Правда, как в Греции, так и в Риме практическое осуществление аскетического идеала ограничилось лишь указанными религиозными учреждениями, в широких же кругах идея об аскетическом образе жизни не нашла такого отклика, как мы это видим впоследствии в христианстве. Тем не менее, и там уже очень рано существовали склонные к аскетизму секты, как орфики и пифагорейцы. Общее миросозерцание, выразившееся в направлении этих греческих сект, прекрасно описано у Эрвина Роде:
«Аскетический идеал до известной степени существовал и в Греции. Но, как ни сильно он захватил некоторые отдельные области, он всегда все же остается для греков чем-то чуждым и гнездится лишь среди спиритуалистов мечтателей; по отношению же к господствующему в жизни настроению он является парадоксом, почти что ересью. Общественная религия заключает в себе некоторые зачатки аскетической морали, но развитие их в цельное религиозное мировоззрение имело место в Греции лишь среди небольших групп, выделившихся в тайные союзы с теологическим или философским направлением. «Мудрецы», идеальные образы которых изображаются в легендах об Аборис е, Епименидеи др., недолго оставались, однако, единичными идеалами аскетов. Вскоре явилась также попытка создать на почве этих идеалов общину».
Нельзя не признать, однако, что противоположение между чистым и нечистым, между наслаждением и одухотворением жизни, которое затем достигло резкого развитие в дуализме между телом и душой, плотью и духом, замечается уже и в греческой мифологии. Весьма поучительно в этом отношении понятие о небесной и земной богине любви, об Афродите Urania и Pandemos (Платон Sympos. 8, стр. 180 D; Ксеноф. Symp. 8, 9 f; Плут. Erot. 19, стр. 764В; Атен. XIII, 569d; Лук. dial, meretr. 7,1). По Сократу, любовь к телу происходит от обыкновенной Афродиты, а любовь к душе и к добродетели – от небесной. В известном смысле то же противоположение можно найти и между богом света Аполлоном и богом чувственной природы Дионисом: с одной стороны чистое мировоззрение, а с другой – упоение жизнью, «аполлоновское» и «дионисьевское» начала по Ницше.
К этим религиозным представлениям примыкали исследование и идеи философов, которые оказали величайшее влияние на постепенное развитие указанного выше дуализма между «плотью» и «духом» с его отраженным действием на понятие о половой жизни. Благодаря этому дуализму, душевное все более и более отделялось от телесного, которое считалось менее ценным, низшим началом; но тем самым низводили также на низшую ступень, накладывали известное клеймо и на половую жизнь, как на телесную функцию, телесное явление.
Описанное историческое развитие, по Гомпергу, началось еще задолго до Платона. Наряду с орфиками и пифагорейцами в особенности Ксенофан, вернувшись к религиозным представлениям, снова относит душу, как воздух, к небесному началу, а тело возвращает земле. Платон перенес это представление на половую жизнь и развил учение о небесном и земном эросе, которое в конце концов завершается настоящей эротической мистикой, в которой нет, однако, недостатка в глубоких наблюдениях. Так, Платой является, например, первым представителем учение о превращении, «сублимировании» половых процессов в духовные явления, которое затем развивал Ницше и после него до крайних пределов Фрейд (выражение «сублимирование» принадлежит Ницше). По Платону именно всякое истинное творчество связано с чувственностью; как для половой, так и для умственной продуктивной деятельности он употребляет одно и то же определение, «творчество в области прекрасного»; и та, и другая коренятся в одной и той же таинственной глубине человеческого организма. Чисто физическое проявление полового инстинкта Платон считает, однако, менее ценным, чем то другое, духовное начало.
Представление это связано также, вероятно, с отвращением, которое питали греки ко всякой победе чувственного над разумным, ко всякому вообще порабощению разума, которое ведь особенно очевидно именно в половом акте. Демокрит боялся половых наслаждений, потому что они подобны временному апоплексическому припадку, и вместе с тем вызывают чувство, нисколько не лучшее того, которое испытывает человек, когда чешет зудящее место. Гиппократ называет половое сношение «малой эпилепсией», чтобы подчеркнуть временное отсутствие сознание при этом. Геллий (Noct. att. XIX, 3, 8) справедливо видит в этом уничижение полового инстинкта и низкое понятие о нем.
Сказанным, вероятно, объясняется, почему Платон в «Timaios» (стр. 91) называет мужские половые органы «непокорными и своевластными, как зверь, который не слушается разума». Они «стремятся все покорить своим бешенным вожделениям; по тем же причинам и совершенно то же самое бывает у женщин с так называемым влагалищем и маткой».
Исследование Сократа и Платона о любви и высших и низших видах ее дали толчок к развитию богатой философской литературы по этому предмету (см. выше стр. 431) в различных сократических школах, хотя некоторые из этих сочинений о любви (например сократиков Симиаса и Симона), которые приводит Диоген Лаэртий, принадлежат гораздо более позднему времени. В особенности большое влияние на последующее время оказали взгляды на половую жизнь, которых придерживалась основанная Антисфеном школа циников, предшественников аналогично направленного стоицизма. Цинизм представляет антагонистический принцип стремление к чиста чувственному наслаждению; он возводит в идеал отсутствие потребностей и тем самым ввел в жизнь новое мерило для оценки этических явлений. Со времени Антисфена циники выступили, как проповедники нравственности, как моралисты, в особенности в сфере полового вопроса, и в качестве таковых неоднократно подвергались насмешкам. Сам Антисфен высказывается весьма враждебно о любви: она представляет, по его мнению, ошибку природы, и только подверженные ей несчастные люди сделали из Эрота бога Клементий Александр., Stromat. II, 406с). Брунс предполагает, что слова эти направлены против воззрения, которое видело в любви действие сверхъестественного начала, а акт размножение признавало божественным. Уничижение любви у циников соответствует и их презрению к женщинам, с которым в свою очередь связан их не выдерживающий критики взгляд на проституцию и онанизм, как на простейшее средство полового удовлетворения. Для циников в конце концов один только грубый физический акт остался необходимой вещью, от которой желательно было, однако, по возможности быстро и равнодушно отделаться. Антисфен сам хвастает у Ксенофонта (Sympos, 4, 38), как ему удобно, что он вступает в сношение лишь с такими проститутками, с которыми никто уже не имеет больше дела. Диоген открыто мастурбировал на улице и только жалел при этом, что не может так же просто утишить свой голод Диог. Epist. 42 и 44; Dio Christ, or., VI, 16; Гален de locis affect. VI, 5, изд. Кюна, VIII, 419; Anthol. Palat, V, 302 и др.). О нем передают также, будто он публично предавался разврату с проститутками. Аналогично говорят и о цинике Крате c е, будто он публично совершил половой акт с своей молодой супругой Гиппархией и что он сам назвал это своей «собачьей свадьбой» (Клем. Алекс. Strom. IV, 523а; Sext. Empir. Pyrrh. I, 153; III, 200).
Стоики во всех этих вопросах были верными последователями циников. Хризипп защищал безстыдства Диогена (Плут. Sto rep. 21, I); многие другие стоики защищали проституцию и сутенерство. В последнем счете все такие воззрение вытекают из строгого дуализма между телом и душей, который со времени Платона все резче и резче выражался в философских системах. Прекрасно понял эту связь Эдуард Целлер. «Мораль», говорит он, «которая так резко разграничивает внутреннее от внешнего, которая лишь первое считает существенным, а второе рассматривает, как нечто совершенно безразличное; для которой ничто не имеет цены, кроме добродетельного образа мыслей, и которая видит свою высшую цель именно в независимости от всего прочего – такая мораль неизбежно должна была обнаружить шаткость по тем пунктам, по которым нравственная задача заключается в том, чтобы сделать чувственность орудием и явлением духа, чтобы поднять естественные потребности и условие в сферу свободного хотения. И если преобладающей чертой ее при этом оказалось вообще стремление предоставить чувственности меньше прав, чем ей принадлежит по самой ее природе, то в отдельных случаях не могло быть недостатка и в обратном, моральное значение права, связь которого с общим воззрением не была непосредственно очевидна, не было распознано и признавалось безразличным».
Эта преобладающая черта-подавление полового момента-достигла полного своего развитие в неоплатонизме, когда Эпикур по гигиеническим соображениям высказался вообще против половых сношений; причем объявил их вредными для здоровья; это соответствовало его своеобразным взглядам на ограниченность и негармоничность физической похоти. В то время как идея об удалении из мира, об аскетизме и вражде к природе лишь коснулась души Платона, не завладев ею, связанное с его именем и его учением философское направление неоплатоников превратило эту идею в центральный пункт их мировоззрение и довело учение о противоположении между грешным телом и чистой душой до крайней степени. По примеру Филона и неопифагорейцев, Плотин называет материю первичным злом, с которым душа вступает в теле в пятнающую ее связь. Поэтому тело есть только оболочка, которую мы должны сбросить, чтобы причаститься к божественному, несовместимому с любовью к телу и с чувственным наслаждением. Отсюда следует, что все чувственные ощущение позорны, что чувственная страсть должна быть всецело подавлена. Неоплатоники не идут, как циники и некоторые стоики, на компромисс, в том смысле, чтобы предоставить чувственность самой себе, как не имеющую отношение к духу – воззрение, которое защищалось и некоторыми христианскими гностиками. Напротив, они требуют полного аскетизма, и, прежде всего, в половом отношении. Так, например, даже естественное половое наслаждение Порфирий рассматривает как «загрязнение» (De abstinentia, IV, 20). Даже эротические сны не составляют для них исключения. Все, что связано с «плотью» (оир5) как таковой рассматривается как греховное, в полном согласии с учением еврейского философа Филона. Учение о первородном грехе во всей его строгости уже разработано тем же Филоном (около 30 г. до Р. X. и до 50 г. по Р, X.).
