Некоторые из современных комментаторов находили в книге Бухарина о культуре замаскированную критику Сталина и сталинизма. Так, например, дочь Бухарина Светлана Гурвич убеждена, что там, где Бухарин рисовал черты нового человека будущего, в характере которого не будет зависти, злобы, коварства, властолюбия и тщеславия, он критиковал Сталина, ибо все эти черты «морального кодекса большевика в отрицательном варианте абсолютно переложимы на вождя всех народов»[607]. Бухарин просто обманывал тирана и его цензоров.
С такими толкованиями книги Бухарина мне трудно согласиться. Конечно, кроме привычных формул, например, о «ленинско-сталинской национальной политике» в книге Бухарина можно найти и много очень абстрактных и трудных для понимания рассуждений. Так, определяя главные черты стиля социалистической культуры, автор писал: «В духовной культуре социалистического общества нет места сублимированным формам товарного фетишизма и пустым метафизическим абстракциям, а также сублимированным формам категории иерархии, связанным с той или иной формой религиозного сознания»[608]. Возможно, в этой фразе содержится что-то похожее на критику культа личности. Но это совсем не та критика, которой мог опасаться Сталин.
Самой важной из работ, написанных в тюрьме, Бухарин считал «Диалектические очерки», или «Философские арабески»[609]. Можно согласиться, что среди других не слишком многочисленных работ Бухарина по проблемам философии его тюремная рукопись является наиболее значительной. Но в истории марксистской философии эта работа займет место лишь в числе комментаторских работ.
Любой крупный философ, создавший свое оригинальное учение, которое современники или потомки обозначают именем этого мыслителя: кантианство, гегельянство, марксизм, — дает начало работе своих учеников и продолжателей, затем комментаторов и популяризаторов и уже в последнюю очередь вульгаризаторов. Учениками и продолжателями Маркса в России в области философии были Плеханов и Ленин, а Бухарина можно отнести только к комментаторам и популяризаторам марксистской философии. Что касается Сталина, написавшего в том же 1937 году свой раздел в «Истории ВКП(б)» — «О диалектическом и историческом материализме», то он может быть оценен и как популяризатор, и как вульгаризатор марксистской философии.
После смерти Ленина Бухарин заслуженно считался одним из наиболее авторитетных теоретиков партии, но главным образом в области экономики, теории нэпа, в решении некоторых вопросов международного коммунистического движения и проблем новой культуры. К «чистой» философии Бухарин обращался редко, он испытывал здесь комплекс неполноценности, явно уступая в познаниях многим авторитетным советским философам 1920—1930-х годов. Над Бухариным тяготел знаменитый ныне документ В. И. Ленина, его «Завещание», которое не было в то время опубликовано, но было известно всем лидерам ВКП(б).
В этом «Завещании» Ленин, в частности, писал: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». В конце 1920-х годов, во время борьбы с «правым уклоном», Сталин много раз повторял публично эти слова Ленина, называя Бухарина «сомнительным марксистом». Почти все взгляды и работы Бухарина рассматривались в советской печати того времени под этим углом зрения как механистические и антидиалектические.
В тюрьме Бухарин решил эти оценки опровергнуть. Хотя он назвал свой новый труд «Арабесками», в нем есть определенная тема — это комментарий к «Философским тетрадям» В. И. Ленина. Работу Бухарина можно сравнить с дипломной работой или, в лучшем случае, с диссертацией, в которой автор ставит задачей доказать своим учителям и профессорам, что он уже вполне овладел изучаемым предметом.
Известно, что «Философские тетради» были опубликованы в 1929 и 1930 годах в «Ленинских сборниках» — в № IX и № XII, а также отдельной книгой в 1933 и 1935 годах. Но для партийных теоретиков эта работа стала доступна уже в 1925 году, когда в стране начало интенсивно собираться и изучаться теоретическое наследие умершего вождя. Ленин предполагал написать позднее работу по философии марксизма, продолжив то, что было начато «Материализмом и эмпириокритицизмом».
«Философские тетради» — это были действительно десять тетрадей конспектов Маркса, Энгельса, Гегеля, Фейербаха, Аристотеля, Ф. Лассаля, Плеханова и других, а также отдельные заметки, наброски и комментарии, которые были сделаны Лениным для себя в 1914–1916 годах в Швейцарии. Главным предметом размышлений и работы Ленина были труды Гегеля. Ленин читал «Науку логики» еще в Сибири, но пришло время заняться этим более основательно. На одной из страниц своих «Тетрадей» Ленин написал, что нельзя вообще по-настоящему понять Маркса и его «Капитал», не зная Гегеля. Эти слова поставили в трудное положение вождей ВКП(б), так как почти все они претендовали на хорошее знание марксизма и отдали немало сил изучению «Капитала». Теперь им предстояло изучать и Гегеля.
Начал изучать работы Гегеля и Сталин. Еще в молодости он показал свои философские амбиции, о чем свидетельствовала его работа «Анархизм и социализм». Но Гегеля он никогда не читал и не изучал. Это было для Сталина трудным делом, и он попросил известного знатока гегелевской диалектики Яна Стэна дать ему, Сталину, несколько уроков. Стэн начал вести занятия с этим единственным учеником. Сталину, однако, трудности гегелевской философии давались очень плохо, он раздражался. Занятия шли два раза в неделю, но через несколько месяцев Сталин их бросил, сохранив навсегда неприязнь к немецкой идеалистической философии, которую он уже после войны назвал «аристократической реакцией на французскую революцию». У Бухарина дело шло гораздо успешнее хотя бы потому, что он свободно говорил и читал по-немецки. И вот теперь в тюрьме Бухарин снова вернулся к Гегелю, причем цитировал многие работы Гегеля не только по книгам, которые получал в тюремной библиотеке, но и по памяти.
В своих «Философских арабесках» Бухарин затрагивает множество проблем, демонстрируя при этом обширную, хотя и достаточно поверхностную, эрудицию. Основными проблемами, которые разбирает Бухарин, являются, как и у Ленина, вопросы, связанные с теорией познания, ролью практики как критерия истины. Он много пишет о проблеме, которую Энгельс называл главным вопросом философии, — о проблеме материального и идеального, материи и сознания, о различии между материализмом и идеализмом, идеализмом субъективным и объективным, материализмом механистическим и диалектическим.
Некоторые из комментаторов в «Философских арабесках» находили скрытую полемику со Сталиным и осуждение сталинского режима. Особенно там, где автор резко критикует субъективный идеализм и «дьявола солипсизма» как крайнее проявление этого идеализма. Но это, по-моему, уже игра воображения.
В книге Бухарина можно найти весь набор проблем, которые излагались в то время в популярных учебниках диалектического материализма: о пространстве и времени, о материи и сознании, об абстрактном и конкретном, о познаваемости мира и о «вещи в себе», о понятиях и ощущениях, о понятиях свободы и необходимости и т. д. Бухарин критикует представления механистического материализма, который даже мысль считает чем-то материальным. Но он также критикует и «психофизический параллелизм», то есть представление о том, что духовная субстанция, или энтелехия, является столь же первичной и вечной, как и материя. Сознание и душа — это лишь некое особое свойство или состояние материи, а не формы существования особой субстанции. Бухарин отрицает и существование некоей жизненной субстанции, энтелехии, оживляющей природу. Повторяя некоторые положения ленинской теории отражения, Бухарин утверждает, что у всякой материи есть некая психическая сторона, хотя этот тезис малопонятен. Дух порожден материей, ибо мыслящая материя, или человек, в конечном счете произошел из развития неорганической материи. Таким образом, дух — это инобытие материи, и в этом состоит главное отличие материализма от идеализма, для которого материя — это инобытие духа. Но для чего нужно прибегать к этим крайним суждениям?
Нередко и в данной работе Бухарин начинает говорить крайне невнятно. Он пишет, например: «Гипостазирование и изоляция чистой „свободной воли“ — гвоздь „культурно-этической“ болтовни у эпигонов кантианства» (с. 161). Читать многие разделы книги трудно, автор слишком быстро переходит от одной темы и от одного понятия к другому. «Пусть простят меня глупцы, — пишет он в скобках, — умные поймут». Бухарин и не ставит своей задачей высказывать какие-то оригинальные мысли и идеи, создавать концепцию. Он пытается пояснить нам позиции Ленина, лишь иногда Маркса или Энгельса.
