703 То же самое справедливо и в отношении сновидения. Оно является своеобразным творением бессознательного, и если его истолковывать исключительно в качестве симптома вытеснения, то таким образом оно только искажается и извращается; подобное объяснение бьет мимо цели.
704 Остановимся теперь ненадолго на результатах фрейдовского психоанализа. В его теории человек представляется инстинктивным существом, которое сталкивается с разного рода барьерами в виде нравственных заповедей, установленных законом и его собственным разумом; поэтому он вынужден вытеснять определенные влечения или их составляющие. Цель метода состоит в том, чтобы довести до сознания содержания этих влечений и с помощью сознательной коррекции сделать их вытеснение ненужным. Их чреватому риском высвобождению противопоставляется разъяснение, что они есть не что иное, как инфантильные фантазии – желания, которые легко можно подчинить себе разумным образом. Также предполагается, что их можно «сублимировать», под этим техническим выражением понимается определенный способ их преобразования в целесообразную адаптивную форму. Если кто-нибудь полагает, что это может произойти произвольно, то он, конечно, ошибается. Только крайние обстоятельства могут действенно воспрепятствовать реализации естественного влечения. Если же такой нужды или острой необходимости нет, «сублимация» является всего лишь самообманом, новым, на этот раз несколько более тонким вытеснением.
705 Есть ли в этой теории и в таком понимании человека что-либо, на что можно было бы обратить внимание как на способствующее формированию нашего мировоззрения? Я полагаю, вряд ли. Ведущей идеей толковательной психологии фрейдовского психоанализа является хорошо известный рационалистический материализм минувшего XIX века. Он не создает новой картины мира, а поэтому также и другой установки человека к миру. Нельзя, однако, забывать, что теории влияют на установку лишь в самых редких случаях. Гораздо более действенными оказываются чувства. Действительно, мне не доводилось видеть, чтобы сухое теоретическое изложение вызывало чувства. Я мог бы привести очень подробную статистику по тюрьмам, но мой читатель при этом заснул бы. Однако если я проведу его по тюрьме или по психиатрической лечебнице, то он не только не уснет, он получит глубокое впечатление. Учение ли сделало Будду тем, кем он стал? Нет, его душу воспламенило зрелище старости, болезни и смерти.
706 Таким образом, частично односторонние, частично ошибочные воззрения фрейдовского психоанализа, в сущности, ничего нам не дают. Но если мы ознакомимся с психоаналитическим разбором конкретных случаев невроза и посмотрим, какой вред причиняют так называемые вытеснения, к каким разрушениям приводит пренебрежение важнейшими инстинктивными процессами, то мы испытаем, мягко говоря, сильное впечатление. Каждая человеческая трагедия в определенной мере является следствием этой борьбы Я с бессознательным. Кто хоть раз ощутил ужас тюрьмы, психиатрической больницы или приюта для престарелых, тот под впечатлением увиденного существенно обогатит свое мировоззрение. То же самое произойдет с ним, если он бросит взгляд в бездну человеческого страдания, открывающуюся за неврозом. Сколько раз я слышал возгласы: «Ведь это ужасно! Кто бы мог подумать!» Действительно, нельзя отрицать, что всякий раз, когда пытаешься исследовать с должной добросовестностью и обстоятельностью структуру невроза, испытываешь от деятельности бессознательного сильнейшее впечатление. Показ кому-либо трущоб Лондона тоже бывает благим делом, и тот, кто их увидел, знает больше того, кто их не видал. Но это всего лишь сильное потрясение, а вопрос: «Что нужно с этим делать?» – по-прежнему остается без ответа.
707 Психоанализ сбросил покров с фактов, которые были известны лишь немногим, и даже сделал попытку с этими фактами работать. Но какой установкой он для этого располагает? Является ли установка психоанализа новой, другими словами, оказалось ли огромное впечатление от него плодотворным? Изменил ли он образ мира и тем самым продвинул ли вперед наше мировоззрение? Мировоззрением психоанализа является рационалистический материализм – по сути, мировоззрение практической естественной науки. И мы чувствуем, что оно является неудовлетворительным. Если мы стихотворение Гете объясняем его материнским комплексом, рассматриваем биографию Наполеона как случай мужского протеста, а судьбу Франциска – исходя из сексуального вытеснения, то нас постигает глубокое разочарование. Такое объяснение является недостаточным и не соответствует многозначной действительности этих вещей. Куда деваются красота, величие и святость? Ведь это самые жизненные реальности, без которых человеческая жизнь была бы слишком пустой. Где правильный ответ на вопрос о причинах неслыханных страданий и конфликтов? В этом ответе, по крайней мере, должно было бы все же прозвучать нечто, что напомнило бы о величии страдания. Однако рассудочная установка рационализма, какой бы желательной она ни казалась, оставляет за скобками смысл страдания. Он отодвигается в сторону и объявляется несущественным: много шуму из ничего. Под эту категорию подпадает многое, но не все.
708 Ошибка, как уже говорилось, состоит в том, что так называемый психоанализ имеет хотя и научную, но все же чисто рационалистическую точку зрения на бессознательное. Говоря о влечениях, мы предполагаем, что подразумеваем нечто известное, но на самом же деле мы судим о чем-то неведомом. В действительности, мы знаем только то, что из темной сферы психики на нас оказываются воздействия, которые должны быть как-либо восприняты сознанием, чтобы избежать тем самым опустошительных нарушений других функций. Совершенно невозможно сказать сразу, какую природу имеют эти воздействия, основываются ли они на сексуальности, на стремлении к власти или на иных влечениях. Просто они, как и само бессознательное, являются двойственными или даже многозначными.
709 Я уже пояснял раньше, что хотя бессознательное и является хранилищем для всего забытого, устаревшего и вытесненного содержания, но вместе с тем оно является и той сферой, где совершаются все подсознательные процессы, например восприятия, которые слишком слабы, чтобы достичь сознания; наконец, это та материнская почва, из которой произрастает все психическое будущее. И если мы знаем, что в результате вытеснения неугодного желания его энергия может вмешаться в функционирование других систем, то нам также известно, что если кто-то не может осознать новую, чуждую ему идею, то в результате этого ее энергия направляется на другие функции, вызывая их нарушения. Я много раз наблюдал случаи, когда ненормальные сексуальные фантазии неожиданно полностью исчезали в тот момент, когда осознавалась новая мысль или новое содержание, или же когда мигрень внезапно проходила после того, как стихотворение, пребывавшее дотоле в бессознательном, переходило в план сознания. Так же, как сексуальность может иносказательно выражаться в фантазии, так и творческая фантазия может иносказательно выражаться через сексуальность. Как однажды заметил Вольтер: «En etymologie n’importe quoi peut designer n’importe quoi»[102], и мы то же самое должны сказать о бессознательном. Во всяком случае, мы никогда не можем знать заранее, что есть что.
В отношении бессознательного мы обладаем лишь даром пост-познания, причем о положении вещей в бессознательном невозможно знать что-либо a priori. Любой вывод о нем представляет собой допущение «как представляется».
710 При таком положении вещей бессознательное представляется нам большим иксом, в случае которого несомненно лишь то, что из него исходят значительные воздействия. Обращение к истории мировых религий показывает нам, сколь значительны эти воздействия в историческом аспекте. Взглянув на страдания современного человека, мы увидим то же самое. Только теперь мы несколько иначе их описываем. Пятьсот лет назад говорили: «Она одержима дьяволом», теперь: «У нее истерия»; раньше говорили: «Он заколдован», теперь это называют невротической диспепсией. Факты одни и те же, разве что прежнее объяснение едва ли не более точно. Теперь у нас есть рационалистические обозначения симптомов, которые, по сути, являются бессодержательными. Ведь если я говорю, что кто-то одержим злым духом, то тем самым я описываю факт того, что данный человек, в сущности, не болен по-настоящему, а страдает от невидимого душевного воздействия, с которым он никак не может справиться. Этим невидимым Нечто является так называемый автономный комплекс, бессознательное содержание, которое находится вне пределов досягаемости сознательной воли. Анализируя психологию невротических состояний, можно обнаружить так называемый комплекс, который ведет себя не так, как содержание сознания, то есть подчиняется не нашим указаниям, но собственным законам; другими словами, он является независимым, или, как мы говорим, автономным. Он ведет себя словно гоблин, которого мы никак не можем поймать. И если человек осознает комплекс – что и является целью анализа, – то он, пожалуй, с облегчением скажет: «Ах, вот что меня так беспокоило!» И по-видимому, это позволяет достичь определенных результатов: симптом исчезает, комплекс, как говорится, разрешен. Мы можем воскликнуть вместе с Гете: «Исчезните! Ведь я же разъяснил!» Но вместе с Гете мы должны и продолжить: «Мы так умны, – а в Тегеле есть духи!»[103] Но нам, по крайней мере, открылось истинное положение вещей; то есть мы понимаем, что этот комплекс вовсе не мог бы существовать, если бы наша природа не наделила его скрытой инстинктивной энергией. Мне хотелось бы пояснить это утверждение на небольшом примере.
