Потом лежали, всячески милуя друг друга. «Ирек дрожал и тихо постанывал. Я взял его сокровище ладонью и стал ритмично массировать. Ирек снова напрягся, крикнул: «Я не могу больше выдержать, люблю тебя, Анджей!», издал протяжный стон, обнажая снежно-белые зубы, и хлобыстнул, как из пушки, горячей спермой, которая пролетела над моей головой, на стену, на торс и живот. Я прижался к нему, упиваясь этой теплой липкостью». Всё это время в комнате звучал рок — Олдфилд и другие. Когда с пластинки зазвонили молотки в серебряные трубы, Ирек вскрикнул, напряг торс, одним движением вошел в меня, отбросил голову назад и со стоном бухнул в меня всем своим естеством».
И еще раз Анджей описывает их соитие в свой следующий день рождения. Они соединялись стоя в ванной. «Красавец Ирека стал теперь и вправду беспокояще огромным. Нежная кожица стягивалась почти до конца. Вдобавок он был таким длинным, что я массировал его двумя руками. Ирек легко оборотил меня кругом, прильнул со спины, а свое чудо всунул мне между ягодиц и начал втискивать его в меня. Шло, естественно, туго, и я достал глицерин, нагнулся и завыл от роскошной боли. Он вошел в меня с третьего толчка. <…> Его прекрасные молодые яйца ритмично касались основы моего тыла, что переходило в громкое бешеное хлестание. Он взял меня под мышки и, ритмично притягивая к себе, галопировал добрых полчаса, аж до пронзительного «Ууааа!», которое невольно вырвалось из его горла. Удар его спермы я почувствовал глубоко в себе». <…> Вдруг Ирек одним движением вытащил своего ужа, отвернулся, обеими руками оперся о стену и коротко велел: «Действуй!» <…> На каждый толчок Ирек роскошно отвечал качанием бедер, чтобы мой член входил как можно глубже. Стонал от наслаждения. Когда я шепнул ему в ухо: «Уже!», он оттолкнулся от стены, обхватил сзади мои ягодицы и железным давлением прижал их к себе».
В отличие от художественного описания Чейбона, тут описание сугубо стандартно. Автор очень хочет передать читателю уникальность своих переживаний, которые так дороги для него, но не умеет. Словарь его беден и сформирован обычной гомоэротической литературой, так что вместо любовного романа, пусть откровенного, получается заурядная порнография. Описание выдает сугубую гомосексуальность Анджея, но она и так постулирована. На подробностях можно было бы и не останавливаться, но здесь интереснее поведение Ирека, которое, по сути ничем не отличается реакциями и эмоциями от поведения Анджея. Между тем, Ирек — вот это и есть самое интересное — в основе не гомосексуален. У него была постоянная девушка — Марта. Тем не менее.
«Наша любовь продолжалась два с половиной года. Ирек был, по-моему, гетеро, но со мной и у меня искал чего-то другого — того, чего не нашел у Марты. Мы занимались любовью в сумерках, в темноте ночи, на рассвете и в полном блеске дня, ибо, как он говорил, он хотел, чтобы не только Земля и Луна были свидетелями его любви и счастья, но и само Солнце. Этого не понимала Марта — любила только «тихо и в темноте». Когда он стонал от наслаждения, она утихомиривала его и даже наказывала. Он хотел свое наслаждение переживать вполне. Марта даже ласкать свою грудь ему не позволяла. Мы, когда «переправлялись на другой берег радуги», всегда благодарили друг друга ласками — Марта тотчас же вставала и спешила в ванную, чтобы смыть с себя «паскудство». Не знаю, с Мартой ли Ирек сейчас и научил ли он ее чему-нибудь.»
(«Andrzej», 1997: 34–35)
Не думаю, что Анджей угадал причину «зигзага» Ирека. Если бы дело было только в зажатости, непонятливости и нечуткости Марты, он поискал бы и нашел другую девушку. Почему ему, гетеросексуальному, взрослому, молодому, вдруг понадобился для любви немолодой мужчина и он сам проторил к нему путь, остается загадкой. Загадкой масштабной, потому что гомосексуалов, по статистике Кинзи, от четырех до тринадцати процентов, а полновесные гомосексуальные приключения (оканчивающиеся оргазмом) имеют в тот или иной период своей жизни (не считая детских игр) 37 процентов мужчин (1948: 650). Больше, чем каждый третий. А если присоединить и те приключения, в которых оргазма не было, то каждый второй. То есть, гомосексуальные проявления шире, чем гомосексуальная принадлежность.
Датский медик Торкил Вангорд, признавал, что можно соблазнить мальчика или мужчину к гомосексуальному акту, но это не превратит его в гомосексуала. Однако соблазнить, считал он, можно почти всякого, потому что в каждом мужчине есть некий компонент гомосексуального чувства, некий «гомосексуальный радикал». (Vangaard 1962).
Человек, от которого этого никак нельзя было ожидать, Уинстон Черчилль как-то признался Сомерсету Моэму: «Я однажды любопытства ради переспал с мужчиной». Моэм спросил: «Ну, и как?» Черчилль ответил: «Музыка!».
Известно, что в его молодости, в 1896 г., когда Черчилль учился в военной академии Сэндхорст, на него поступила жалоба от некоего Брюса, что с сыном Брюса мл. лейтенантом Аланом Черчилль совершает аморальные акты на манер Оскара Уайлда (Laveriere 1997: 29). Возможно, что столь музыкальное впечатление осталось у Черчилля от мл. лейт. Алана Брюса.
Есть даже целая категория голубых, которые терпеть не могут голубых! Они любят только обычных парней, старательно выискивают их и похожи на «целочников» — тех гетеросексуальных Дон Жуанов, которым для наслаждения нужны всё новые невинные девицы — их они неустанно и изобретательно соблазняют. Только здесь вместо девиц — непричастные к голубому сексу парни.
Таких голубых весьма много, и другие голубые на подобный спрос реагируют — это отражается в стиле частных объявлений в гомосексуальной периодике. Так, в польских журналах, где объявлений о желаемом знакомстве сотни в каждом номере, многие содержат такие самохарактеристики: «не манерен», «мужественен», «не связан со средой» (подразумевается голубое сообщество). И гетеросексуалы идут на этот соблазн — мы уже видели, почему. Потому что им (по крайней мере, некоторым) надо прощупать границы своей личности, испробовать запретное, испытать то, что за чертой. И получить разрядку той напряженности, которая налагается культурными запретами. Побывать на карнавале.
Глава IX. Субкультура и культы
Странное и любопытное письмо приводит Шахиджанян (1993: 301). Пишет солдат Александр М., 19 лет., у которого своя, доморощенная, но весьма разработанная гипотеза гомосексуального совращения.
«После школы я поступил в Московский университет и впервые смог изучить город. Постепенно мои изучения свелись к одному: я стал завсегдатаем туалетов, бань и других мест для встреч. Можете поверить, меня не интересовала сексуальная сторона дела. Меня увлекали беседы с этими людьми. Я, впрочем, не сводил всю проблему гомосексуализма к «даванию в зад».
Апологеты гомосексуализма делятся, на мой взгляд, на патологических (что для меня равно с больной психикой) и «голубых». Если первым всё равно, «где» и «как» (именно они являются основной массой туалетных и банных клиентов), то на второй группе держится гомосексуализм. Судите сами. Первые не отличаются ни умом, ни красотой, ни манерами, «голубые» же — это, как правило, тонкие, впечатлительные, я бы даже сказал, романтические люди, которые очень удачно подгоняют под свои действия научную и историческую основу, действуют не кулаком и нахальством, а примером, убеждением, обольщением. Едва ли какой-нибудь представитель первой группы может кого-то обольстить, соблазнить, пополнить ряды гомосексуалистов новым членом. Эту функцию выполняют «голубые».
Себя я не знаю, куда отнести. У меня множество связей среди «голубых». Мне очень нравятся эти симпатичные, умные, тонкие и нежные люди. И пока я не нахожу разницы между женщиной и мужчиной в постели. Разве что ночь с первой грозит нежелательной беременностью, чьей-то разбитой судьбой».
При всей наивности этой разбивки на патологических, отвратительных завсегдатаев бань или туалетов и привлекательных, обольстительных «голубых», наблюдение о двух группах среди мужчин, которые любят мужчин — о, так сказать, рабах секса и рыцарях культуры, — солдат сделал очень меткое. В какой-то мере оно совпадает с американским различением гомосексуалов и геев, приобретающим всё большее значение.
Для многих слова «гомосексуал(ист)» и «гей» — синонимы. Но не для самих гомосексуалов, особенно если взять активистов этого сообщества.
Чарлз Силверстайн в начале 80-х написал в своей книге «Мужчина мужчине»:
«…мы назвали себя «геями», а не «гомосексуалами». Мы не знали, откуда это слово произошло, но «гей» не имело клинических обертонов «гомосексуала», ассоциации с анормальностью и аморальностью. Называя себя «геями», мы отвергли традиционное навешивание ярлычка, производимое репрессивным обществом, и определили свою новонайденную идентичность».
