...Одна из главных проблем современной психологии — построить мост между психологией, которую я называю научной, и той, которую называю интересной. Этот мост можно построить с помощью общей теории систем, в частности в результате анализа структур систем, например структуры человеческого поведения. Поэтому я оптимистически смотрю на общую теорию систем как на известный подход, который ...сумеет соединить анализ таких вопросов, как время реакции, расширение зрачка и т. д., и вопросов типа, почему Иван Карамазов так ненавидел Смердякова: потому ли, что последний показал ему свою собственную безобразную душу или потому что Карамазов сам был таким. Этот вопрос также психологический, но решить его средствами современной научной психологии невозможно. Общая теория систем поможет нам изучать и такие вопросы» [25, стр. 131].
Вопросу о возможностях использования общей теории систем при анализе психологической проблематики было уделено немало внимания также на состоявшемся недавно 3-м Всесоюзном симпозиуме по нейрокибернетике (Тбилиси, 1967 г.), а до этого на двух симпозиумах, проведенных в 1960 и 1963 гг. Кэйсовским технологическим институтом (США), в трудах, периодически выпускаемых научным обществом, возглавляемым Von-Bertalanffy и в некоторых других литературных источниках.
Обосновывая представление о «цензуре» и «обходных путях» сновидений, Freud прибегает к такой, например, аргументации: «Политический писатель находится в аналогичном положении (т.е. в положении "бессознательного", стремящегося выразиться в сновидении. – Ф.Б.), когда он хочет сказать истину, неприятную для имеющих власть. Писатель опасается цензуры. Потому, выражая свои мысли, он их умеряет и маскирует. В зависимости от силы и строгости цензуры он вынужден либо только избегать определенных тем, либо довольствоваться намеками и не говорить ясно то, что имеет в виду, либо, наконец, скрывать под безобидной внешней формой ниспровергающие разоблачения» [133. стр. 60].
Приводя эту цитату, французские исследователи Desoille и Benoit напоминают одновременно слова Freud, которыми последний пытается защитить себя от обвинения в антропоморфном истолковании психических факторов: «После замечаний о влиянии, оказываемом цензурой на сновидения, займемся вопросом о динамизме этого фактора. Не употребляйте это выражение в слишком антропоморфном смысле и не воображайте цензора сновидений в образе маленького строгого человечка или духа, находящегося в каком-то отделе мозга, откуда он отправляет свои функции; не придавайте также слову "динамизм" слишком "локальный" характер, представляя себе некий мозговой центр, наделенный функцией цензуры, разрушение или удаление которого могло бы эту функцию устранить» [133, стр. 61].
Эти строки показывают, что Freud хорошо понимал, в чем заключается слабость предложенной им схемы, и старался этот недостаток как-то смягчить. Его беда заключалась, однако, в том, что созданная им теория была антропоморфна не только по форме, не только по вызываемым ею ассоциациям, но и по самому своему существу. Указания, что «цензора сновидений» не следует воображать в виде «строгого человечка или духа», было, конечно, совершенно недостаточно, чтобы этот антропоморфизм преодолеть. Для подобного шага надо было раскрыть закономерности организации сновидений на основе совсем другой системы понятий, чем та, которую предпочел Freud. Но это можно было сделать, только отказавшись от психоаналитической теории и обратившись к общей теории «бессознательного», т.е. затронув область, которая в годы исследования Freud всех этих проблем оставалась еще совершенно неразработанной.
«Идея, внушенная во время сомнамбулизма, — утверждает Janet, — не теряется после пробуждения, хотя субъектом она, по-видимому, забыта. Последний ничего о ней не знает: она сохраняется и развивается под нормальным сознанием и вне его. Иногда она достигает полного развития, вызывая исполнение внушенного акта, не проникая в сознание. Иногда же при выполнении внушенного действия эта идея проникает на один момент в нормальное сознание и видоизменяет его, вновь вызывая более или менее полное сомнамбулическое состояние. Существенным здесь является факт подсознательной мысли, существование которой прекрасно подтверждается фактом постгипнотического внушения, иначе этот последний не может быть объяснен» (цит. по Д. Н. Узнадзе [97, стр. 41]).
И. Е. Вольпертом применялась чаще «нейтральная» инструкция: «Вам снится сон». Только в отдельных случаях создавалась установка на какую-то эмоциональную окраску сновидения, например на «приятный» сон. Эта установка неизменно, насколько можно судить по опубликованным данным, давала соответствующий эффект.
«Мне удалось доказать, что в гипнотическом сне можно внушить спящему сновидение любого содержания. Для этого нужно лишь заявить: „Теперь Вы видите сон...” и далее обрисовать любую картину сновидения» (А. К. Ленц; цит. по И. Е. Вольперту [24, стр. 160]).
Это обстоятельство было хорошо известно, как напоминает И. Е. Вольперт [24, стр. 16], даже Титу Лукрецию Кару (99—55 гг. до нашей эры): «Если же кто-нибудь занят каким-либо делом прилежно иль отдавалися мы чему-нибудь долгое время и увлекало наш ум постоянно занятие это, то и во сне представляется нам, что мы делаем то же» («О природе вещей»).
И. Е. Вольперт указывает, что «в прошлом многие исследователи делали попытки изучать сновидения у спящих путем вызывания у них сновидений с помощью различных раздражений. В 1937 г. Ф. П. Майоров совместно с А. И. Пахомовым предприняли исследование сновидений в обычном сне. Эта попытка, как и предшествовавшие попытки других исследователей, окончилась неудачей. У спящих далеко не всегда бывают сновидения. Длительное наблюдение над спящими в ожидании сновидения не дает достаточного материала, оправдывающего большую затрату труда и времени. Применение различных внешних раздражений с целью вызова сновидения у спящего нередко ведет к пробуждению, не сопровождающемуся сновидением. К тому же сновидения нередко забываются». [24, стр. 161].
И. Е. Вольперт рассматривает эту эволюцию сновидных образов, как выражение «закона иррадиации и концентрации нервного процесса». Такая позиция нам представляется, однако, упрощенной. У нас нет сейчас никаких оснований считать, что нервные процессы, лежащие в основе развернутого сценоподобного переживания, разыгрываются в мозговых зонах, обязательно более широких топографически, чем те, в пределах которых реализуется нервная активность, обусловливающая переживание какого-то конкретного чувственного образа. Отношения между смыслом переживания и локализацией мозговых процессов, лежащих в основе последнего, значительно, по-видимому, более сложны, чем выражаемые такой простой «пространственно-смысловой» корреляцией.
В описании фактов, характеризующих мыслительную деятельность людей, находящихся на низком уровне культурного развития, Lévy-Brühl пошел дальше других крупных этнологов (например, таких, как Durkheim или Fraeser). Им был накоплен материал, ярко отразивший особенности представлений и толкований, наблюдаемые в разнообразных изучавшихся им этнических группах. На основе этого материала Levy-Bruhl было, однако, создано теоретически совершенно неправильное представление о «прелогическом мышлении» (при котором увязывание смыслов определяется якобы не законами логики, а принципом «партиципации», имеющим непосредственное отношение к символообразующей и символиспользующей активности сознания). Когда же возникла необходимость широкого социологического и философского истолкования выявленных факторов, Lévy-Brühl придал разработанной им концепции откровенно иррационалистический и мистический характер.
Мышление первобытного человека, по Lévy-Brühl, это нечто такое, что «непроницаемо для того, что мы называем опытом, т.е. для выводов, которые могут извлечь наблюдение из объективных связей между явлениями»; это нечто имеющее «свой собственный опыт, насквозь мистический» и т.д. [196, стр. 303].
