Вернемся к обсуждению сопротивления: Фрейд усиленно подчеркивает, что требования любви пациентки, ее эротизация переноса могут рассматриваться как сопротивление, как сила, которая препятствует продолжению лечения. Конечно, именно это бессознательно имеется в виду; несомненно, понимание или желание быть понятой, не играет никакой роли в желаниях пациентки в такие периоды. Здесь, как обычно в трудах Фрейда, сопротивление рассматривается как сила, мобилизованная в особенности против припоминания вытесненного материала и таким образом против лечения как такового. Недавно некоторые аналитики поставили под сомнение такое ограниченное использование данного слова (например, Шафер, 1991). Другие находят, что оно в большой мере выпало из их словаря и что его место было занято более детальными описаниями импульсов и защит пациентки внутри сессии и как часть его или ее общей структуры личности. Таким образом, мы можем считать, что показывая любовь, послушание пациентки, Фрейд также показывал ее защиты от более критических и негативных чувств и импульсов.
Я уже упомянула в начале, что данная работа Фрейда исключительно актуальна в настоящее время. В нашей работе все еще периодически встречается описываемый Фрейдом крайний тип случая, но те же самые или сходные факторы также действуют, более тонким образом, во многих явно более обычных, но все еще довольно трудноизлечимых случаях. Я хочу привести небольшой пример этого: пациентка была молодой женщиной, ученым-исследователем, интеллигентной и с широким кругом интересов; она, по-видимому, установила хорошие отношения с аналитиком и к анализу и желала сотрудничать и конструктивно использовать анализ. Постепенно я выстроила картину ее внутреннего мира. У нее было сильное убеждение в том, что люди ею пленяются; например, хотя ее бывший друг в действительности женился на ком-то другом, она была убеждена, что он все еще глубоко привязан к ней эмоционально. Что касается взаимоотношений со мной, стало вполне очевидно, что имела место фантазия, будто моя жизнь очень пуста, что я завишу от работы со своими пациентами и что я была очень сильно к ней привязана, нуждаясь в том, чтобы иметь ее для лечения, ради самой себя, и завидовала ее достижениям, в особенности ее взаимоотношениям с мужчинами. Ей удавалось, как она считала, держать меня на уровне завидующего и нуждающегося в ней человека. Ее способ достижения этого был частично чисто фантазийным, но она тонко, бессознательно, пыталась втянуть меня в некое взаимодействие с собой. Например, она имела обыкновение использовать почти любую интерпретацию для мазохистских нападок на себя; таким образом, в ее рассудке я стала садистским партнером. Она осуществляла это вне сессии, повторяя потенциальные инсайты и интерпретации и используя их для собственного бичевания и мучения, иногда в течение нескольких часов. Хотя она казалась послушной и сотрудничающей, не было почти никакого прогресса, так как инсайт стал таким образом источником перверзного сексуального возбуждения. Внутри сессий имела место тонкая эротизация переноса, тайно направленная на недопущение какого-либо реального различия между нами; мы обе должны были быть пойманы в это сопротивление, что должно было помешать мне быть подлинным аналитиком и отличной от нее, и таким образом победить меня и держать меня в рабстве. Это также давало ей возможность перверзного удовлетворения. Вот пациентка, которая не требует любви словесно, как это описывает Фрейд, но которая бессознательно пытается завлечь аналитика в некую разновидность садомазохистской любви или манипулировать им и в то же самое время убеждена в том, что аналитик некоторым образом любит ее и зависит от нее и что она неотразима.
Как я отмечала, Фрейд обсуждает потребность доходить с этими пациентками до инфантильных корней их любви. Вышеописанная пациентка с самого раннего детства была сильно увлечена своим двоюродным братом, который большую часть времени жил с ее семьей, так как его родители жили за рубежом. Этот мальчик явно имел крайне выраженные садистские привычки и любил причинять мучения, и двое этих детей были глубоко увлечены друг другом, так что моя пациентка чувствовала себя не в состоянии его бросить. У нее всегда было чувство уверенности в том, что она была любимицей матери, предпочитаемой даже отцу. Семейная история гласила, что в младенчестве ее не отнимали от груди, но она сама отвернулась от нее. Я подчеркиваю это для показа того, что в такой эротизации переноса пациентки, хотя она может рассматриваться как сопротивление анализу, сопротивление является лишь частью присущего ей способа любви, ненависти, контроля, предотвращения любого сдвига в установленной ею структуре всемогущественного превосходства и избегания более реалистических и зависимых взаимоотношений. Пациентка Фрейда вначале казалась сотрудничающей и послушной; моя пациентка вначале, при реакции на интерпретации, казалась примиряющейся с инсайтом и виной. Но, в действительности, вина использовалась для садомазохистских целей, для контроля над аналитиком и для того, чтобы помешать анализу стать продуктивным.
Возвращаясь к дискуссии Фрейда, мы можем в настоящее время видеть, как пациентки, которые эротизируют перенос, склонны сводить на нет или, в действительности, срывать лечение. Однако Фрейд в своей статье 1915 года все еще воспринимал эту деструктивность либо как сопротивление к всплытию импульсов или воспоминаний из бессознательного, либо как аспект любви — то есть, как аспект сексуальных инстинктов. И лишь пять лет спустя, в работе "По ту сторону принципа наслаждения" он показал, что эти крайне агрессивные аспекты противостоят инстинктам жизни, включая сексуальность, и отнес их к группе инстинктов смерти. Эта новая классификация открыла целую область агрессии и деструктивности в анализе и в жизни. Представление о пациентах, полных решимости разрушить прогресс, было затем связано с концепцией негативной терапевтической реакции. В работе о любви в переносе мы получили превосходную картину такого негативизма, использующего эротизацию в качестве главного оружия, но рассуждения Фрейда на этот счет — как, например, когда он пытается выделить различные мотивы, одни — связанные с любовью, другие — с сопротивлением — до некоторой степени неискренние. Я полагаю, что это часто происходит, когда он движется к новому открытию, но связан идеями, от которых еще не может отказаться. Здесь Фрейд еще совершенно не осознает, сколь радикальный шаг ему вскоре предстоит сделать в постижении мощи и определенности деструктивных влечений. В случае с только что описанной мною пациенткой мы можем видеть, как эротизация переноса была направлена, по большей части, на разрушение моей работы, на мою сепарацию как человека, на разрушение моей способности помочь ей — на саму материю прогресса и жизни.
Тот тип поведения, который обсуждает Фрейд в этой работе, является классическим примером отыгрывания, в отличие от думания или припоминания. Я нахожу его обсуждение здесь крайне интересным. Он подчеркивает важное значение использования действия вместо мышления, тему, которой он был крайне озабочен в тот период, как мы можем видеть из предшествующей работы в этой серии "Воспоминание, воспроизведение и проработка" (1914). Данная тема остается крайне важной в современном аналитическом мышлении, в особенности, когда мы рассматриваем пациентов, которые используют очень примитивные психические механизмы, такие как громадную проекцию или проективную идентификацию, и чье мышление очень конкретно. Для них мышление и реальность столь тесно связаны, что отыгрывание вместо осмысливания неизбежно. Но совершенно безотносительно к этим пациентам с более тяжелыми расстройствами, мне кажется, что в настоящее время эта резкая дихотомия представляется нам в определенном смысле ложной, так как мы можем сказать, что все пациенты привносят свои привычные отношения и образцы поведения во взаимоотношения с аналитиком, а не только свои воспоминания.
Наше понимание ловкости отреагирования вовне или внутри (психоаналитической ситуации) в таком переносе, возможно, является одним из наиболее важных продвижений в технике за последние годы. Мы принимаем это положение не так, как это описывает здесь Фрейд, что влюбленность пациентки во врача неизбежна, но что типичная природа любви пациентки будет неизбежно представлена во взаимоотношениях с врачом. Она может отыгрываться шумно, с протестами, требованиями или угрозами, как в случаях, описанных Фрейдом. Или она может всецело проявляться как влюбленность, но, как я подчеркивала, природа способа любви или нелюбви пациентки будет неизбежно возникать в переносе. Пациентка может быть отвергающей, молчаливой, замкнутой, решительно независимой. Альтернативно, любовь может быть более молчаливой, тонкой и перверзной, как в описанном мною случае. Вообще, может быть лучше, вместо использования термина влюбляться, описывать природу объектных взаимоотношений, которые пациентка привносит в перенос.
