Иное дело закрытое приложение к пакту, традиционно именуемое «секретный протокол» (употребляю кавычки в первый и последний раз, поскольку не имею оснований считать его фальшивкой). Сама по себе договоренность о разграничении сфер интересов (или, если угодно, зон влияния) не есть что-то криминальное. Такое практиковалось с древнейших времен вплоть до XX века. В 1900 году «концерт» европейских держав с участием США и Японии официально делил на зоны влияния Китай, на «русскую» и «английскую» зоны была вплоть до 1917 года поделена Персия. Нечем иным, как разделом сфер интересов стали позже и согласованное вторжение СССР с севера и Великобритании с юга в невоевавший и не собиравшийся воевать Иран, завершившееся свержением законных властей, и договоры в Ялте и Потсдаме. Да, собственно, и сейчас мало что изменилось. Раздача триумфаторами-янки лицензий на добычу иракской нефти, подкрепленную наличием войск соответствующих стран-союзниц в соответствующих регионах, тоже из этого ряда. Иное дело, что сейчас – не тогда. Если раньше все делалось официально, напоказ, с подписанием бумаг и прочими удовольствиями, то нынче подобные вещи обговариваются за чашечкой кофе в узком кругу интересантов, не всегда облеченных формальными полномочиями. По мнению юристов-международников, соглашение о разделе сфер влияния становится предосудительным лишь с того момента, когда в качестве обязательного следствия предполагает изменение формального статуса третьих стран.
А вот об этом в протоколе нет ни слова. Советской стороной там определены только линии, за которые Германии заходить не следует: это границы Латвии, Эстонии и Финляндии. Ни слова о каком-либо «изменении статуса» этих стран нет, нет и пункта о желательности денонсации пактов о военном сотрудничестве, заключенных Берлином с Ригой и Таллином – они остаются в силе точно так же, как и пакт с Литвой. Грубо говоря, СССР не желает, чтобы жизненно важные для него с военной и экономической точки зрения балтийские порты (Либава, Вентспилс, Таллин) оказались под чужим контролем. Не менее. Но и не более. Аналогично и с Бессарабией. С Польшей сложнее. Ее статус сохранять никто не собирается. Вопрос о том, желательно ли с точки зрения интересов высоких договаривающихся сторон сохранение польского государства, предоставлялся «ходу дальнейшего политического развития». То есть, если сражаться будет хорошо, то выживет, но если ей предстоит выжить (что до войны не исключалось), «преобразования» неизбежны. Некрасиво, конечно. Но (о Германии говорить не будем, это не наша тема) нельзя не учитывать, что для СССР Польша – враг. Явный, очевидный и безусловный.
У власти там после смерти мудрого Пилсудского стоят «люди 1920 года», слепо ненавидящие «московитов» как явление. С 1934 года одним из приоритетов польской политики, декларируемым и подтверждаемым (в ходе контактов между военными и политическими ведомствами Варшавы и Берлина) на деле, было намерение стать союзником Германии в ее гипотетическом походе на Восток и партнером в дележе добычи после «неизбежной» победы. Что подобные инициативы полностью противоречат принципам Версальской системы, как и острейший территориальный спор с Германией, варшавскую «элиту» не интересует вовсе.
В такой ситуации болеть за Польшу у Москвы не было ни малейших оснований. А вот разграничить сферы влияния, умерив претензии Германии и предотвратив ее чрезмерное усиление в ущерб собственным интересам – наоборот, все основания были. Нельзя забывать к тому же и о мине, подложенной польской элитой под себя самое двумя десятилетиями раньше, когда возрожденная Польша, не обращая никакого внимания на попытки «международного сообщества» хоть как-то ее урезонить, играла роль главного, если не единственного, агрессора и аннексиониста послевоенной Европы. История удушения ею Западно-Украинской Народной Республики и аннексии через образование квазигосударства «Срединная Литва» (кстати, до деталей повторяющей недавнюю ситуацию на Южном Кавказе) Вильнюса, признанного Лигой Наций литовским, весьма красноречива. Кстати, привычно возмущаясь маршем Тухачевского на Варшаву в 1920 году, мы как-то привыкли забывать, что атакующей стороной в этой войне была все-таки Польша, мечтавшая о «границах 1772 года» и в итоге оттяпавшая таки у Советской Украины обширные земли восточнее Линии Керзона. Даже при беглом взгляде на карту будущего раздела можно увидеть, что красная линия на ней примерно соответствует Линии Керзона. То есть Сталин не затребовал ничего, чего Польша не отняла бы ранее, опираясь на право силы и вопреки международным договоренностям. Более того, первой же статьей протокола договаривающиеся стороны, как ни парадоксально, реанимируют попранные права Литвы, признавая необходимым вернуть ей аннексированные Польшей территории. Причем если со стороны Германии тут была некоторая заинтересованность (режим Антанаса Сметоны ориентировался на Берлин), то Советский Союз от этого никаких преференций не получал. Как ни странно, но со стороны Москвы согласие на возвращение Вильнюса трудно оценить иначе как жест доброй воли. Во избежание упреков в умолчании, отмечу: позже Литва все же оказалась в зоне советского влияния. Однако это случилось позже, когда Гитлер, успехи которого в польской кампании превзошли все ожидания, заявил претензии на Варшавское и Люблинское воеводства, отказавшись от каких-либо интересов в Литве. Ясно, что до войны никто не мог знать, до какой степени быстро и бесповоротно рухнет Польша, а следовательно, нет оснований говорить о каких-то «многоходовках», задуманных Сталиным в момент подписания пакта.
Как бы то ни было, руки у Гитлера были развязаны. Что стало ударом в первую очередь даже не для Польши, которая была убеждена, что союзники обязательно помогут, закрыв глаза на все варшавские пируэты, а для самих союзников. Вернее, для Англии, поскольку французы многое понимали, но не могли переубедить англичан. Лондон, как ему тогда представлялось, вел «тонкую игру нервов» в полном убеждении, что проигрыш просто невозможен. Сегодня линия Чемберлена кажется несусветной глупостью, почти равной глупости варшавской «элиты», но до 23 августа включительно подумать об этом не мог никто. Позже выяснится, что британский премьер, первоклассный специалист по социальным вопросам и полный профан во внешней политике, был, в сущности, пешкой в Большой Игре, разыгрываемой людьми из-за океана. Но до знаменитого признания Джозефа Кеннеди («Ни французы, ни англичане никогда бы не сделали Польшу причиной войны, если бы не постоянное подстрекательство из Вашингтона… Летом 1939-го президент непрерывно предлагал мне подложить горячих углей под зад Чемберлену») утечет еще немало воды. А пока Польша осталась один на один с Гитлером, Англия, фактически спровоцировав войну, оказалась не готова включиться в события немедленно, а Франция – при всем желании самостоятельно действовать – не рискнула. Вернее, все же рискнула, но…
Впрочем, об этом позже. Главное, что война началась, и началась более чем странно. Польша не потерпела поражения. Польша рухнула. Рухнула непостижимо, фантастически. Германия ведь была еще очень слаба, боеспособность ее пехоты оценивалась как немецкими, так и внешними экспертами как неудовлетворительная, танков было не слишком много, в подавляющем большинстве – легких. В целом, преимущество немцев в живой силе и технике количественно равнялось 1,5:1, а качественно силы были примерно равны (легенды о храбрых гусарах, с саблями наголо атакующих танки, оставим романтикам). Мужество польских бойцов ставить под сомнение смешно. Наконец, Польша располагала сетью первоклассных – еще царских времен – крепостей, что сильно затрудняло жизнь атакующей стороне. И тем не менее Польша посыпалась. Лично я склонен согласиться с исследователями, объясняющими это нижайшим моральным и профессиональным уровнем польского руководства. В самом деле, уже 1 сентября, в первый день войны, Варшаву покинул президент Мосьцицкий (фигура, конечно, номинальная, типа английской королевы, но, как ни крути, символ государства). А всего три дня спустя, 5 сентября, когда немцам до Варшавы было еще пилить и пилить, его примеру последовал премьер и главнокомандующий Рыдз-Смиглы, укрывшийся в Брестской крепости, где имелись великолепно защищенные от бомбежек бункера, но совершенно не было средств связи.
Грех смеяться над такими вещами, но накануне бегства сей герой «чуда на Висле» еще и издал циркуляр, фактически упразднивший польскую армию как единое целое. После чего, между прочим, французы, двинувшие все же войска (без англичан!) на Германию и даже занявшие ряд районов Саара, вновь ушли за «линию Мажино». А 10 сентября, после нескольких дней «брестского сидения», когда Варшава, большинство крепостей и немало полевых подразделений еще сражались и не думали сдаваться, польское правительство во главе с Верховным, потерявшим связь с войсками и дипломатами, вновь бежало – на сей раз в Коломыю, откуда на рассвете 17 сентября эвакуировалось в Румынию. Формально именно эта дата считается днем падения «версальской» Польши, но, думаю, правы авторы, датирующие крах ее как государства 5 сентября. Однако в данном случае вот что важно отметить и подчеркнуть. Польская армия, даже утратив единое руководство, сражалась. И сражалась так упорно, что уже в первые, более чем удачные дни ОКВХ встревожился, а Риббентроп, по поручению Гитлера, 3 сентября намекнул Москве, что, дескать, самое время начинать. Ответ был краток: считаем, что преждевременно. Аналогичный ответ следует и на нервный запрос «Когда же?!», сделанный 10 сентября и подкрепленный угрозой приостановить наступление и заключить мир с Польшей. Больше того, Молотов обращается к польскому послу Гжибовскому с просьбой связать его с Рыдз-Смиглы. Как бы ни трактовать мотивы кремлевской медлительности, Москва явно выжидает. Дает Польше шанс. Вовсе не собираясь (еще один излюбленный тезис профессиональных демократов) «бить в спину». И лишь 17 сентября, когда немецкие отряды действуют уже в глубине «советской» зоны влияния, после известия о переходе польского правительства в Румынию и признания польского посла в отсутствии всякой связи с премьером, части РККА получают приказ перейти границу и взять под контроль территории восточнее Линии Керзона. Что и происходит. Не без сопротивления (польские части не трусливы), но без труда. Причем, как отмечают абсолютно все – вплоть до польских – очевидцы, восторженно встречаемые населением восточных воеводств бывшей Польши.
