И вот оно, первое чудо: прямо перед нами на фоне ослепительно яркого лазурно-синего неба возникли резко очерченные контуры полуразрушенных храмов и крепостных стен. Что это, мираж или развалины древнего Хара-Хото?[3]
Шофер Дашвандан, жизнерадостный и лихой, как монгольский всадник, резко сворачивает в сторону. Еще немного и мы подъезжаем к руинам, оказавшимися причудливыми останцами горных пород, разрушенных природой и временем.
Останавливаемся в тени коричневых скал и разомлевшие от духоты и многочасовой езды выходим из машины. И сразу же погружаемся в необычную тишину, нарушаемую лишь порывами свежего и упругого ветра, который приятно освежает лицо, смягчая изнуряющую жару. От сказочного великолепия шоколадно-коричневых причудливых скал, свежего ветра и прозрачной синевы неба исходит какая-то удивительная сила первозданной красоты и гармонии.
— Вот это и есть Говь! Хар Говь! (Черная Говь!), — пояснил, обращаясь ко мне, молодой монгольский геолог Тумур. — У нас раньше в народе ходила поговорка: «Лучше родиться быком в Хангае, чем человеком в Гоби». Дело, конечно, вкуса, но лично я доволен, что родился именно здесь, в Гоби, — добавил он, пряча белоснежную улыбку под черной щетинкой усов.
Сын арата из Южной Гоби, выпускник Иркутского политехнического института, Тумур стал геологом и уже в этом качестве вернулся к привычной кочевой жизни.
Укрывшись в тени базальтовой скалы, мы с жадностью пили из нагревшихся за день алюминиевых фляжек теплую чуть солоноватую воду. Она не утоляла жажду, нестерпимо хотелось пить, а до ближайшего худука — колодца — было еще около 100 км.
— Дзугэр! (Ничего!) — весело воскликнул Тумур.
— Зато мы попали в настоящий геологический рай, сейчас сами в этом убедитесь!
Тумур оказался прав: едва мы отошли от тенистых скал, как наткнулись на небольшую ложбину, вытянутую в направлении дороги. На ее колючей поверхности, усеянной черным базальтовым щебнем, полыхали огненным жаром ярко-красные, как степные жарки, камешки. Вот они, чулууны цэцэг, — каменные цветы пустыни, вспомнил я слова генерала. Хвала природе! Справедливо говорят, что она щедра, хитра, но не злонамеренна. Измельчив в щебень отдельные сопки и даже целые хребты базальтов, вечные труженики природы — солнце, вода и ветер — высвободили из материнских пород заключенные в них бледные миндалины агатов. И вот, оказавшись на поверхности, в россыпях, агаты, как плоды, налились под солнцем соками, и произошло чудо: бледные, словно недозрелые, камешки расцвели всеми цветами радуги. Они возродились в своем новом наивысшем качестве — стали замечательными самоцветами.
Забыв про жару и мучившую жажду, мы облазили вдоль и поперек россыпь, наполняя брезентовые пробные мешки красными агатами. Уходить не хотелось, но Тумур успокоил: «Кочевка у нас еще только начинается. А самое интересное, как в сказке, впереди!».
Теперь наш путь лежал в Восточную Гоби — на самое замечательное месторождение агатов «Их-Джаргалан».
Любовь монголов к унгут чулуу — цветному камню — уходит в глубину веков. Во все времена территория Монголии была областью традиционной старательской добычи цветных камней. Это нашло отражение в первую очередь в обилии древних выработок в местах нахождения тех или иных самоцветов. Такие старательские копи сохранились на месторождениях горного хрусталя «Горихо» и «Дзун-Баин» в Хэнтэйских горах, где добывались морионы для изготовления дымчатых очков и прекрасные золотисто-желтые топазы.
Любовь к самоцветам и поиски их нашли отражение и в многочисленных географических названиях гор, долин, местностей, таких как «Оюу-Толгой» («Бирюзовая гора», или «Бирюзовая макушка»), «Эрденэтийн-Обо» («Драгоценное обо»), «Биндер-Сомон» («Берилловый поселок»), «Хувт-Хундэй» («Янтарная долина», названная так благодаря находкам янтароподобного благородного змеевика) и многие другие.
Особым почетом у монголов пользовались камни четырех цветов: голубого, красного, желтого и белого Выразителями этой цветовой символики соответственно являлись бирюза и лазурит, красный коралл и гранат, янтарь и желтый халцедон, жемчуг.
Из этих и многих других самоцветов искусные дарханы изготовляли различные украшения и предметы быта. Некоторые камни имели определенное символическое значение в ритуальных обрядах. Так, например, шарики из лазурита, красного коралла или сердолика на головном уборе указывали в старину место его владельца на иерархической лестнице. Предметом гордости каждого любителя табака в Монголии являются уже неоднократно упоминавшаяся нами табакерка — флакончик из агата, а также мундштуки из белого нефрита или желто-коричневого тигрового агата.
Откуда же добывались самоцветы, и в частности агат, старателями? Большая часть ювелирно-поделочного сырья добывалась из гобийских месторождений, где скопления самоцветов представлены многочисленными и легкодоступными для отработки россыпями. Особенно богатой оказалась Восточная Гоби с агатовыми месторождениями «Их-Джаргалан», «Далан-Джаргалан», «Далан-Туру» и многими другими. Главным объектом старательской добычи издавна являлся несравненный Их-Джаргалан.
После победы Народной революции в 1921 г. и возрождения старого народного промысла на Их-Джаргалане возобновились эпизодические сборы агатов. Они проводились бригадой улан-баторского камнеобрабатывающего цеха промкооперации, руководимой известным знатоком и энтузиастом монгольского камня мастером Чойнзоном. Из многокрасочного агата Их-Джаргалана мастера из промкооперации изготавливали табакерки и мундштуки, бусы и кабошоны, пользующиеся большим спросом у населения.
А затем наступили годы забвения монгольского камня, когда ему не уделялось почти никакого внимания. Но, как утверждали монгольские астрологи, все сущее находится в круге вечного возвращения и все повторяется, как циклы лунного календаря. Но вот замкнулся круг, и вновь пришел черед монгольского цветного камня: в конце 60-х годов в стране назрела проблема развития национальной ювелирной и камнеобрабатывающей промышленности. И тогда перед созданной при Министерстве топливно-энергетической промышленности и геологии МНР специализированной партией «Цветные камни» была поставлена задача: в сжатые сроки найти месторождения самоцветов и начать их разработку. Вот тогда и стали «вспоминать» все забытые в лихолетье месторождения, стали собирать сведения и заявки о находках от местного населения, бросили клич среди геологов: искать попутно самоцветы!
Одним из первых откликнулся на этот призыв ленинградский геолог Герман Иванович Степанов. Проходя маршрутами по Восточной Гоби, он случайно наткнулся на россыпи Их-Джаргалана. За плечами бывалого полевика был немалый опыт экспедиционной работы на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке; в студенческие годы он побывал в Крыму, вблизи Коктебеля. Там, на пляжах карадагского побережья, он часами собирал окатанную и отшлифованную морской волной гальку розово-красных сердоликов и агатов. Это место, да и сами «коктебельские камешки» были действительно замечательными. Но то, что он встретил в Гоби, потрясло его: здесь на ровной щебенистой поверхности полыхали, словно зажженные горячим гобийским солнцем, оранжево-красные, лиловые, янтарно-желтые и зеленые агаты. Их было великое множество, или, как говорят монголы, тумэн («тьма»), а сама россыпь доходила до горизонта, до гряды холмов.
Испытывая сладкое и трепетное волнение первопроходца, Степанов опустился на колени и стал с восхищением разглядывать и собирать камешки. Вначале он еще как-то пытался сортировать собранный материал по качеству, цвету и рисунку, но потом махнул рукой и наполнил каменным дивом свой рюкзак. Добравшись до полевой стоянки геологов, Степанов с первой же оказией доставил собранную им пробу агатов с Их-Джаргалана в Улан-Батор и передал ее в партию «Цветные камни».
В тот же сезон геологи-самоцветчики «застолбили» Их-Джаргалан и, спустя год, провели на нем первую разведку и опытную добычу.
С тех пор прошло несколько лет. И вот теперь моя мечта была близка к осуществлению: мы ехали на Их-Джаргалан добывать агаты. После короткой остановки у гобийского курорта Далан-Туру с его целебными источниками-аршанами мы незаметно подъехали к Их-Джаргалану. Машина остановилась, и я вышел наружу.
Синея, у горизонта виднелась гряда холмов, а вплотную к ним подступала безмолвная каменистая равнина, словно сотканная из отдельных лоскутков каких-то неземных фиолетовых, красных, черных, шоколадно-коричневых цветов. Местами среди этого разноликого базальтового щебня торчали стоймя или подпирали друг друга геометрически правильные плиты, похожие на древние могильники. Кое-где возвышались, как дозорные башни, коричневые скалы; временами раздавался треск обрушавшихся камней, а затем снова воцарялась полнейшая тишина.
