для работы. Я взяла материалы, над которыми работала, таращилась на них пару часов, посмотрела видео убийства человека полицейскими и быстро выключила. Усталость вроде бы прошла, но уже пора было идти домой. Тогда я поднялась, надела пальто и вышла из офиса.
Это был долгий год. В выборную неделю 2016 года я так много работала, что у меня не оставалось времени обдумать, что происходит… Инаугурация Трампа в январе 2017 года стала для меня равносильна взрыву бомбы. В выходные мы с подругами отправились в наше любимое кафе и заказали бургеры и картошку фри.
– Я всегда знала, что Америка – расистское государство, – сказала одна из подруг. – Ничего удивительного. Но оказалось, что я даже не представляла, насколько здесь силен расизм. Похоже, они просто не хотят, чтобы мы жили здесь.
За нашим столом собрались одни иммигранты.
– Но ведь Трамп не победил в народном голосовании, – возразила другая подруга, выдавливая кетчуп на картошку. – Гораздо больше тех, кто хочет, чтобы мы жили рядом с ними. Мы принадлежим этому миру.
– Но я встречала людей – например, в глубинке Джорджии, – которые вообще не знакомы с иммигрантами, – добавила я. – Они не знают, принадлежим мы этому миру или нет, потому что они нас не знают. Думаю, мы должны достучаться до них и показать, что мы тоже люди, что у нас те же проблемы. Нужно построить диалог, чтобы мир перестал быть черно-белым.
Подруги молчали. Позвякиванье вилок за соседними столиками стало невыносимо громким. Через какое‑то время одна из подруг протянула:
– Ты возлагаешь на людей с иным цветом кожи слишком тяжкий груз, Стефани. Для тех, кто не виноват в этом безобразии, это слишком тяжелый эмоциональный труд. Может быть, кто‑то этим и займется. Но только не я.
– Согласна, – поддержала ее другая. – Не думаю, что этим должны заниматься все, даже те, кого это эмоционально не затрагивает. Это может быть опасно. Да и нездорово.
Но я не могла отступить. На меня что‑то нашло.
– Теперь это дело каждого! – воскликнула я. – Разве у нас есть альтернативы? Гражданская война? Мы не можем просто замкнуться в своих группах и не общаться друг с другом! Это мое дело! И это ваше дело тоже! Мы обязаны! Ставки слишком высоки!
Это был мой последний бранч с этими подругами. После они перестали отвечать на мои сообщения и звонки. Я ошиблась. Они никому и ничего не были должны.
И все же я, как и обещала, ввязалась в это дело. Я часами беседовала по телефону с полицейскими и пограничниками, бывшими членами ку-клукс-клана и белыми супрематистами. Я изо всех сил пыталась обнаружить хотя бы крупицу человечности в отъявленном белом супрематизме, пока один из его представителей не признал:
– Вы очаровательная, интеллигентная женщина, и мне приятно беседовать с вами. Но когда начнется расовая война, я, не задумавшись, всажу вам пулю в лоб.
Да, расовые отношения в Америке явно улучшились…
Со временем я поняла, что беседы с белыми супрематистами на радио были настоящим эмоциональным терроризмом – и для меня самой, и для цветных слушателей. Мои собеседники активно пропагандировали программу ку-клукс-клана. Но мое руководство хотело получать материалы на единственную тему – тему расовой несправедливости. Их больше не интересовали мои сюжеты о простых человеческих радостях и сложностях, если в них не присутствовал политический элемент. И все твердили о значимости журналистики подобного рода – даже в рекламе во время матчей Суперкубка. Я поддалась на эту уловку и постоянно вспоминала слова дяди Человека-паука: «С великой силой приходит большая ответственность». Я целыми днями просматривала новостную ленту, пытаясь найти подходящий политический сюжет, который все разрешит. А мой начальник не пропускал в эфир ни одного моего сюжета.
В начале 2018 года моя тревожность достигла пика.
В январе я стала довольно странно вести себя с окружающими. Моя подруга устроила вечеринку с кассуле. Она приготовила мясо с бобами в горшочках и пригласила настоящих гурманов. Я принесла французскую луковую приправу из сметаны и пакет сухих закусок – весьма неприглядный вклад в общую трапезу в сравнении с приправой из сыра с трюфелями и паштетом из куриной печени с портвейном. Когда разговор зашел о реалити-шоу «Королевские гонки РуПола» (не видела ни одного выпуска), ностальгических историях из времен обучения в престижной нью-йоркской школе Стьювесант (я выросла в Калифорнии) и кокотницах Le Creuset (я‑то нашла всю свою посуду на улице), я попыталась ввернуть несколько шуточек об азиатах, но они никому не показались смешными. Непонятая, я оказалась рядом с сырной приправой и паштетом – должна признать, что совершенно случайно съела слишком много по стандартам обычной вежливости и по стандартам собственной непереносимости лактозы. А потом я уединилась с кулинарной книгой Джейми Оливера. Там я сердито пыхтела, пока Джоуи не собрался уходить. До самой ночи я терзалась приступами стыда, сожалений – и газов. Я не хотела обсуждать кулинарные горшочки.
За время работы в «Этой американской жизни» у меня выработалась привычка заглядывать в кабинеты коллег и спрашивать, не хотят ли они спуститься со мной в курилку, чтобы я могла пожаловаться на своего злобного начальника. Но в последнее время я стала замечать, что лица коллег после моего приглашения мрачнеют. И поняла, что от меня устали. Я должна была держать свой негатив внутри, но у меня не было никакого позитива – мне нечего было сказать. И тогда я опустила шоры и перестала общаться с коллегами, продолжая страдать в одиночку. Один раз я заставила себя пойти на вечеринку с коллегами, но там обнаружила, что могу лишь безостановочно жаловаться на жизнь.
Каждый день я ехала на работу в метро, слушала The Daily – и плакала. Панические атаки случались все чаще, были все более продолжительными, а рыдания – все более сильными и неконтролируемыми.
В середине февраля меня вызвал к себе начальник. Он сказал, что на прошлой неделе я сделала мелкую ошибку в программе: вместо инструментальной мелодии, которая нравилась ему, поставила ту, что нравилась мне.
– Ты слишком неосмотрительна, – сказал он. – Ты постоянно так поступаешь. Не обращаешь внимания на детали. Тебе нужно собраться и работать более внимательно, иначе…
Он покачал головой. Иначе что? Он меня уволит? Я вообще не должна была работать над той программой. Меня подключили в последнюю минуту, потому что остальные не умели пользоваться программным обеспечением. Я делала программу за программой – а ведь такая работа требует многих недель интенсивной, тщательной координации действий целой команды. Меня попросили заняться этой исключительно сложной работой, потому
