Их многочисленность.
Их удобство к покоряемости.
Их рабство и терпящая участь, и, наконец,
Их деятельность, устремленная чуждою силою»…
Почти за сто лет до Гитлера Гоголь написал почти то же… Веселого тут мало, но почему же так вышло? Гоголь — не Гитлер…
Есть, значит, что-то в нас такое…
А в них… Сталин взял в руки другой томик— Розанов, 1912 год…
«Честно пожать руку этих честных людей, этих добросовестных работников, значит сразу вырасти на несколько аршин кверху… Я бы не был испуган фактом войны с немцами. Очевидно, это не нервно мстительный народ, который, победив, стал бы добивать… У него нет аппетита — все съесть кругом… Я бы дал лишнее, и просто ради доброго характера. Уверен, что все потом вернулось бы сторицей… Я знаю, что это теперь не отвечает международному положению России, и говорю мысль свою почти украдкой, «в сторону», для будущего… Ну а чтобы дать радость сорока миллионам столь порядочных людей, можно другим народам и потесниться…»
Конечно, очень уж Розанов перед немцами рассиропился… Но думать надо и тут… Тем более что этих «столь порядочных людей» уже не 40 миллионов, а вдвое больше…
И между двумя народами уже прошла одна большая война…
Как много за эти годы было вбито клиньев между русскими и немцами… Долгое время и слова-то эти были не в ходу… Чаще звучало «большевики», здесь— «фашисты». Старались, старались Литвиновы-Валлахи, Кольцовы-Фридлянды, Киршоны и Мейерхольды… А ведь Гитлер в «Майн кампф» был прав, когда заявлял, что союз Германии со слабой Россией означает для Германии войну со всей Европой при однозначном для себя проигрыше…
Однако — когда это писалось! Тогда, когда Гитлер считал, что для немцев глупо иметь дело со страной, не видевшей «живого грузовика»… Но теперь-то у нас и танки, и самолеты собственные, «живые»…
А все же, как же это так получается, что Гитлер написал о русских то же, что и Гоголь… Есть, есть у нас эта черта — сами себя заставлять не умеем…
А надо…
Да и умеем — революцию за нас кто делал — дядя?
А дубинку Петра в руках разве не русский держал?
А разве Суворов не умел себя заставить делать то, что нужно, лучше любого Бонапарта? А его орлы со штыком-молодцом!
Нет, есть, есть и у нас порох в пороховницах, товарищ Гоголь! Вы же сами так сказали…
Сомнения все же не уходили… Сталин прошел в библиотеку, привычно и любовно взял из шкафа темно-красный томик, полистал, быстро нашел нужное, читанное уже не раз…
Да и слышанное — тоже…
«Война, — читал Сталин, — дала горькую, мучительную, но серьезную науку русскому народу — организовываться, дисциплинироваться, подчиняться, создавать такую дисциплину, чтобы она была образцом. Учитесь у немца его дисциплине, иначе мы — погибший народ и вечно будем лежать в рабстве.
Русский человек — плохой работник по сравнению с передовыми нациями. Учиться работать — эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме. У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, — чтобы создать действительно могучую и обильную Русь.
Русь станет таковой, если отбросит прочь всякое уныние и всякую фразу, если, стиснув зубы, соберет все свои силы, если напряжет каждый нерв, натянет каждый мускул… Идти вперед, собирать камень за камушком прочный фундамент социалистического общества, работать не покладая рук над созданием дисциплины и самодисциплины, организованности, порядка, деловитости, стройного сотрудничества всенародных сил — таков путь к созданию мощи военной и мощи социалистической. Нам истерические порывы не нужны. Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата».
Ильич, как это у него чаще всего и бывало, был прав и в этом… Сталин вспомнил, как уральцы рассказывали ему о «черносотенном большевике» Грум-Гржимайло. Старый русский металлург, отец и дядя белых офицеров, погибших в боях с «красными», он остался в новой России и был убежден, что социалистическая революция ей была необходима жизненно… «Грум» мечтал о времени, когда в русской душе умрут два национальных героя: Пугачев и Обломов, стоящие друг друга…
Сталин вспомнил об этом, улыбнулся, перелистал страницы и вновь услышал живой ленинский голос: «Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел».
Что же, Ильич драть нерадивых умел… Вот только нерадивых очень уж много по сей день… Финская показала: 60 процентов командиров — молодцы, 40 процентов — идиоты…
И у немцев тут поучиться есть чему…
Но будут ли «учителя» благосклонны и лояльны к «ученикам»? Их самих ведь учил Бисмарк — с Россией не воюй… А они и Бисмарка не послушались…
Да вот же — очень уж ловко стравливали немцев с русскими…
И опять стравливают? Вывели на общую пограничную линию и ждут — когда мы начнем друг в друга стрелять?
Нет, господа, на этот раз не выйдет!
Или выйдет?
Самому на такой вопрос ответа не найти… Надо посмотреть фюреру в глаза и попытаться найти ответ в них…
Надо?
Наверное, надо…
Но когда?
И — где?
В ночь с 13-го на 14-е из Берлина пришла от Молотова последняя шифровка. Молотов сообщал:
«. ..Беседы с Гитлером и Риббентропом не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером ушло на финский вопрос… Вторым вопросом, вызвавшим настороженность Гитлера, был вопрос о гарантиях Германии со стороны СССР… Гитлер уклонился от ответа…
Риббентроп внес, вернее прочитал черновые наброски («сырые мысли») проекта совместного открытого заявления четырех держав и два проекта секретных протоколов:
а) о разграничении главных сфер интересов четырех держав с уклонением нашей сферы в направлении к Индийскому океану.
б) о проливах — в духе соглашения между Турцией, СССР, Италией и Германией. Риббентроп предложил обсудить эти проекты… через послов… Тем самым Германия не ставит сейчас вопрос о приезде в Москву Риббентропа.
Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но по крайней мере выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться…
Молотов».
Сталин распорядился выкладывать ему депеши Молотова на стол немедленно, и прочтя ее, понял — надо решаться…
Он вызвал Поскребышева и сказал:
— Записывай и немедленно — на телеграф, Молотову в Берлин — вне всякой очереди…
Поскребышев невозмутимо открыл блокнот, готовясь долго записывать, однако уже через пару минут закрыл его… Открыв блокнот уже за дверью и вызвав фельдкурьера, он прочел:
Берлин, Молотову.
Приглашай в ближайшее время… Если захочет—в Москву. Не захочет — приглашай в Брест… Не захочет в Брест, спроси — куда он сможет приехать… Будет колебаться, предлагай Мемель… Но лучше — Брест… Получение и согласие сообщи немедленно… Постарайся…
Сталин».
ШИФРОВКА пришла в берлинское полпредство под утро… Днем Молотов должен был уезжать — все сделано (если можно было говорить о прошедших беседах как о деле), коммюнике согласовано, и оставаться в Берлине смысла больше не было…
Молотов спал, но поскольку Москва приказала ознакомить его с депешей абсолютно немедленно, то его подняли с постели еще в процессе расшифровки…
Прочтя, Молотов даже губы поджал, и нервно — это Молотов-то, дернул плечами… Коба таки решился, и теперь надо было…
А что «надо»?
Надо было поднимать с постели Риббентропа… Ничего, не одному русскому народному комиссару нервничать, пусть и господин рейхсминистр понервничает… Зато и обрадуется же — когда узнает, в чем тут срочность…
Заспанный Риббентроп даже не пытался скрыть волнения и тревоги…
— Герр Молотов, ради бога, что произошло? Вы знаете, что завтра… точнее — уже сегодня, весь Берлин будет занят одним: обсуждением нашей встречи?
— Господин Риббентроп, если помните, в истории отношений России и Германии в двадцатом веке уже была одна бессонная, однако плодотворная ночь…
— Вы имеете в виду «пижамное совещание» ночью в Рапалло, перед заключением нашего первого договора с Советской Россией?
— Именно его я и имею в виду…
— И что же вы предлагаете на этот раз, после того, как все уже обсуждено?
— Не все…
Риббентроп смотрел на Молотова с видом бессмысленным и потерянным:
