Преимуществом изложенного понимания является и то, что оно делает более ясным, чем именно становится психологически, в о что трансформируется эмоция, которая перестала не только «осознаваться», но и «переживаться» как некоторая субъективная данность. Для того чтобы это лучше понять, обратимся к такому конкретному примеру.
Допустим, что субъект испытал какое-то сильное чувство — возмущение чем-либо или, наоборот, приязнь, положительное отношение к кому-либо. Были моменты, когда это чувство отчетлив во осознавалось, когда внимание приковывалось к этому чувству. Спустя какое-то время субъект неизбежно переключался мысленно на другое. Можно спросить: что же происходит с чувством, когда человек перестает о нем думать? Оно исчезает, перестает существовать? Или оставаясь психологически тем же. чем оно было paнее, оно перестает переживаться. потому что становится недоступным сознанию? Нетрудно заметить наивность обоих этих предположний. Юноша, конечно, не перестает любить девушку, как только он перестает думать непосредственно о ней, eгo чувство от
такого неизбежного переключения внимания, конечно, не исчезает. Но отнюдь не легче принять гипотезу, по которой чувство, оставаясь неизменным как переживание, только «смещается» в подобных случаях куда-то, только вытесняется в какую-то особую «подсознательную» область психики. Ничего, кроме стремления перевести психологические факты на язык наглядных образов. такая гипотеза не выражает.
Когда мы перестаем фиксировать внимание на определенной эмоции, например на чувстве любви, эмоция от этого, конечно, не исчезает. Но в какой форме, в каком смысле она сохраняется? Она сохраняется в том смысле, что однажды возникнув, она перестраивает определенным образом систему нашего поведения, создает (независимо от того проявляется ли она в данный момент или нет) определенную направленность наших действий, стремление реагировать определенным образом, предпочтительность одних поступков и избегание других, словом, создает то, что не только в психологии, но и в обыденной печи называется определенной «установкой». Именно в этом и только в этом смысле мы можем говорить, что наши чувства стойко сохраняются в нас, несмотря на то, что явления, к которым привлекается наше внимание, содержания наших осознаваемых переживаний непрерывно изменяются. Наши аффекты и стремления стойко живут в нас в виде установок. Парадоксальное же представление о «вытесненных». т. е. переживаемых субъективно чувствах следует оценить в лучшем случае как попытку выразить очень сложные факты без помощи специально для этого разработанных строгих научных понятий.
К такому пониманию присоединяется и один из видных последователей Л. С. Выготского П. Я. Гальперин: «Психоанализ снял границы сознания только для того, чтобы распространить то же самое (разрядка наша. — Ф. Б.) понимание психического далеко за пределы самонаблюдения. Во всех новых направлениях сохранялось прежнее понимание психического и собственно психическое оставалось неуловимым» [40, стр. 241].
Говоря об установке, Д. Н. Узнадзе многократно возвращался к вопросу о ее неосознаваемости как о ее важнейшей особенности. Он подчеркивал при этом, однако, принципиальное отличие «неосознаваемых установок» от «бессознательного» Фрейда. Мы приводим его характерные высказывания по этому поводу, содержащиеся в его основном труде «Экспериментальные основы психологии установки» [87]: «В испытуемом создается некоторое специфическое состояние, которое не поддается характеристике, как какое-нибудь из явлений сознания. Особенностью этого состояния является то, что оно предваряет появление определенных фактов сознания... Это состояние, не будучи сознательным, все же представляет своеобразную тенденцию к определенным содержаниям сознания. Правильнее всего было бы назвать это состояние установкой...» (стр. 18). «Кроме обычных психологических фактов, кроме отдельных психических переживаний, следует допустить... наличие... модуса состояния субъекта этих переживаний, той или иной установки его как личности... Установка не может быть отдельным актохм сознания субъекта... Она лишь модус... Поэтому совершенно естественно считать, что если у нас что протекает действительно бессознательно, так это в первую очередь, конечно, наша установка...» (стр. 178). «Становится бесспорным, что в нас существует некоторое состояние, которое, само не будучи содержанием сознания, имеет, однако, силу решительно на него воздействовать... Наиболее слабым пунктом учения о бессознательном, например Freud, является утверждение, что разница между процессами сознательным и бессознательным в основном сводится к тому, что эти процессы, будучи по существу одинаковыми, различаются лишь тем, что первый из них сопровождается сознанием, в то время как второй такого сопровождения не имеет...» (стр. 40). «Понятие бессознательного у Фрейда не включает в себе ничего нового в сравнении с явлениями сознательной душевной жизни...» (стр. 177) «...Нет сомнения, что точка зрения Фрейда относительно природы бессознательного в коре ошибочна...» (стр. 178) и т. д.
В этом смысле понятие «установки» оказывается очень близким тому, которое еще в 50-х годах ввел П. К Анохин, говоря о возбуждениях «опережающего» типа, т.е. о нервной активности, предвосхищающей еще не наступившие события и подготовляющей ответ на предстоящие воздействия. К этому же кругу представлений относится и ряд идей, обосновывающих концепцию интенционной («антиципирующей») деятельности центральной нервной системы, встречающихся в зарубежной литературе последних лет, данные экспериментальных психологических и физиологических (в том числе электрофизиологических — Walter и др.) работ, посвященных проблеме ожидания («expectancy») и др.
Представляют интерес формулировки, которые по этому поводу были даны С. Л. Рубинштейном: «Человек познает... самого себя лишь опосредовано, отраженно, через других, выявляя в действиях, в поступках свое отношение к ним и их к нему. Наши собственные переживания, как бы непосредственно они ни переживались, познаются и осознаются лишь опосредовано, через их отношения к объекту. Осознание переживания — это, таким образом, не замыкание его во внутреннем мире, а соотношение его с внешним, объективным, материальным миром, который является его основой и источником... Как в познании психологии других людей, так и в самосознании и самонаблюдении сохраняется отношение непосредственных данных сознания и предметного мира, определяющего их значение... Сознание по самому существу своему — не узко личное достояние замкнутого в своем внутреннем мире индивида, а общественное образование...» и т. д. [74, стр. 149].
Это обстоятельство хорошо, по-видимому, понимается и самой школой Д. Н. Узнадзе. Доказательством этого является монография И. Т. Бжалава [21], в которой содержится попытка развить представление об установке на основе данных современной теории биологического регулирования и принципов кибернетики.
Эти разногласия вытекали не только из расхождений в области методологии и традиций психологического исследования. В качестве осложняющего фактора здесь выступали также моменты, относящиеся к особенностям семантики различных языков. Смысловые оттенки, присущие русским словам «установка» и «интенция», грузинскому «ганцхоба», французским «attitude» и «predisposition», английским «attitude», «expectancy» и «set», немецким «Einstellung» и «Haltung», неоднозначны. И эта неоднозначность, созданная естественной эволюцией языков, является фактом, который неизбежно предшествует любой форме психологического анализа. Последний может эти оттенки учесть и сохранить (в конкретной истории понятия «установка» он от них скорее отталкивался), он может их уточнить и тем самым преобразовать. Но он лишь с большим трудом может их полностью исключить. Поэтому задача выяснения и тем более идентификации смысла, который придается на разных языках понятию «установка», по очень многим причинам является нелегкой и требует предварительного не только концептуально-психологического, но и чисто лингвистического анализа. Ведь согласно изящному выражению Guillaume «язык — это уже теория» [195, стр. 181].
За рубежом эта же позиция была очень четко сформулирована на симпозиуме в Бордо (1959) Moscovici: «Является сомнительным, правомерно ли обсуждать понятие установки, если можно так выразиться, "в себе". Когда возникает вопрос, нужно ли предпочесть монистический или плюралистический подход, является ли установка категорией описательной или объясняющей, ответить правильно можно, только опираясь на определенную концепцию поведения» [195, стр 131]. В другом месте Moscovici указывает, что и о внутреннем единстве разнообразных установок можно говорить, только уточнив предварительно, на какую именно теорию деятельности опирается анализ.
