Возможно, и для нас, как когда-то для наших предков, иногда подавленность бывает благотворной в том отношении, что в этот период мы как бы временно отступаем, чтобы потом успешно справиться с тяжелыми условиями или опасными обстоятельствами. Отступить, чтобы переждать, накопить энергию и жизненные силы, пока не наступит более благоприятное время для решительных действий. Однако современная жизнь не позволяет слишком долго пребывать в «зимней спячке».
Опыт лечения депрессий показывает: гораздо полезнее помочь таким людям начать что-нибудь делать и восстановить их связь с тем хорошим, что происходит в жизни, чем просто «переждать» депрессию. Лечение Дона, 33-летнего разведенного бухгалтера, страдающего повторяющейся длительной депрессией, иллюстрирует это предположение. В детстве родители никогда не позволяли ему делать, что он хотел. Они очень редко хвалили его или вообще не хвалили за выполнение домашних обязанностей, но сурово наказывали и заставляли чувствовать себя виноватым, когда у него что-то получалось плохо.
Когда мальчику захотелось иметь велосипед, ему обстоятельно объяснили, почему ездить на велосипеде в его возрасте опасно: велосипеды дорогие, а такой беспечный ребенок, как Дон, не сможет о нем хорошо заботиться. Он так и не получил велосипеда. Позже ему захотелось научиться водить машину, ему сказали, что подростки — плохие водители и ему придется подождать.
Дон женился на женщине, которая была похожа на его мать. Жена никогда не хвалила его и всегда, казалось, была готова найти повод поругаться. К моменту начала лечения прошло почти три года, как они развелись. Вскоре после развода у него начались периоды депрессии, которые каждый раз становились длиннее. Лекарства уже мало помогали, даже вызывали побочный эффект, делая его нервным и раздражительным.
Взамен лекарств я предложил Дону составить список того, от чего он обычно получал удовольствие до того, как впал в депрессию. Его задача состояла в том, чтобы по меньшей мере два раза в неделю предаваться былым удовольствиям (из его списка), как бы он ни был подавлен. Вдобавок, как бы ему ни казалось, что у него что-то плохо получается на работе или просто в общении с людьми, он не должен был «бежать» от ситуации, впадая в депрессию и, уйдя в себя, отправляться домой. Он должен был закончить дело, которое начал, даже если у него пропадало желание это делать. При таком лечении хроническая депрессия, длившаяся пять месяцев, прошла в течение четырех недель.
Как мы уже говорили, состояния раздражения—агрессии, страха—бегства, депрессии—ухода сами по себе еще не служат признаками психического нездоровья. Вместе с тем, и польза от них невелика. Они — первичные реакции организма и ни в какое сравнение не идут со способностью человека решать проблемы на словесном уровне, на уровне мышления и речи. Более того, они могут даже создавать определенного рода препятствия. Когда мы рассержены или напуганы, низшие центры мозга «перекрывают» большинство операций, которыми заведует кора головного мозга. Происходит отток крови из головного мозга; кровь проникает в мышцы, чтобы подготовить их к физическим действиям. Работа сознания, таким образом, тормозится. В таком состоянии человек не может эффективно думать, а это чревато ошибками. К тому же, наши обычные, повседневные отношения с окружающими не требуют ни физической борьбы, ни бегства
И в самом деле: эти примитивные реакции оттесняют нашу способность словесного разрешения проблем на второй план. Большинство из нас отстаивают себя словесно только тогда, когда уже достаточно раздражены и сердиты. Гнев ослабляет нашу позицию в конфликте. Когда мы сердимся, другие склонны сводить нашу обиду к следующему: «Он просто выпускает пар. Когда он успокоится, все будет в порядке. Не обращай внимания». Ситуация конфликта — совсем не то, что аварийная ситуация на дороге. Здесь примитивные реакции (страх, бегство) попросту бесполезны. Они, скорее, создают новые проблемы, а не решают старых.
Если исходить из того, что в арсенале у человека имеется три главных способа поведения в конфликте (два унаследованных от животных — агрессия и бегство, а третий, человеческий — словесное общение), то почему многие люди все-таки раздражаются или пугаются; почему они используют лишь агрессию или бегство, сталкиваясь с проблемами?
Если наша исключительно человеческая способность разрешать проблемы столь ценна для выживания, то почему многие из нас ее очень плохо используют? Назначение этой вступительной главы — помочь найти ответ на столь непростой и важный вопрос. Ответ на него поможет нам понять, почему многие из нас нуждаются в раскрытии своей способности словесно разрешать проблемы, с которой мы родились, но которую так часто теряем на каком-то этапе. Для начала обратимся к тому, что происходит с нами в детстве.
В раннем детстве мы ведем себя уверенно и настойчиво. Первое независимое действие младенца — протест. Если происходит что-то, что ему не нравится, он тут же дает знать об этом посредством звукового отстаивания своих прав — при помощи плача, крика и воплей в любое время дня и ночи. Мы все в этом возрасте были очень упорны и сообщали о своем недовольстве до тех пор, пока его причина не устранялась. Научившись ползать, мы упорно и настойчиво делали то, что хотели: исследовали все и вся. Если бы малыши не были бы ограничены физически или не спали бы, они не давали бы ни секунды покоя окружающим. Только изобретение детской кроватки, манежа и няньки позволило родителям делать что-то еще, кроме как постоянно «пасти» младенца.
Скоро, однако, младенец превращается в маленького ребенка, умеющего и ходить, и говорить, и понимать, что ему говорят его родители. С этой поры физически ограничения его поведения уже не эффективны. Контроль над ним со стороны родителей с физического меняется на психологический. Вспомним знаменитое детское упрямство. Ребенок может даже прервать любимое занятие, чтобы сказать «нет». Еще бы! Ведь в детском упрямстве проявляется врожденная человеческая способность словесно отстаивать себя. Что делают родители? Многие из них, к сожалению, принимают ответные меры: они приучают детей ощущать себя беспокойными, ничего не знающими и виноватыми. Но с какой целью? Для того, чтобы было легче психологически контролировать их поведение.
Итак, родители заставляют своих детей переживать эти негативные эмоции по двум причинам. Во-первых, чтобы эффективно контролировать их природное упорство, иногда раздражающее и взрывоопасное. И это ни в коей мере не говорит о том, что родители бесчувственны или безразличны к своим детям. Они ошибаются, принимая детское упорство в отстаивании своих прав за врожденную агрессивность, которую дети проявляют, когда они рассержены. Во-вторых, родители используют этот метод психологического контроля, потому что их родители в свое время также приучили их испытывать беспокойство, ощущать свое невежество и вину.
Приучить к этим чувствам довольно легко. Достаточно внушать уверенность в том, что именно твое поведение вызывает ощущение раздражения, что ты — невежда, и что ты виноват. Воспитание исходит от обоих родителей, но мама выполняет большую часть «грязной» работы, поскольку она проводит с вами гораздо больше времени, чем отец. Когда ребенок наводит порядок в своей комнате и убирает на место игрушки, мама обычно говорит: «Вот хороший мальчик!» Когда ей не нравится то, что он делает, она говорит: «Ну, что ты за ребенок? Только непослушные дети не убирают свою комнату!» Вскоре вы привыкаете к тому, что слово «непослушный», что бы оно ни значило, относится именно к вам. Когда звучит это слово, мамин голос и настроение предвещают нечто ужасно неприятное. Мамы часто говорят своим детям, что они плохие, ужасные, кошмарные, грязные, дурные, несносные, испорченные или даже злые. Но все эти слова означают одно и то же: «Ты! Кто ты такой? Маленький, беспомощный и многого не знающий. И ты должен испытывать беспокойство, испуг и, конечно, свою виновность».
Используя слова «хороший» и «плохой» для контроля поведения ребенка, мама тем самым отрицает свою ответственность за то, что она заставляет его делать то, что она хочет (например, чтобы он убрал свою комнату). Эффект, который оказывают на маленького ребенка слова «хороший», «плохой», «правильно», «неправильно» оказывается таким, как если бы мама сказала: «Не делай кислое лицо. Это не моя прихоть, чтобы ты убрал свою комнату. Бог хочет, чтобы ты прибрался!» Здесь подразумевается апелляция к некоему авторитету, создавшему правила, которые все мы должны выполнять.
Подобный способ контроля — «плохой—хороший мальчик» — очень эффективен, но по сути это контроль исподтишка. И честное общение возможно только тогда, когда мама прямо и, опираясь на свой авторитет, говорит, что это она хочет, чтобы ребенок это сделал. Тем не менее, маме кажется, что будет правильнее научить ребенка различать между «хорошо» и «плохо» с помощью таких общепризнанных авторитетов, как Бог, правительство, полицейский, злой дядя и тому подобное — с помощью всех тех фигур, которые по-детски воспринимаются главными судьями в области «плохого» и «хорошего».
