10) Еврейский совет немедленно сообщает жилищному управлению при городской администрации о сроке переселения из квартир, которые находятся вне еврейского жилого района, освобождены от евреев, но не заселены арийским населением.
11) Порядок в еврейском жилом районе будет поддерживаться еврейской службой порядка (последуют особые указания).
12) Вся ответственность за полное осуществление еврейского переселения возлагается на еврейский совет города Минска. Любое противодействие будет наказано самым строгим образом».[187]
Гетто в Минске занимало площадь в 2 кв. км, охватывало около 40 улиц и было застроено одно — и двухэтажными деревянными домами. Но каменная стена так и не была построена, и даже забор из колючей проволоки сначала отсутствовал. Немецкий историк Кристиан Герлах считает, что созданием гетто военные власти преследовали несколько целей. Во-первых, выселение евреев из квартир позволяло отчасти решить жилищную проблему в таких сильно разрушенных городах, как Минск, Смоленск, Витебск, Шклов. Во-вторых, существование гетто давало возможность сократить продовольственный рацион евреев. Показательным в этом отношении является доклад капитана Никески о его деятельности в 815-й полевой комендатуре города Гродно с 11 июля по 2 августа 1941 года: «Евреи повсюду нахальны и самоуверенны. Жалуются на голод и имеют спрятанные продуктовые склады… Создание гетто, безусловно, необходимо, так как желающее работать население из-за подпольной торговли и грабежа лишается продуктов, которые распродаются. К сожалению, гетто не созданы». В-третьих, гетто помогали достигнуть идеологической цели — исключить еврейскую рабочую силу из процесса труда. Тот же Никеска жаловался, что евреи требуют слишком много материала и обменивают его на продукты, нанося большой ущерб вермахту. Они начали обработку кожи, «чтобы принудить нас привезти недостающие химикалии и обеспечить работу их предприятия. Было необходимо самое строгое вмешательство с угрозой наказания». Поэтому предлагалось создать гетто и запретить его обитателям заниматься производительным трудом.[188]
Источники не позволяют сделать заключение о том, что гетто с самого начала планировались как средство уничтожения евреев. Но их изоляция в замкнутых жилых районах все же рассматривалась некоторыми офицерами как предпосылка физического истребления. Например, в докладе офицера разведки 221-й охранной дивизии старшего лейтенанта Гельмута Манна от 28 июля 1941 года говорилось, что евреи «получают теперь только вполне заслуженную расплату за все доносы и притеснения населения. Они есть и останутся в этой стране также главными представителями разрушения и всей существующей грязи. Их изоляция от остального населения кажется неизбежной. Они исполняют необходимые работы из врожденного страха… Суверенное господство в этой старой борьбе за народность при одновременном искоренении еврейства является ключом к тотальному политическому и экономическому умиротворению этой области».[189]
Как и в группе армий «Юг», на центральном участке германских армий тоже не было выработано точное определение того, кого на оккупированной территории следует считать евреем. Так, летом 1941 года в Барановичах все жители одной из улиц, населенной в основном евреями, были расстреляны без всякой проверки. Одна из местных комендатур приказала считать евреями тех, кто «происходит от трех или более еврейских бабок и дедов. К ним причисляются и крещеные евреи». Другая комендатура считала евреями тех, кто имел двух или трех предков-евреев, но к 22 июня 1941 года исповедовал еврейскую религию или состоял в браке с евреем. Часто доказательством еврейского происхождения была отметка о национальности в советском паспорте.[190]
С первых дней оккупации организованные антиеврейские мероприятия начались и в тыловом районе группы армий «Север». 4 июля 1941 года командование 207-й охранной дивизии издало директивы о зачистке территории, в которых участниками «скрывающихся в лесах банд» были названы не только красноармейцы и коммунисты, но и евреи. «Для их обнаружения, — говорилось в документе, — целесообразно применение литовцев и латышей. Далее следует стараться выманить их из тайников путем посылки военнопленных, с которыми хорошо обращались».[191]
На следующий день командир дивизии генерал-лейтенант Карл фон Тидеман «в принципе» запретил «штрафные мероприятия против населения, особенно расстрелы». На факты бесчинств военнослужащих дивизии указывают строки из приказа: «Особенно запрещен расстрел части населения только с тем обоснованием, что они будто бы были членами коммунистической партии или ее дочерних организаций либо являются евреями. Чтобы помешать дальнейшему большевистскому и соответственно еврейскому влиянию на население, в этих условиях может быть целесообразным поставить эту часть населения под охрану Дальнейшие решения о них будут принимать органы, создаваемые позднее, так как действия против политически и расово недопустимых элементов являются задачей не вермахта, а предназначенных для этого органов, особенно СД». Расстрелы можно было проводить по приказу офицера в должности не ниже командира батальона. Далее в документе говорилось: «Так как коммунистическая и еврейская часть населения поддерживает борьбу красных банд, против нее следует действовать следующим образом: во всех местах расквартирования взять в заложники известных коммунистов и достаточное число евреев-мужчин. Заложникам и населению следует объявить, что при нападении на место расквартирования военнослужащих или при установлении связи местных жителей с бандами они лишатся жизни. Но взятых войсками заложников ни в коем случае не передавать СС, СД или их органам, пока существует тыловой район группы армий».[192]
Отрицательно относились оккупационные органы группы армий «Север» к бесчинствам местного населения и нацистских карательных органов по отношению к евреям в первые дни войны. Так, 228-я охранная дивизия изгнала из организации «Самозащита» тех латышей, которые участвовали в казнях евреев, а недовольство части солдат 281-й охранной дивизии массовыми расстрелами коммунистов и евреев вынудило командира дивизии обратиться за разъяснениями к командующему тыловым районом Францу фон Року. Последний, разумеется, заявил, что все эти акции являются легальными, и запретил всякую критику действий карателей.[193]
В то же время анализ дальнейших распоряжений военных оккупационных властей показывает эскалацию антисемитского насилия в течение июля — сентября 1941 года. Так, в «Распоряжении № 1 об умиротворении Курляндии» 504-го пехотного полка от 12 июля говорилось о создании «Самозащиты» и полиции из местных жителей, отметке в паспортах и временных удостоверениях личности евреев, ношении евреями обоих полов желтого круга диаметром не менее 8 см на груди и спине, закрытии еврейских магазинов, запрете на профессии аптекарей, врачей, коммерсантов и т. д. Только «в исключительных случаях (единственный врач в населенном пункте) руководителем округа может даваться специальное временное разрешение на исполнение прежней профессии. В остальном все евреи находятся в распоряжении руководителя округа для рабочей команды, уборки урожая и т. д.».[194]
15 июля в городе Ковно по распоряжению военных властей было создано первое на оккупированной советской территории гетто. Вскоре гетто были организованы в Вильно, Шяуляе и некоторых других городах Литвы. Американский исследователь Юрген Маттхойс считает, что в данном случае гетто учреждались ради сохранения квалифицированной рабочей силы. В то же время документы показывают, что для военных оккупационных властей приоритет имели соображения экономии продовольствия и «умиротворения» тыла. Так, в Вильнюсе командир 403-й охранной дивизии генерал-майор Вольфганг фон Дитфурт постановил: «Евреи получают только половину рациона остального населения». Подчиненная ему тайная полевая полиция сотрудничала с полицией безопасности в борьбе против «еврейских злоупотреблений». Дитфурт докладывал: «Большое количество расстрелов уже произведено. Я договорился с руководителем СД обер-штурмбаннфюрером д-ром Филбертом, чтобы эти расстрелы проводились по возможности незаметно и оставались тайной для войск».[195]
11 августа 1941 года 281-я охранная дивизия опубликовала «Особое распоряжение о внутреннем управлении № 1», гласившее, что «собственность и предметы обстановки бежавших или отсутствующих евреев сначала могут применяться местными комендантами для оборудования квартир, офицерских домов, казарм или мест ночевки. Оставшиеся предметы должны зарегистрировать бургомистры, собрать их и передать на реализацию попечителю. Выручка может использоваться для открытия старых или создания новых гешефтов». Местным комендантам поручалось строжайшими средствами пресекать нападения евреев на вермахт и одновременно требовать от карательных органов «пощады евреев, которые необходимы для вермахта как ремесленники или рабочие… Выдача этих евреев должна производиться, если обвинительный материал затрагивает отдельных из них. Работающие и необходимые для вермахта еврейские силы надо изолировать и содержать вместе».[196]
