Впрочем, за тысячу лет до Чжу Си упоминавшийся выше Ван Би рассуждал о природе изменений следующим образом:
«В пользовании нет неизменной истины, в делах нет постоянного порядка: движение и покой, растяжение и сокращение соответствуют изменениям. А посему, когда определяешь свою гексаграмму, счастье и несчастье встают на свои места. Когда ведаешь своё время, покой и движение сообразуются с их пользой. Когда благодаря названию гексаграммы познаешь счастье и несчастье, а благодаря времени познаешь движение и покой, то можно прозреть перемены Единотелесности»[137].
Подобный взгляд на время опять-таки близок современной феноменологии, которая видит во времени «то, что есть, что делает возможным и осуществляет возвращение того же самого»[138]. Время в таком случае оказывается творческим началом мира или, скорее, «серией начал» (Г. Башляр). В качестве «логико-онтологического генезиса» мира оно обуславливает «появление других фигур и, следовательно, других определений; мысль о том, что нечто существует как временное, требует мыслить его как нечто, порождающее другие модусы бытия»[139].
Процитированное суждение со всей очевидностью выявляет одно важное следствие представления о времени как исходной реальности, конституирующей всё сущее: отсутствие в китайской мысли сколько-нибудь внятно очерченной трансцендентной перспективы, которая могла бы служить всеобщей точкой отсчёта для определения и оценки мировых явлений. Об отсутствии такой точки зрения говорит уже самое название «Книги Перемен», где понятие «перемены» означало также «отсутствие усилий», «спонтанная метаморфоза». Тот факт, что для Ван Би все перемены происходят в конечном счёте в среде Одного Тела, то есть в рамках некоего вселенского организма, лишний раз напоминает о том, что метаморфозы в китайской картине мира носят имманентный и спонтанный характер. Вот почему они не столько представляют некую умопостигаемую реальность, сколько скрывают её, переводя её в имманентность опыта. Перемены происходят «сами по себе» во всём их неисчерпаемом разнообразии и притом одновременно, то есть в плоскости временности как таковой. Другими словами, никогда не равная себе временность времени есть то, что объединяет всё сущее в мире. Это время как «единый взрыв или единый напор», пронизывающие все временные измерения и всегда тождественные себе, имеет характер, по выражению М. Мерло-Понти, «временного стиля мира». Оно есть некая живая целостность мира, подобная Великому Кому в притче Чжуан-цзы, проявляющемуся через человеческие переживания и само лицо человека. В конечном счёте, время есть «некто» (Мёрло-Понти), некое всеобщее «мгновение ока», Аидеп-Ылск (Хайдеггер), «субъект=Х» или «тёмный предшественник» (Делёз), чему в даосской традиции соответствует понятие «верховного прародителя» (цзун).
Чтобы читатель имел конкретное представление о характере такой «временности времени», приведём в качестве примера краткое описание ситуации, обозначаемой первой гексаграммой, носящей название Цянь (Творчество). Она целиком состоит из сплошных черт и, таким образом, представляет собой идеальную модель развития ситуации в её деятельностном модусе. Сквозным для неё символом является дракон — олицетворение творческой силы мироздания. Общий её смысл тоже трактуется как чрезвычайно благоприятный для действия. В буквальном переводе этот заглавный афоризм звучит приблизительно так: «Изначальное проникновение. Общеполезная праведность». С глубокой древности в Китае было принято считать, что эта формула исчерпывает смысл всего канона.
Значение начальной черты (отсчёт черт в гексаграммах ведётся снизу вверх) выражено афоризмом: «Затаившийся дракон; ничего не делается». Комментаторы поясняют, что речь идёт о преддверии активности, приуготовлении к действию: подобно тому, как царственный дракон, прежде чем взлететь в небеса с приходом весны, таится в пучине вод, выжидая благоприятный момент для действия, так и благородный муж занимает низкое положение и не выказывает себя, но не оставляет подготовки к грядущей деятельности. Поскольку единица открывает ряд нечётных чисел, соответствующих деятельному началу Ян, первая черта символизирует здесь начало и совершенство (дэ) всего сущего.
Значение второй черты выражено в афоризме: «Узреешь дракона в полях; встретить великого человека — большая удача». Дракон переместился на поверхность земли — большое достижение! Мудрый властитель явил себя миру и готов взяться за дело. Он, как поясняется в комментариях, «распространяет всюду свою добродетель». Такое положение, поясняется далее, означает, что «время благоприятствует». По мнению многих комментаторов, неблагоприятный порядковый номер черты — второй — указывает на то, что успех в этом положении будет сопутствовать только истинно добродетельному мужу.
Третья черта сопровождается афоризмом: «Благородный муж действует день напролёт и с наступлением ночи не теряет бдительности. ОПАСНОСТЬ. НЕСЧАСТЬЯ НЕ БУДЕТ». Это высказывание всегда воспринималось как классическая формула неустанного духовного совершенствования, претворения праведного Пути, которое, согласно древнейшему толкованию, означает здесь «возвращение к Пути». Теперь благородный муж «достигает предела знания, и с ним можно толковать об импульсах событий». Наличие опасности лишь усиливает его бдительность и внутреннюю сосредоточенность. Кроме того, речь идёт о третьей, центральной черте гексаграммы. Это означает, что такое состояние соответствует идеалу срединности или, лучше сказать, центрированности в духовной жизни.
Афоризм, относящийся к четвёртой черте, гласит: «Иногда подпрыгивает над волнами. НЕСЧАСТЬЯ НЕ БУДЕТ». На этом этапе непрерывно возрастающая активность уже превзошла идеальную срединность, дракон находится в несколько неустойчивом положении, порою он излишне ретиво рвётся ввысь, но всё-таки ещё не вполне оставил землю и не потерял чувства меры. Вот почему его напористость не сулит ему несчастий.
Пятая черта сопровождается таким афоризмом: «Дракон взлетает в небеса; встретить великого человека — большая удача. Итак, потенциал обстановки раскрылся до конца, и дракон занял подобающее ему место в поднебесье и своей активностью утверждает согласие в мире (число пять, которому данная черта соответствует, относится, как все нечётные числа, к началу Ян, так что освящаемая ею бурная активность не противоречит естественному порядку вещей, а потому сулит удачу). Благородный муж «владеет временем», — поясняется в комментариях. Это значит, что мудрый в данном положении «ставит себя прежде Неба, и Небо не восстаёт против него. Ставит себя после Неба — и сообразуется с небесным временем. Если Небо не восстаёт против него, то тем более это касается людей и духов!»
Смысл последней, шестой черты раскрывается в следующем афоризме: «Дракон залетел высоко. Будут неприятности». Ситуация благоприятная для действия перезрела и исчерпала себя, или, как говорится в комментариях, «время достигло своего предела». Дракон, до сих пор не знавший неудач, увлёкся деятельностью, отступил от «небесного порядка», и это сулит ему неприятности. «Время ставит предел», — говорится в комментариях. Развитие событий в рамках данной ситуации пришло к своему логическому концу, наступает неотвратимый упадок, и теперь должно народиться новое «время», новый контекст действий.
Общий смысл гексаграммы выражен в несколько загадочном изречении: «Зришь всех драконов без головы. УДАЧА». Согласно древнейшему комментарию, «Небесное совершенство (дэ) не имеет головы» (то есть начала). Позднейшие комментаторы добавляют, что драконы, не имеющие головы, означают могущественного владыку (девять драконов — символ императорской власти), не впавшего в гордыню и потому способного достичь успеха. В этой гексаграмме все шесть черт-позиций «свершаются сообразно своему времени».
Такова матрица события в его наиболее общем и чистом виде. Это событие протекает во времени, во всех своих моментах обладает временностью, причём одновременно в объективном (процессы физического мира) и субъективном (путь нравственного совершенствования) измерениях. Сама временность предстаёт здесь как сложная структура, которая определена взаимным наложением полярных состояний и тенденций, относящихся притом к разным планам бытия. Поэтому она не является сущностью и не имеет своей идентичности. Мы можем воспринимать её посредством определённой соотнесённости её границ — то, что в Китае называли, как уже было отмечено выше, «головой и «хвостом». Однако эта соотнесённость имеет, по сути, металогическую природу, ибо сами понятия «начала» и «конца» остаются условными, соответствующими той или иной перспективе созерцания. Время делимо до бесконечности, и ни один из его моментов не может считаться ни его началом, ни его концом. Отсюда следует, что время есть, как говорили в Китае, «непрестанное обновление», и каждое его мгновение обладает уникальными свойствами. Другими словами, начало мира пребывает в безначальности каждого момента существования. Именно с таких позиций учёный Ху Сюнь (XVII век) толковал начальное и заключительное пояснения к уже известной нам первой гексаграмме «И цзина»:
