Еще с начала XX века психоаналитики изучали сами процессы символизации, т.е. конкретное преобразование определенной мысли или образа в соответствующее символическое представление. По этому поводу можно обратиться к исследованиям сновидений, вызываемых при гипнозе, которые провел Schretter, а в особенности к наблюдениям Silberer над так называемым функциональным феноменом. Я сам занимался этим вопросом и дал несколько описаний такого рода явлений.
Ф. В. Бассин не принимает во внимание внешних доказательств процесса символизации и не имеет, по-моему, даже ясного представления о функции символизма. Ему кажется невозможным, чтобы в отношении самих символов бессознательная психическая активность полностью переносила на них подлинные эмоциональные реакции, т.е. чтобы символ в данном отношении был вполне эквивалентен известному смыслу.
Эта трудность понимания символических продуктов, изучаемых психоанализом, объясняется тем, что не делается различия между тем, что является символичным для бессознательного, и тем, каким соответствующий предмет представляется для нашей сознательной деятельности. Знамя для сознательной мысли — символ родины, и оскорбление знамени может переживаться, как оскорбление родины. Однако ни один взрослый здравомыслящий человек не забывает о том, что знамя есть кусок ткани. Что же касается символов, созданных для бессознательной психической деятельности, то там дело обстоит иначе. Эти символы не просто указывают на объект, символом которого они являются, не только его вызывают или обозначают, но становятся его действительными эквивалентами. Для того чтобы найти нечто подобное этому, обратимся к психике ребенка. В детской игровой деятельности каждый символ может стать для ребенка прекрасным эквивалентом. Бессознательную психическую активность можно рассматривать как остатки детской психики, которая продолжает себя проявлять во взрослом субъекте.
Ф. В. Бассин остановился в своем анализе на том, что называют первым периодом развития фрейдовской мысли. Он быстро отделался от последующих периодов, как если бы речь шла о совокупности произвольных построений.
Как и в каждой научной дисциплине, в психоанализе наряду с элементами, являющимися непосредственным результатом исследований, есть и другие, которые служат результатом чисто теоретического рассмотрения, базирующегося, однако, на элементах, подтвержденных исследованиями. Вполне логично то, что эти рассуждения имеют значение гипотез, которые свободно обсуждаются психоаналитиками. Более того, есть положения, которые, хотя и имеют характер гипотез, могут быть использованы как направляющие схемы, продвигающие аналитическую работу. Разумеется, к ним необходимо относиться с большой осторожностью и даже сомнением в тех случаях, когда они претендуют на точное соответствие действительности. Психоанализ имеет свои терапевтические цели, которые часто заставляют действовать по принципу «как если бы».
Среди психоаналитиков есть люди более осторожные, которые всегда различают то, о чем можно говорить с уверенностью, от того, что является гипотетическим (Freud, со своей стороны, всегда проводил это разграничение). Но есть и такие, которые недостаточно осторожны. Однако и в последнем случае опасность не слишком велика. Несколько лет назад в области физических наук были в моде модели. Хотя с ними обращались как с реальными предметами, в действительности это не всегда было оправдано. Со временем, по мере прогресса исследования, некоторые из этих моделей оказались подлинным воспроизведением реальной ситуации. Другие модели, напротив, пришлось оставить. Однако и их применение было оправдано в процессе научных исканий, так как они содействовали продвижению исследований. Очевидно, неправильно было бы обвинять ученых, разработавших эти модели, в идеалистической метафизике. Они разрабатывали их с целью систематизации тех фактов, которыми они располагали.
Во всяком случае, на основе статьи проф. Бассина невозможно составить себе представление об учении психоанализа в целом, так как автор ограничивается рассмотрением с определенной точки зрения лишь начального периода развития теории Freud.
Несмотря на первое впечатление, которое выносишь при чтении статьи Ф. В. Бассина, мне кажется, что проделанный им анализ имеет очень большое значение. Я уже говорил о некоторых положениях, которые мне хотелось бы рассматривать не как фразы, направленные против живой науки, а лишь как простые лозунги, которые в СССР часто повторяют, говоря о психоанализе, просто потому, что это направление исследований чуждо советской психологической традиции. Если не придавать значения этого рода заявлениям, следует признать, что в статье Ф. В. Бассина имеются положительные утверждения. Важно то, что дискуссия все более и более сводится к конкретным вопросам. По крайней мере, мне кажется, что статья Бассина заключает в себе элементы, необходимые для того, чтобы это произошло.
Я вспоминаю внимание проф. Бассина к некоторым группам исследований, с которыми ему необходимо было ознакомиться. Я должен сказать в свою очередь, что и мы на Западе должны изучать труды советских психологов, которые нам мало известны. Например, Ф. В. Бассин часто ссылается на исследования Д. Н. Узнадзе и его школы, как на направление, занимающееся конкретными психологическими исследованиями, которые следовало бы сопоставить с психоанализом. Я считаю, что для нас это было бы очень полезно.
Ответ профессору Musatti:
Проф. Musatti начинает свою статью с указания, что он хотел бы откровенно разъяснить, какое общее впечатление произвело на него ознакомление с моей работой. Основной момент, который он при этом подчеркивает, заключается в том, что некоторые формы выражения мысли, встречающиеся в моей работе, представляются ему, «если говорить на юридическом языке... неприемлемым». И далее проф. Musatti приводит аргументы, поясняющие, почему он вынужден занять такую позицию.
Первый аргумент заключается в следующем. Научные концепции, говорит проф. Musatti допустимо оценивать на основе только одного критерия — соответствия или несоответствия обсуждаемой концепции действительности. Не существует прогрессивных или реакционных научных теорий, а только теории, подтверждаемые опытом или противоречащие последнему. Другого способа оценки научной теории, по мнению проф. Musatti, не существует. Эту мысль он обосновывает далее словами, в которых чувствуются взволнованность и искренняя убежденность: «Речь идет о вопросе, который... очень важен для меня и моих итальянских собратьев... Мы живем на земле Галилея. Мы выдержали жестокую и тяжелую борьбу за светскую науку, к которой мы очень ревностно относимся еще и потому, что мы должны и сегодня защищать ее от сохранившегося у нас теологического понимания науки».
Я хотел бы ответить на этот первый аргумент прежде, чем перейти к рассмотрению второго. Мне кажется, что мы сможем достигнуть здесь взаимопонимания, ибо общие идеологические установки проф. Musatti, как это можно заключить из первых строк его статьи, близки по духу к философии диалектического материализма, если не полностью с этой философией совпадают.
Прежде всего я выражу свое полное согласие с проф. Музатти в том, что оценка научной концепции по признаку соответствия (или несоответствия) ее выводов объективной действительности — это, бесспорно, важнейший или, точнее говоря, единственный критерий истинности этой теории. Тогда в чем же заключается мое расхождение с проф. Musatti? В том, что существует не один, а по крайней мере два разных плана оценки научной теории. Можно оценивать теорию с точки зрения ее истинности, а можно оценивать теорию, помимо того, и с точки зрения роли, которую эта теория играет в истории культуры и общества, и-эти два плана (и в этом корень вопроса) далеко не всегда однозначно между собой связаны. Есть теории ложные и не оказывающие в момент их обсуждения никакого влияния на науку. Теории флогистона или эфира сегодня настолько же ложны, насколько и мертвы. А есть и такие теории, которые, будучи глубоко ложными, тем не менее (и не стороннику философии исторического материализма объяснять, почему именно!) продолжают играть в культурной и общественной жизни огромную роль, способствуя только движению человечества не вперед, а вспять. Именно о таких теориях мы и говорим, что они реакционны. Следовательно, квалификация «реакционный» — это оценка, проводимая в ином плане, чем определение «ложный». В ней содержится не просто академическое указание на «несоответствие мысли опыту», а суждение, которое мы выносим о теории как о факторе социального процесса, о ее исторической роли, не предопределяемой заранее на любом моменте ее истинностью и ложностью.
