— Я на них ни дня за свою жизнь не работала!
Мы, честно говоря, испугались: ведь затаскают по карцерам нашу Эдиту до смерти! И уж как мы за нее ни заступайся — вряд ли от нее отцепятся. Не хватит ли с нее общих бед за нагрудный знак (она его тоже не надела)? Но, с другой стороны, у человека — свой принцип, и что мы тут можем сделать? Думали-думали — исхитрились на компромиссный вариант — пусть она у нас будет дневальной. Дневальная, в конце концов, работает не «на них», а на своих же соузниц. Тем более, что Раечка быть дневальной устала, у нее суставы на руках болят от постоянной возни с водой, да еще врач Волкова пошла придираться — тут паутина, там занавеска не идеально белая, санитарное состояние зоны неудовлетворительное. Попытки же Подуст навязать нам в дневальные Владимирову — мы отмели категорически: если она при вас грозится нас всех отравить, то как же вы требуете, чтоб она получала нашу пайку и наши медикаменты? Да она и неряха, то и дело за ней самой нужно убирать. В общем, должность дневальной оказалась вакантной, и туда мы Эдиту в конце концов и пристроили. Неожиданно для нас, идею эту невольно подала нам сама Подуст, да таким образом, что сама положила конец своей карьере.
Мирным августовским вечером мы сидели на травке всей компанией. Только что принесли ужин, Владимирова затихла где-то в недрах дома (она питалась отдельно), а мы, пользуясь хорошей погодой, вытащили из дома стол и расставили на нем алюминиевые миски с баландой. Для красоты посередине была банка с цветами, над нами нежно шелестели пока еще не срубленные тополь с рябиной, солнце, не спеша, уходило за забор.
Ну как было стерпеть такую идиллию неожиданно пришедшей Подуст? Да к тому же она была не одна, а с майором из Управления. Такой ли она хотела видеть нашу зону? Это ведь она на прямой вопрос Тани: — Чего вы, собственно, от нас добиваетесь? — так же прямо ответила:
— А чтоб, когда я войду, вы все подхватились, а Лазарева отрапортовала: «Начальница, у нас все в порядке».
Никто из нас, конечно, не «подхватился» и тем более рапортовать не стал. Вежливо сказали:
— Добрый вечер! — и продолжили свой ужин, даже не полюбопытствовав, зачем те двое пришли. Тем более, что Наташа рассказывала очередной анекдот, а в исполнении Наташи это был настоящий театр одного актера. Подуст скорчила самую злобную из своих гримас, и они протопали по крыльцу в дом. Ну-ну, пускай пообщаются с Владимировой. Однако через несколько минут Подуст высунулась в окошко и вполне вежливо попросила Татьяну Михайловну зайти на минуточку внутрь. Еще через несколько минут Татьяна Михайловна молча вышла из дома, явно сдерживая ярость. Она даже побледнела от напряжения. Посетители наши давно уже убрались, больше никого не обеспокоив, а Татьяна Михайловна все так ни слова и не сказала. Вопросов ей не задавали — обычно мы рассказывали друг другу свои разговоры с администрацией, но не по обязанности, а по желанию. Никто ни с кого не требовал отчета. Доужинали, убрали посуду, и тут Татьяна Михайловна отозвала меня на единственную нашу дорожку. Мы иногда по часу выхаживали по этой дорожке — и моцион во время разговора, и подслушка не слышит. По неписаной традиции, к говорящим на дорожке старались не подходить: значит, людям надо говорить только между собой.
Вот тут-то Татьяна Михайловна и выложила мне, что сказала ей Подуст.
— Удивляюсь я, Великанова, как это вы все с Эдитой Абрутене не боитесь сидеть за одним столом и есть из одной посуды. Она же сифилитичка, вы что не знаете? У нее и в медкарточке запись, что болела сифилисом!
Тут мне понятна стала ярость Татьяны Михайловны: я сама так и взвилась! Это была не первая попытка Подуст посеять между нами раздор и недоверие. То в общем разговоре подпустит:
— Осипова, все заключенные про вас очень плохо отзываются!
То скажет в отсутствие Гали:
— Беляускене, а вот Барац про ваших родных говорила то-то и то-то!
А когда мы зовем Галю и начинаем хором уличать нашу «белокурую бестию» — она покрывается красными пятнами и кричит:
— Не смейте устраивать мне очную ставку! Я начальница!
Но ляпнуть такое про Эдиту, которая всего несколько дней в зоне, — не слишком ли? И не мы ли виноваты, что Подуст позволяет себе все больше и больше? Ну да, мы знаем, что КГБ любит приписывать диссидентам венерические заболевания: как можно проще опорочить человека? Ну, конечно, этим россказням никто не верит — но ведь клевету на человека нельзя спускать клеветнику? Да надо сейчас всю зону собрать и рассказать, кого нам поставили в начальницы! Татьяна Михайловна колеблется.
— Но ведь при этом придется всем передать эту сплетню? Не этого ли добивается Подуст?
Я горячусь:
— Она добивается прежде всего недоверия между нами! Чтоб мы все отшатнулись от Эдиты, а она даже не знала, в чем дело! Но этой сплетне никто из нас не поверит, а Подуст мы выведем на чистую воду!
— Но Эдита — новый человек в зоне. Не будет ли она переживать — ведь такая гадость?
— Наоборот! Она в первые же дни увидит, что вся зона за нее!
Прекрасно понимаем резонность доводов друг друга, но надо что-то решать, а слово — не воробей, потом уже ничего не исправишь, если ошибемся. Зовем Таню. Она, вникнув в проблему, убежденно:
— За такие штучки на Подуст следует в суд подать — клевета в чистом виде!
В общем, Татьяна Михайловна вызывает на двор всю компанию и преподносит новость. Ого, как взъяряются все! Эдите достаточно взглянуть на наши лица, чтобы понять — интрига не сработала! Что Подуст врет — никто под сомнение не ставит, но что мы теперь будем делать с самой Подуст? И сходка постановляет:
С этого дня мы не признаем права Подуст быть в нашей зоне в каком бы то ни было качестве. Мы пишем об этом коллективное заявление в прокуратуру и объясняем — почему. А пока ее не уволят — мы с ней вообще не общаемся, ее для нас не существует. Эдита подает на Подуст в суд за клевету, Татьяна Михайловна идет свидетелем. Правда, чтобы доказать факт клеветы — нужна медицинская карточка Эдиты, а ее нам никто не покажет. Тут Таня выдает простую идею:
— Ходатайствуем, чтоб Эдита была у нас дневальной! Кандидатуру дневальной утверждает медчасть, сверяясь с медицинской карточкой — заразных на эту должность не ставят. Факт дневальства — уже опровержение.
Правильно! А врачи, конечно, утвердят, у них выбора нет: дневальство работа добровольная, требуется письменное согласие заключенного. Никто из нас, кроме Эдиты, в сложившейся ситуации своего согласия не даст, а ставка дневальной в зоне положена. Поддерживать же версию Подуст насчет сифилиса врач Волкова не рискнет: для нее это еще и фальсификация документов, а заодно ей пришлось бы лгать, будто разгласила медицинскую тайну. Кому охота такое клепать на себя ради бабьей глупости Подуст?
И все выходит как по-писаному. Эдита становится дневальной, врач Волкова, перепугавшись, что Подуст и ее втянет в историю, божится, что никакой такой записи про сифилис у Эдиты в карточке нет, заявление в суд отправляется сразу же, а Подуст, придя в зону, попадает в полный бойкот. Ее даже не удостаивают объяснением — почему. Все изложено в нашем коллективном заявлении. Начинается затяжная война: судебное дело, разумеется, открывать никто из администрации не хочет. Да вряд ли они и отправили исковое заявление Эдиты — им надо замять историю. Поодиночке и косяками ходят к нам представители администрации, уговаривая: все равно Подуст с должности не сместят, так не лучше ли нам «помириться»? Но мы стоим на своем. Хотите платить ей зарплату ни за что — дело ваше. Но представлять администрацию она в нашей зоне не будет.
И приходится нашим офицерам, как бобикам, выполнять всю работу Подуст: мы даже постановления о взысканиях у нее из рук не берем. Если что-то нужно нам объявить или просто задать вопрос — извольте приходить сами, и без нее! Подуст, конечно, лютует: мечется по зоне, пристает к нам всем вместе и поодиночке то с угрозами, то с давно не слыханными ласковыми речами. Даже от Наташи отстала, даже про нагрудный знак не поминает. Но мы непреклонны: хватит! Попила нашей кровушки!
Скоро Подуст сдает, у нее не хватает нервов терпеть каждодневное унижение. Легко ли приставать к людям, которые тебя не замечают? Появляется она не чаще раза в неделю, а потом и реже. Случайно, сам того не желая, ее уличает капитан Шалин. Он, придя к нам зачем-то, между делом упоминает Подуст:
— Она же у вас сегодня была!
— Нет, мы ее в последний раз видели дней десять назад.
— Может, не заметили?
— Не могли не заметить, с утра возились над клумбой у самых ворот.
— Как же так? Она же при мне взяла ключ от зоны, и я видел, как она открывала ворота запретки, а потом вернулась через полчаса!
Мы уже хохочем. Это значит, что Подуст простояла между двумя заборами, невидимая ни нам, ни администрации, все эти полчаса! А открыть вторые ворота и войти к нам — духу не хватило! Сделала вид, что была в зоне, а сама, бедолага, ковыряла песок босоножкой между двух огней!
