Несмотря на такое возвращение к строгой моногамии, Платон и в своих «Законах» единственной целью брака считает потомство. «Муж и жена должны думать о том, чтобы по возможности родить государству самых красивых и самых лучших детей». А потому он и в этом сочинении рекомендует государственный надзор зарождением детей и за их родителями и возлагает эту обязанность на состоящих на государственной службе надзирательниц («Законы» VI, 783–784), т. е. признает своего рода принудительный закон, чтобы рожать детей в цветущем возрасте (VIII, 838), требует запрещение гетеросексуальных сношений в незрелом возрасте и всяких вообще гомосексуальных сношений (VIII, 836). Весьма замечательно, что, как средство, способствующее половому воздержанию, Платон рекомендует совместное воспитание обоих полов и совершенно свободные отношение между юношами и молодыми девушками в одежде, мало закрывающей тело и потому не возбуждающей похоти, а также целесообразную диететику во избежание чрезмерного питание и, наконец, гимнастику для отвлечение избытка сил.
Аналогичные рассуждения, в которых главную роль играет опять-таки принцип евгенизма, мы встречаем и у остальных философов и в философских школах. Так, Антиефен рекомендовал жениться на физически и духовно наиболее одаренных женщинах (Диог. Лаерт. VI, I, 5) в интересах будущих детей, а Диоген находил, что эта цель с таким же успехом может быть достигнута общностью жен. Оба циника изложили свои взгляды в своих сочинениях с одинаковым заглавием «Государство» из которых Платон, быть может, позаимствовал свои изложенные им в его «Государстве» реформаторские идеи о браке. «Государство» же Платона в свою очередь оказало влияние на одноименное сочинение основа, теля стоической школы Зенона, в котором он не только предлагает общность жен, но при известных обстоятельствах даже полное обнажение их (вероятно с целью выбора предмета любви. Его последователем в этом отношении был стоик Хризипп.
Для Аристотеля решающим моментом в отношениях полов также был евгенизм, тем не менее он высказывается против общности жен и против того, что она будто бы обеспечивает единство государства (Аристотель, Политика, II, 1–2). Он говорит: «Чем многочисленнее участвующие в каком-нибудь деле, тем менее о нем обыкновенно заботятся. Люди всего больше пекутся о том, что составляет их собственность, об общих же делах менее или же лишь постольку, поскольку задеты их личные интересы». Затем невозможно же помешать тому, чтобы даже там, где существует общность жен и детей, некоторые из них не узнавали своих настоящих братьев, детей, отцов и матерей, по сходству. Поэтому Аристотель сторонник моногамии, но разумеется моногамии, урегулированной государством и находящейся под его надзором. Если законодатель уже с самого начала должен наблюдать за возможно совершенным физическим развитием питомцев, то он должен, прежде всего, направить свое внимание на заключение браков и устанавливать, когда и какие лица могут вступать между собою в брачную связь. Брак между слишком молодыми людьми вреден для потомства, так как от него рождаются несовершенные дети и малого роста; кроме того, слишком молодые матери чаще умирают от родов. Слишком ранние половые сношение мешают дальнейшему росту мужского тела, если юноша еще находится в периоде роста. Поэтому Аристотель считает подходящим, чтобы девушки вступали в брак приблизительно в 18, а молодые люди в 37 лет; они сойдутся в таком случае в периоде расцвета своих сил и момент прекращение способности к деторождению как раз совпадет у них обоих. Так как дети слишком старых людей также несовершенны телом и духом, то после 50 лет, приблизительно в 54–55 лет, нужно перестать рожать детей. Впрочем, в интересах здоровья или по другим каким-нибудь аналогичным причинам, можно продолжать свои супружеские отношения. В установленном законом периоде деторождение внебрачные сношение наказываются лишением чести (Аристотель Иолит. VII [14] 16).
В предложениях Аристотеля поражает поздний брачный возраст для мужчины, который до брака должен, однако, воздерживаться от половых сношений, так как последние оказывают неблагоприятное влияние на физический и духовный рост мужчины, если он предается им до положенного законом времени. Как мы уже видели, Платок определял время вступление в брак для мужчины в гораздо более раннем возрасте, именно в 30 лет.
Начиная с Гиппократа, вопросы евгенизма и расовой гигиены обстоятельно обсуждались также врачами, которые придавали, однако, половым сношениям несколько большее значение для индивидуума и для его здоровья. Дело в том, что врачам часто приходилось давать в этом отношении советы холостым молодым людям; таков, например, случай молодого милезийца 22-х лет, о котором Руф из Эфеса сообщает, что он страдал ночными поллюциями и напрасно пытался выполнить coitus. Однако, и врачи все же придерживались того мнения, что «большинство браков заключается не ради; сладострастия, а для получение потомства», и что потому нужно обращать большее внимание на то, способна ли женщина к зачатию и к родам, а не на то, много ли у нее знаменитых предков и каково ее состояние.
С этой же точки зрение расовой гигиены и евгенизма нужно рассматривать и своеобразный обычай, совершенно чуждый и отталкивающий для современного человека. Я говорю о столь частом в древности подкидывании или даже умерщвлении детей, а также о решительном мальтузианстве с целью ограничение числа деторождении, частью путем изгнание плода, частью путем воздержания или гомосексуальных сношений. По выражению Якоба Бургардта, расу насильственными средствами старались удержать на высоте в сфере, которую мы не можем признать своей.
Уже законодательство Ликурга самым безжалостным образом проводит такую исключительно расово-гигиеническую точку зрение Плутарх (Ликург, 16) сообщает: «Одного желание отца воспитывать ребенка было недостаточно. Отец должен был приносить ребенка в известное место, так называемое Lesche, где собирались все старейшины общины. Они тщательно осматривали ребенка и, если он был крепок и хорошо сложен, они приказывали воспитывать его и предназначали ему один из девяти тысяч жребиев; напротив; если он был слаб и плохо сложен, они приказывали сейчас же спустить его в так называемое Apothetai, глубокую яму в Тайгетской горе. Ибо в то время думали, что человек, который уже с самого рождение обладает слабым и хворым телом, должен быть лишь бременем как для самого себя, так и для государства. По этой причине женщины сейчас после рождение купали ребенка не в воде, а в вине, чтобы таким образом испытать состояние его здоровья: говорят, что эпилептический или вообще болезненный ребенок от вина падает в обморок или даже умирает, здоровые же дети, напротив, приобретают еще больше крепости и силы». Не так сурово поступали в древнем Риме: «Р омул сделал свой город богатым по количеству народонаселения, между прочим, и благодаря своему повелению выращивать всех родившихся мальчиков и перворожденных девочек; кроме того, он приказал не умерщвлять ни одного ребенка до трех лет, за исключением калек и уродов, но и последних можно было опорочивать лишь показав их предварительно пяти соседям и получив на то их согласие» (Дионисий из Галикарнаса, II, 15).
Философы того времени решительно одобряют опорочивание детей, как например, Платон в «Государстве» (V, 9 р., 460) и Аристотель (Полит. VII, 16). Последний говорит: «По вопросам, связанным с «опорочиванием» новорожденных детей и их кормлением пусть в силе будет тот закон, что ни одного калеку ребенка кормить не следует. Что же касается числа детей, то в том случае, если установившиеся обычаи воспрещают «опорочивание» кого-либо из новорожденных, оно и не должно иметь места, так как количество деторождение при этом все-таки строго определенно. Если же у состоящих в супружеском сожительстве должен родиться ребенок сверх этого положенного числа, то следует прибегнуть к аборту, прежде чем ребенок созрел; преступлением против божеских и государственных установлений будет (совершение аборта), если зародыш уже вполне созрел». (Перев. G. А. Жебелева, стр. 346).
Расово-гигиеническая идея о хороших качествах потомства настолько господствовала в древности, что вопрос о количестве детей уже само собой отходил на второй план; но с другой стороны у древних проявлялись еще также настоящие мальтузианские стремление из страха перенаселения, которое для маленьких греческих государств-городов действительно должно было быть нежелательным. Опасность эта уже рано принималась во внимание на практике законодателями, например, Феидоном в Коринфе. Особенно должен был этого опасаться господствующий класс, получавший свои доходы из земельных владений. Этим объясняется, почему различные формы практического мальтузианства нашли в то время отклик и одобрение. Мы встречаем здесь добровольную бездетность, что рекомендовали, например, философы Демокрит (см. выше) и Фалес, из которых Фалес остался холостым, потому что «он слишком любил детей» (Диог. Лаэрт. I, 4; Плут., Солон 6). Или же в браке применялось, так называемое, «moral restraint»; или же, чтобы воспрепятствовать рождению детей, предавались гомосексуальным сношениям. Весьма распространено было также изгнание плода (abactio partus, abortion), относительно допустимости которого мнения, впрочем, расходились уже в древности, хотя они далеко не были так строги, как в настоящее время. Взгляды врачей на этот вопрос Соран резюмировал в следующих словах.
