Сторонники представления о существовании неосознаваемых процессов переработки информации еще десятки лет назад приводили в качестве аргументов факты, указывающие на способность мозга совершать полезную и подчас очень сложную работу во время сна (находить решения задач и т.п.). В более поздней литературе в связи с многочисленными исследованиями способности спящего мозга к дискриминации стимулов и к сохранению следов такого рода наблюдения оказались еще более широко распространенными. Вначале это были данные, почерпнутые преимущественно из анализа биографий. Затем они стали приобретать значительно более точный и экспериментально верифицированный характер.
Однако попытки теоретического осмысливания идей подобного рода всегда наталкивались на большие трудности. До последнего времени одним из препятствий являлось убеждение некоторых исследователей в существовании прямой корреляции, «жесткой» связи между понижением уровня бодрствования и понижением функциональной активности корковых структур, т.е. представление о закономерном развитии в корковых структурах при понижении уровня бодрствования диффузного торможения. Действительно, если сновидное изменение сознания является отражением только диффузного торможения, а разнообразные проявления ясного сознания, напряженного внимания, элективного понижения порогов возбудимости (проявляющегося, например, по типу «сторожевых пунктов») обусловлены, наоборот, высоким функциональным тонусом, повышенной возбудимостью клеточных элементов, если, другими словами, передвижение по шкале уровней бодрствования является одновременно передвижением по идентично ориентированной шкале уровней физиологической активности корковых нейронных систем, то, естественно, возникает сомнение: следует ли вообще допустить реальность каких-то процессов сложной переработки информации в структурах, охваченных диффузным торможением и именно из-за этого перешедших в бездеятельное (по поведенческим параметрам) состояние? Не будет ли более правильным считать, что понижение уровня бодрствования, сопровождаемое понижением уровня физиологической активности корковых образований, отражает глобальную инактивацию последних, т.е. затормаживание любых (как осознаваемых, так и «бессознательных») форм их приспособительной деятельности и, следовательно, учитывая данные нейрофизиологии, говорить о каких-то латентных формах неосознаваемой переработки информации во время сна вообще не приходится?
Подобные соображения звучали одно время довольно убедительно и приводились в старой литературе неоднократно. Сейчас же вся эта ситуация существенным образом изменилась. Приведенные выше экспериментальные данные не оставляют сомнений, что в условиях сна можно наблюдать самые разные проявления высокой электрической активности корковых нейронов (учащение их спонтанных разрядов, повышение амплитуд вызванных потенциалов, сокращение фаз их рефрактерности и т.п.). Эта активация приобретает иногда настолько выраженный характер, что действительно возникает впечатление о связи понижения уровня бодрствования не с глобальным торможением функций корковых структур, а с каким-то, напротив, своеобразным сомногениым электрофизиологическим «растормаживанием» последних. Не приходится удивляться тому, что это обстоятельство было энергично использовано для объяснения проявлений приспособительной деятельности мозга во время сна. Особенно далеко в этом направлении пошли исследователи, изучающие проблему «быстрого» сна. Некоторые из них склонны рассматривать десинхронизационные эффекты, наблюдаемые во время фаз «быстрого» сна, как непосредственное выражение переработки мозгом внутренних и внешних раздражений, сложных форм эмоционального «отреагирования», связанного с формированием сновидений и т.п. [255].
В какой степени обоснованы подобные попытки? Действительно ли неожиданно выявленные признаки высокой электрической активности нейронов в условиях сна могут рассматриваться как объективное выражение неосознаваемых процессов переработки мозгом поступающей и ранее в него поступившей информации? Не является ли такое резкое изменение позиций несколько легковесным и преждевременным?
Вряд ли нужно подчеркивать, какую осторожность необходимо соблюдать в этом очень сложном вопросе. Следует напомнить, что мысль о сохранении корковыми нейронами высокого уровня активности и при переходе их в состояние торможения высказывалась неоднократно и в относительно старых работах [23, стр. 733—735], задолго до опубликования данных электрокортикографических исследований последних лет. В этих работах преобладало, однако, представление, по которому активность корковых нейронов на нижних ступенях иерархии уровней бодрствования отражает процессы прежде всего метаболически- восстановительного типа, имеющие непосредственное отношение к основным вегетативным формам жизнедеятельности нервных элементов, а не к переработке информации, латентному адаптационному регулированию и т.п. Аргументы, на которых базировались подобные представления, были достаточно весомы.
Призывы к большой осторожности в функциональной интерпретации электрофизиологических признаков активации корковых формаций и связи этой активации со сложными адаптационными формами работы мозга прозвучали в некоторых выступлениях (Albe-Fessard и др.) и на Лионском коллоквиуме. Весьма показательна в этом отношении позиция Moruzzi, который на Римском симпозиуме 1964 г. [118] вновь вернулся к вопросу о характере процессов, разыгрывающихся в нейронных системах головного мозга в условиях сна. Он обратил внимание на то, что во многих нейронных микроструктурах (дыхательные и вазомоторные центры, центры спинного мозга и др.) восстановление реактивности после фаз деятельности происходит очень быстро, за микроинтервалы времени порядка миллисекунд, протекающие между последовательными разрядами возбуждений. Длительную же ииактивность больших популяций нейронов, проявляющуюся в поведенческом плане (т.е. сон), следует рассматривать, по Moruzzi, как внешнее выражение особых «медленных» восстановительных процессов, качественно отличных от более элементарных проявлений, таких, как работа калиевого или натриевого «насоса», активность энзим, ресинтез химических медиаторов и т.п. Эти медленные процессы необходимы, по мнению Moruzzi, для восстановления функционального состояния высокоспециализированных синапсов, ответственных за накопление опыта при бодрствовании (здесь Moruzzi, очевидно, в значительной степени, приближается к концепции «обучающихся» синапсов Eccles).
Что касается усиления разрядов электрической активности корковых нейронов, периодически наблюдаемого во время сна, то Moruzzi напоминает гипотезу Evarts, по которой это усиление объясняется депрессией особых интракортикалытых нейронных структур, действующих тормозящим образом в условиях бодрствования. Не считая эту гипотезу доказанной, Moruzzi полагает вместе с тем, что подобную депрессию можно было бы рассматривать как одно из условий постулируемых им процессов «медленного» восстановления функционального состояния «обучающихся» синапсов.
Мы видим, таким образом, насколько сложен вопрос о функциональном значении признаков активации корковых образований во время сна. Вряд ли могут возникнуть сомнения, что если рассматривать этот вопрос в биологическом плане, то главной функцией сна является создание условий, оптимальных для развертывания восстановительной активности. Можно спорить с Moruzziо том, распространяются ли эти восстановительные процессы на все нейронные мозговые системы или только на некоторые, повышенно истощаемые в условиях бодрствования. Однако основная идея, т.е. представление о связи сна с активностью восстановления, не является предметом серьезной дискуссии ни в более старой, ни в новейшей литературе. Вместе с тем, как подчеркивает тот же Moruzzi, отнюдь не легко с точки зрения существующих электрофизиологиче- ских представлений объяснить усиление высокочастотной биоэлектрической активности как непосредственное выражение этих восстановительных процессов.
Поэтому правильнее всего сказать, что теория физиологических механизмов и проявлений сна действительно переживает в настоящее время какой-то кризис, который мы назвали бы, однако, не столько «тревожным» (Moruzzi), сколько кризисом роста. Многие из выявленных фактов еще недостаточно понятны. Но при любых условиях нам предстоит отказаться от представления о сне, как о выражении простой и глобальной инактивации корковых элементов, происходящей независимо от принадлежности последних к той или другой нейронной системе. Очень запутанным и пока еще не решенным окончательно является также вопрос о том, какие именно функции клеточных элементов подавляются во время сна и какие, напротив, активируются. Основываясь на многочисленных наблюдениях, говорящих в пользу сохранения за спящим мозгом в каких-то формах способности к получению и к анализу информации, а также на картине очень своеобразных вегетативных сдвигов, сопутствующих «быстрому» сну, можно думать, что электрофизиологические проявления сновидных состояний сознания отражают не только основную, витально необходимую метаболическую активность нервной ткани, но что какие-то их компоненты имеют отношение и к неосознаваемой переработке информации.
