Сталин и Бухарин в 1936 году
В самом конце 1935 года в ЦК ВКП(б) был поднят вопрос о покупке у германских социал-демократов части архива К. Маркса и Ф. Энгельса. С приходом к власти в Германии Гитлера германские социал-демократы ушли в подполье, их лидеры эмигрировали и крайне нуждались в средствах. Они готовы были продать Институту Маркса — Энгельса — Ленина значительную часть имевшихся у них рукописей основоположников марксизма. По предложению Сталина именно Бухарин был утвержден руководителем группы для знакомства с документами и возможной их покупки. В решении Политбюро на этот счет были определены и те лица, с которыми Бухарину разрешалось встречаться и вести переговоры. Одним из них был лидер французских социалистов Леон Блюм, а также лидеры австрийских и германских социал-демократов Фридрих Адлер и Отто Бауэр. В качестве посредников должны были выступать российские эмигранты из меньшевиков Федор Дан и Борис Николаевский, которые покинули Советский Союз в 1920-е годы и с которыми Бухарин был лично знаком.
Сталин с вниманием отнесся к этой проблеме и несколько раз обсуждал ее с Бухариным. 7 февраля 1936 года Сталин пригласил Бухарина в свой кабинет в Кремле и, по свидетельству А. Лариной, обратил внимание даже на костюм своего гостя: «Костюм у тебя, Николай, поношенный, так ехать неудобно, надо быть одетым»[591].
В тот же день вечером Бухарину позвонили из специального ателье Наркоминдела, и через два-три дня новый костюм для поездки в Париж был готов.
Бухарин выехал из Москвы в конце февраля. Несколько дней он провел в Вене, позднее побывал в Копенгагене, Амстердаме и даже в Берлине, но главная часть его визита пришлась на Париж. О своих встречах и разговорах он регулярно писал лично Сталину. «Коба любит получать письма», — говорил Бухарин своему другу и специальному корреспонденту «Известий» во Франции Илье Эренбургу, который был также неким специальным представителем СССР в Западной Европе, часто бывал в Испании и в других странах и мог также при необходимости обращаться лично к Сталину[592].
О поездке Бухарина во Францию и его переговорах имеется немалая литература. Об этом подробно писала вдова Бухарина в своих мемуарах, а также вдова Федора Дана. Большое внимание поездке и выступлениям Бухарина уделили французские газеты и газеты русской эмиграции. Свои встречи с Бухариным в Париже вспоминал позднее Илья Эренбург.
В этих публикациях имеется немало противоречивых свидетельств. Так, например, вдова Ф. Дана Лидия Дан писала, что в разговорах с ее мужем Бухарин называл Сталина «сатаной». «Он погубит всех нас… Он не может не мстить, и любой коммунист, имеющий большие заслуги перед партией, вызывает страх и гнев у Сталина». Напротив, Борис Николаевский свидетельствовал о том, что Бухарин решительно уклонялся от разговоров о Сталине. Лишь однажды, увидев на столе собеседника поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», изданную грузинскими эмигрантами, Бухарин взял эту книгу в руки и сказал: «Я видел ее у Сталина, когда был у него в последний раз. Он очень любит эту поэму, и ему нравится этот перевод».
Один из российских авторов посвятил разбору парижских встреч и бесед Бухарина специальную работу[593]. В апреле Сталин разрешил Анне Лариной выехать к мужу в Париж. Ларина ждала ребенка, и ее приезд в Париж даже современные исследователи считают частью комбинации, которая предусматривала отказ Бухарина от возвращения в СССР. О такой возможности говорили с Бухариным и некоторые из его собеседников. Однако Бухарин твердо заявил, что он не смог бы жить в эмиграции и должен вернуться в Москву. «Сталин стал символом социализма, это уже свершилось, и мы ничего не можем изменить. Я должен вернуться и испить свою чашу до дна». Так якобы Бухарин ответил Федору Дану.
Покупка архивов так и не состоялась, ибо Сталин счел слишком высокой назначенную за них цену. Миссия Бухарина зашла в тупик, и в самом конце апреля он вернулся в Москву через Германию, где купил для своей библиотеки много книг. В самом начале мая 1936 года у Бухариных родился сын, которому дали имя Юрий. О результатах своей поездки Бухарин доложил лично Сталину. «Не волнуйся, Николай, — сказал Сталин в конце этого разговора. — Архив мы приобретем, они еще уступят»[594] [594]. Бухарин возобновил работу в «Известиях» и в Конституционной комиссии.
1 июля 1936 года Бухарин посетил Сталина в его кремлевском кабинете. Это была их последняя встреча. Бухарин просил об отпуске и получил разрешение Генсека покинуть Москву почти на два месяца. Пробыв недели две на подмосковной даче газеты «Известия» с женой и младенцем, Бухарин решил опять поехать как можно дальше от Москвы. С легкой руки Ленина охота стала любимым видом отдыха для большинства большевистских вождей. Бухарин также был азартным охотником, и на этот раз, как и в 1930 году, он вылетел для охоты и отдыха в Киргизию, на Памир.
Известный советский поэт и переводчик Семен Липкин, работавший в г. Фрунзе над переводом киргизского эпоса «Манас», рассказал через 52 года о своих неожиданных встречах и беседах с Бухариным в очерке «Бухарин, Сталин и Манас». «Внешность Бухарина меня поразила: я не ожидал, что он такой русский. Это был с виду русский рабочий, таких я видел среди типографов, темный блондин, широкоплечий, рано полысевший, с большим лбом. И речь у него была ярко-русская. До Бухарина я видел близко некоторых большевистских лидеров, но Бухарин резко отличался от своих соратников. Он разговаривал живописно, свободно, весело и совсем не книжно. Как выяснилось, он приехал отдохнуть и поохотиться в киргизских горах. Его сопровождал секретарь-известинец Семен Ляндрес, отец популярного ныне литератора Юлиана Семенова»[595]. Вскоре Бухарин и Ляндрес ушли в горы с несколькими проводниками. Транзисторных приемников тогда еще не было, и Бухарин мог на время забыть о московских делах.
Бухарин был еще в горах, когда 19 августа 1936 года в Москве начался новый судебный процесс по делу Зиновьева, Каменева и группы их сторонников. Процесс шел в Доме союзов в присутствии тщательно отобранной публики. Это был первый открытый судебный процесс над бывшими лидерами оппозиции. Подсудимые охотно рассказывали суду о всех своих преступлениях и злых замыслах, одновременно сообщая о «преступных» связях с Бухариным, Рыковым, Томским и другими бывшими «правыми». По показаниям Л. Каменева, различия с Бухариным у него были не в политике, а в тактике, ибо Бухарин «избрал тактику усиленного внедрения в партию и завоевывания личного доверия руководства». 22 августа в газетах было опубликовано специальное заявление Прокурора СССР А. Я. Вышинского о начале расследования по обвинениям в адрес Томского, Рыкова, Бухарина и некоторых других известных деятелей оппозиции. По стране прокатились массовые митинги с требованиями не только сурово покарать тех, кто уже сидел на скамье подсудимых, но и «до конца расследовать связи Бухарина, Рыкова и Томского с преступной троцкистско-зиновьевской бандой». Узнав об этих обвинениях, М. Томский покончил жизнь самоубийством.
Бухарин спустился с гор в г. Фрунзе, когда шел уже последний день московского процесса и был оглашен приговор. Бухарин узнал об этих событиях из сообщений радио и из местных газет и был потрясен. Он дал срочную телеграмму Сталину и Ягоде с просьбой отложить исполнение приговора. Он умолял устроить ему очную ставку с Зиновьевым и Каменевым, чтобы он, Бухарин, мог отвести обвинения в свой адрес. Но через день Бухарин узнал, что приговор приведен в исполнение. Бухарин думал, что его арестуют еще во Фрунзе, потом в Ташкенте, где он сделал пересадку по дороге в Москву. Но в московском аэропорту его встречала жена и машина из «Известий».
Оказавшись дома, Бухарин тотчас позвонил Сталину, но ему сказали, что Сталина нет в Москве. Бухарин позвонил вторично и узнал, что Сталин уже через день после расстрела Зиновьева и Каменева отбыл на отдых в Сочи. Бухарин отправил с фельдъегерской почтой большое письмо Сталину и заперся в своей квартире. Впрочем, и так никто не звонил ему по телефону и не заходил. Неделя за неделей проходили в тяжелом ожидании. Аресты в Москве продолжались и затронули некоторых людей, близких Бухарину. В конце сентября Г. Ягода был снят с поста народного комиссара внутренних дел, а на его место был назначен Николай Ежов, стремительно выдвинувшийся и сравнительно молодой секретарь ЦК ВКП(б). Это назначение было воспринято как шаг к усилению террора.
После суда над Зиновьевым и Каменевым Сталин ввел правило: наиболее важные показания арестованных на допросах размножались и рассылались с грифом «секретно» всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б). Получал пачки показаний из НКВД и Бухарин. Он еще не знал, какими методами вынуждаются эти показания, но читал их с ужасом и недоверием. Недоверие было понятно: во многих протоколах допросов упоминалось и имя самого Бухарина как одного из видных организаторов террора и вредительства в СССР.
