и довести ее до конца. Обезьяна же в искупление и в наказание за содеянный проступок была посажена в большую деревянную клетку, пока работа не была закончена совершенно. Невозможно себе и представить, какие штуки и мордой, и всем телом, и руками проделывала в клетке эта зверюга, видя, что не может сделать того, что делают другие. После того как работы в капелле были закончены, епископ распорядился либо для смеху, либо по какой иной причине, чтобы Буффальмакко написал на одной из стен его дворца орла на спине убитого им льва. Хитрый живописец обещал выполнить все, что желает епископ, но попросил сделать ему хорошую будку из досок, ибо, как он сказал, он не хочет, чтобы видели, как он пишет такую вещь. Когда это было сделано, он заперся внутри совсем один и написал, в противоположность тому, чего желал епископ, льва, терзающего орла. Закончив работу, он попросил у епископа разрешения съездить во Флоренцию за красками, которых ему не хватало. И вот запер он будку на ключ и отправился во Флоренцию с намерением больше не возвращаться. Епископ же, видя, что дело затягивается и художник не возвращается, приказал открыть будку и увидел то, что Буонамико было известно больше, чем ему. Вследствие чего, охваченный ужаснейшим гневом, он приговорил его к пожизненному изгнанию. Буонамико же, узнав об этом, просил передать епископу, что тот может сделать с ним самое худшее, что только в его силах, на что епископ пригрозил ему позорным столбом. Однако в конце концов поняв, что тот хотел над ним подшутить делом, он простил Буонамико оскорбление и вознаградил его за труды весьма щедро. Более того, спустя недолгое время, он снова пригласил его в Ареццо, заказал для Старого собора многое такое, что теперь уже не существует, и относился к нему всегда, как к своему близкому и самому верному слуге. Тот же расписал в Ареццо также нишу главной капеллы в церкви Сан Джустино.
Некоторые писали, что, когда Буонамико был во Флоренции, он часто проводил время со своими друзьями и товарищами в мастерской Мазо дель Саджо и что однажды он вместе со многими другими был распорядителем празднества, устроенного обитателями Борго Сан Фриано в день майских календ на Арно, на нескольких лодках, а когда Понте алла Карайя, который тогда был деревянным, обрушился, будучи слишком перегруженным людьми, сбежавшимися на это зрелище, он не погиб, как многие другие, ибо как раз в то время, когда мост рухнул в Арно на сооруженное на лодках изображение ада, уходил, чтобы добыть кое-что, не хватавшее для праздника.
