Что касается тюрем, то во второй половине XVIII в. они по-прежнему находились в весьма запущенном состоянии. В частности, продолжалась практика сбора подаяний арестантами, которые на городских улицах, как говорится в одном из указов, «необычайно с криком поючи, пытанные и в разодранных платьях таких, что едва тела лоскутьями покрыты, милостыни просят»[384]. В 1767 г. в официальных отчетах о тюрьмах Московского магистрата сообщалось, что они содержатся «до невозможности плохо», во многих казармах «теснота превеликая, крыши ветхи и грозят обрушиться, продовольствие арестантов не обеспечено»[385]. Как отмечал И. Я. Фойницкий, «тюремные сидельцы умирали без исповеди и причастия, настояния правительства перед духовенством о посещении их оставались без последствий, так как духовенство, поддерживаемое Синодом, требовало жалованья, а дать его было не из чего»[386]. По словам Г. Р. Державина, в Тамбовской губернии, куда он был назначен губернатором, ему пришлось «разобрать по точной силе законов вины преступников, содержащихся без всякого прежде различия в тюрьмах»[387]. Там же его усилиями был построен «с пособием сумм Приказа общественного призрения благоучрежденный тюремный дом с кухнею и лазаретом, приказал в нем содержать возможную чистоту и порядок, чего прежде не было, а содержали в одной, так сказать, яме, огороженной полисадником, по нескольку сот колодников, которые с голоду, с стужи и духоты помирали без всякого о них попечения»[388].
Государство по-прежнему нуждалось в рабочих руках при возведении правительственных сооружений. Так, в 1795 г. генерал-адъютант Князев в письме к генерал-прокурору писал, что «ссылочные невольники для работы везде нужны, где только крепости инженерного ведомства по границам находятся, наипаче же потому, что во многих местах вольнонаемных людей ни за какие деньги отыскать невозможно»[389]. Этой причиной объясняется появление Указа 1797 г., согласно которому все преступники были разделены на три категории: осужденные в каторгу вместо смертной казни должны быть, по наказанию кнутом, отправляемы в работы в Нерчинск; осужденные на вечную ссылку препровождаются в иркутскую суконную фабрику; наконец, осужденных к телесным наказаниям и без него к заключению в смирительный и рабочий дома на срок или навсегда, предписывалось отправлять на «крепостные строения, отколь куда способнее»[390].
Крайней неорганизованностью, непродуманностью отличалось составление и исполнение Указа о населении отдаленного Сибирского края 1799 г., которым предполагалось укрепить территории, пограничные с Китаем (между Байкалом, Верхней Ангарой и Нерчинском), путем ссылки туда на поселение различных категорий подданных, в том числе преступников с предоставлением различных льгот и пособий на обзаведение хозяйством[391]. Начиная с 1800 г., туда планировалось направить не менее 10 тыс. человек. Осужденные к каторжным работам и к простой ссылке должны были именоваться ссылочными. По истечении десяти лет «порядочной и прилежной жизни», по засвидетельствованию земского начальства, они могли переходить в состояние «государственных поселян». Всем «посельщикам» велено было отводить на каждую душу по 30 десятин земли в местах самых плодородных, построить для первых 2 тыс. поселян дома за счет казны, приготовить для них земледельческие и прочие орудия, снабдить потребным скотом и семенами для посева и в течение первых десяти лет освободить от всяких податей. Однако и эти благие намерения остались невыполненными.
Вновь проявилась общая беда подобных государственных начинаний, когда нормативные положения входили в сильное противоречие с действительностью, не учитывали сложившихся реальностей. Оказавшиеся значительно более дорогими съестные припасы и недостаток таковых, серьезные лишения, которым подвергались ссыльные на пути к месту поселения, приводили к массовым заболеваниям, что в итоге не позволило осуществить этот проект.
К концу XVIII в. происходит более жесткое разделение ссыльных на вечное поселение и ссыльных в каторжные работы. Так, с 1798 г. первых перестают посылать для работы в те места, где были каторжане[392]. В 1799 г. сокращается перечень преступных деяний, за которые могло быть назначено наказание в виде ссылки в каторжные работы. К числу таковых были отнесены лишь убийства, квалифицированные виды кражи и грабежи[393]. Этот момент весьма характерный и важный, он отражает стремление государства к более справедливой карательной политике. К этому можно добавить, что некоторым образом пенитенциарная политика корректировалась политическими аспектами. Так, после смерти Екатерины II новый император Павел в приватных разговорах с чиновниками говорил о необходимости «освобождения всех без изъятия заточенных по Тайной Экспедиции, кроме повредившихся в уме»[394]. Но и в отношении этих арестантов, пишет в своих воспоминаниях Лопухин, «приказал Государь усугубить попечение к возможному излечению… И вообще приказал Он по сей Экспедиции принять меры к лучшему и сколько возможно спокойнейшему содержанию арестантов»[395].
Таким образом, развитие в России института наказания в виде лишения свободы в XVIII в. и становление соответствующей пенитенциарной политики характеризуется следующими особенностями. После достаточно продолжительного периода (более 100 лет) действия жестоких наказаний (смертная казнь, телесные наказания), предусмотренных Соборным уложением 1649 г. и Артикулом воинским 1715 г., наблюдается некоторое их смягчение, и прежде всего это касается смертной казни, которая заменяется ссылкой в каторжные работы. Государство активно использует осужденных преступников для решения своих задач: колонизации новых территорий, строительства различных объектов, укрепления окраинных земель (такой подход соответствовал экономической политике России, согласно которому государство достаточно активно, если сравнивать с европейскими странами, вмешивалось в хозяйственную жизнь, т. е. имелось довольно много ремесел, находящихся под непосредственной властью государства; в литературе отмечается, что именно отсюда берутся истоки традиционного вмешательства русской государственности в сферу организации экономики[396]). Ссылка в каторжные работы и ссылка на поселение становятся основными видами уголовного наказания вообще. Эти разновидности лишения свободы приобретают все более отчетливые различия. Государство предпринимает меры для стимулирования производительного труда ссыльных и закрепления их на постоянное место жительства в районах ссылки. Однако эти меры не давали ожидаемых результатов, и многие поселенцы после окончания срока наказания уезжали; значительным было и число побегов. Что касается ссыльных в каторжные работы, то государство практически не уделяло внимания бытовым условиям их содержания, в результате чего места их проживания зачастую превращались в притоны, рассадники разврата и пьянства. Не лучше обстояло дело и в тюрьмах, устройство которых предписывалось в каждом губернском городе; в различных регионах страны условия содержания в них существенно различались.
В числе основных причин такого положения следует назвать отсутствие единого для всей России законодательства, регулирующего назначение и исполнение наказания в виде лишения свободы, недостаток у государства необходимых материальных и финансовых средств (вероятно поэтому обсуждения возможного взаимного тюремного заточения Петра III и Екатерины II каждого со своими сторонниками накануне прихода последней к власти даже не касались вопросов законности и правовой процедуры этой акции[397]), неповоротливость государственного аппарата. Причем государство проявляет непоследовательность – сначала оно выделяет деньги на строительство мест лишения свободы, а затем перекладывает часть затрат на местное население. Эти причины, в свою очередь, исходили из неопределенности правительства в выборе концептуальных положений карательной политики, отсутствия научных разработок в пенитенциарной сфере.
Отчасти теоретической предпосылкой к изменениям стало появление «Наказа», где впервые на высшем уровне были достаточно четко определены цели наказания и принципы его исполнения. В этом документе впервые в истории России со стороны власти четко прозвучала необходимость реализации правовой идеи «nullum crimen, nulla poena sine lege». В пенитенциарной области развитием «Наказа» стал проект Устава о тюрьмах. Однако оба эти документа, составленные Екатериной II под влиянием гуманистических идей европейских просветителей и ученых – Локка, Гоббса, Руссо, Монтескье, Вольтера, Беккариа и других, а также опыта известного тюремного деятеля Д. Говарда, остались нереализованными. Как отмечалось в литературе прошлого века, этот документ был «только вспышкой, вызванной филантропическим и либеральным настроением умов того времени в Западной Европе… вспышка была вполне сознательная… Это сознание перешло к последующим законодателям, непрестанно опиравшимся в своих реформах на теоретический Устав Екатерины»[398]. Следует заметить, что эта «вспышка» в силу сложившихся в России общественных отношений, основанных на сословном неравенстве, отсутствием представительных органов власти, была просто обречена на быстрое угасание, ибо российское общество было не готово для восприятия передовых пенитенциарных идей. Да и сама императрица, судя по всему, это понимала, отмечая в своих записках, в частности, что «мало людей в России даже подозревали, чтобы для слуг существовало иное состояние, кроме рабства»[399].
