Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли - Александр Аркадьевич Долин

В поэме намечаются многие структурные особенности жанра политического эпоса-панегирика, выкристаллизовавшиеся в СССР спустя несколько лет. Так, основная тема вступления — это воспевание ленинской простоты, доброты и гуманности.

«Пророку» и «гению» старого образца, «вождю милостью божьей» противопоставляется вождь нового типа, «самый человечный человек», который «к товарищу милел людскою лаской», но в то же время, как истинный революционер, «к врагу вставал железа тверже». Стремление показать своего героя в образе Сына Человеческого («знал он слабости, знакомые у нас»), представить его плотью от плоти народа создает постоянный лирический фон эпического повествования о Вожде.

Утверждению высшей «человечности» новоявленного мессии посвящено несколько страниц вступления. Но при этом уже во вступлении звучит и тема «божественного», сверчеловеческого. Почившее божество со всеми его человеческими атрибутами идеализируется, становится объектом поклонения и обязывает к принесению жертв:

«Человечность» вождя в конце концов оказывается лишь поводом для создания детализированного и прочувствованного жития, в котором патетика рождается именно из сплетения личного с общественным.

Мессианская сущность вождя проявляется в знамениях и символах еще до его появления на свет:

Явление мессии готовится всей историей человечества, изложенной поэтом в ортодоксально-марксистском варианте. «Нищие духом» в ипостаси угнетенного класса чают явление Спасителя:

Неким Иоанном-предтечей выведен Маркс, «зажегший сердце и мысль», раскрывший истории законы и поставивший пролетариат у руля, создавший «единственно верное учение». Но

Предвестьем русской революции мелькают на страницах поэмы призраки Парижской коммуны и марксов «призрак коммунизма». От него следует переход к эпохальному событию — Рождеству вождя в симбирской глуши (напрашивается параллель с классическим хлевом). Пассаж, следующий за упоминанием факта появления на свет героя и прославляющий его роль в мировой истории, превосходит по патетической насыщенности все известные праздничные литургии. Здесь и рабочий, который, будучи безграмотным, но однажды услышав, как говорил Ленин, «знал все», и сибирские крестьяне-ленинцы, никогда не читавшие и не слыхавшие своего кумира, и горец, у которого на лохмотьях сияет ленинский значок, и сердца, полные неистовой любовью к Ильичу. Славословие завершается категорическим утверждением об избраннической миссии Ленина.

Далее биография героя разворачивается в контексте новейшей российской истории, которая изображается как юдоль страданий рабочего класса (составлявшего, как известно, мизерный процент населения страны). При этом мессианское начало в Ильиче проявляется буквально с первых шагов юного революционера:

Разумеется, роль личности в поэме согласована с марксистской концепцией, поэтому Ленин изображается не одиноким Спасителем, а Избавителем от буржуазии, Вождем партии, пролетариата — и, как следствие, всего народа:

Страницы биографии героя сочетаются в поэме с пропагандистскими пассажами, воспроизводящими основы марксизма-ленинизма. Разумеется, ленинизм выступает в качестве вершины общественной мысли всех времен и народов, новой универсальной веры.

Тема «Ленин и партия» или «партия и ленинское учение» занимает в поэзии центральное место. Проникновенные строки о партии и ее отце-основателе ныне производят весьма двойственное впечатление. С одной стороны, это исповедь, которая обнаруживает искреннюю одержимость автора и в значительной мере отражает идеологическую эйфорию первых послереволюционных лет. С другой стороны, это виртуозно выполненные мантры, шаманские заклинания, предназначенные для зомбирования масс и содержащие в себе концентрат всей большевистской доктрины с ее принижением индивидуального и доминантой однопартийно-корпоративного мышления, направленного на международную экспансию:

Растиражированные миллионами плакатов, эти и им подобные лозунги Маяковского десятки лет преследовали нас, развешанные на улицах городов, на стенах сельсоветов, на стендах комсомольских комитетов и пионерских дружин. Они же звучали в текстах ораторий на партийных и комсомольских съездах, в октябрятских речовках. Если задуматься, что же так привлекало поколения советских граждан в этих лозунгах ортодоксальной коммунистической пропаганды, ответ будет неожиданным: родство стиля с риторикой библейских пророков и апостолов, увещевающих ревнителей истинной веры и утверждающих избранность коммунистов — секты причастных великому Учению.

Избранность и причастность — это именно то, ради чего, как считают многие, стоит жить и не жаль умереть. Внушить толпе, что она несет в себе свет единственно верного учения, может быть, и не столь трудно. Только в двадцатом веке это удавалось политическим лидерам Советского Союза, Германии, Италии, Японии, Северной Кореи, Ирака, Ливии, Афганистана. Но придать концепции избранничества красоту, стройность и благородство, которые бы оправдывали любые жертвы во имя высокой идеи, — задача, достойная истинного поэта.

О том же говорил две тысячи лет назад апостол Павел в своей речи, обращенной к коринфянам, выступая в роли такого поэта: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велизаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместимость храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды их