Подобный способ контроля — «плохой—хороший мальчик» — очень эффективен, но по сути это контроль исподтишка. И честное общение возможно только тогда, когда мама прямо и, опираясь на свой авторитет, говорит, что это она хочет, чтобы ребенок это сделал. Тем не менее, маме кажется, что будет правильнее научить ребенка различать между «хорошо» и «плохо» с помощью таких общепризнанных авторитетов, как Бог, правительство, полицейский, злой дядя и тому подобное — с помощью всех тех фигур, которые по-детски воспринимаются главными судьями в области «плохого» и «хорошего».
Мама редко говорит: «Спасибо. Мне очень нравится, как ты убрал свою комнату». Или: «Я, наверное, надоела тебе своей просьбой убраться, но я действительно хотела, чтобы ты это сделал». Таким признанием мама учит вас тому, что все, что хочет мама, важно уже потому, что она этого хочет, а не полицейский. И это правильно. Мама учит вас, что никто не проверяет вас, кроме нее — и это правда. Вы не должны чувствовать, беспокойство, вину или нелюбовь к себе только потому, что вам не нравится пожелание и просьба мамы. Вас ведь не учат: все, что любит мама, — хорошо, а что не любит — плохо. Если мама прямо говорит: «Я хочу», в этом нет скрытой угрозы. Это вовсе не значит, что «хорошие» дети любимы, а «плохие» — нет. Вам даже не нужно любить то, что хочет от вас ваша мама, вы просто должны сделать это!
Вот счастливая ситуация: вы готовы ругаться и ворчать на маму и папу, но знаете, что они все равно любят вас! А приучать вас чувствовать вину, чтобы потом манипулировать вашим поведением — то же самое, что заставлять вас любить вкус аспирина до того, как он снимет вашу головную боль. К счастью, когда родители берут на себя роль авторитета в решении вопроса, что их детям можно делать, а что — нельзя, они тем самым учат своих детей: когда вы вырастете, вы не только сможете делать то, что захотите — так же, как папа и мама, но и многое из того, что вам совершенно не нужно — подобно тому, как приходится это делать папе и маме.
К сожалению, детей приучают испытывать чувство гнева, а также ощущение собственного невежества и вины во многих ситуациях. Например, дочь играет с собакой в гостиной, а мама хочет прилечь. Мама приступает к управлению эмоциями девочки при помощи следующих слов: «Почему ты всегда играешь с Джеком?» Предполагается, что дочь должна ответить, почему она всегда в гостиной играет с собакой. Не зная других причин, за исключением той, что ей нравится и что это занятно, девочка чувствует свое невежество: если мама спрашивает о причине, то она обязательно должна быть. Ведь мама не спросила бы о том, чего нет, правда? Если дочь правдиво, но робко ответит: «Я не знаю», мама отпарирует: «Почему ты не идешь в комнату сестры поиграть с ней?» Отсутствие «хорошей» причины того, почему она предпочитает играть с собакой, а не с сестрой, вновь заставляет ее чувствовать себя неуютно. Пока она ищет причину, мама прерывает ее бормотанье: «Кажется, ты совсем не любишь играть с сестрой. А она хочет играть с тобой». Девочка чувствует себя виноватой и продолжает молчать, а мама тем временем наносит смертельный удар: «Раз ты не хочешь играть с сестрой, она не будет тебя любить и не захочет играть с тобой». Теперь дочь, кроме всего, обеспокоена тем, что ее сестра, возможно, на нее в обиде. И она отправляется из гостиной, чтобы занять подобающее место в жизни — рядом с сестрой и подальше от маминых ушей.
По иронии судьбы, все мамины попытки убедить девочку, что она должна любить играть с сестрой, сильно колеблют ее природную стойкость и уверенность в себе. Было бы лучше, если бы мама прямо, но вполне по-человечески понятно, ворчливо сказала: «Убирайся-ка вон из гостиной, я попытаюсь поспать. И забери этого облезлого и безмозглого пса с собой!» Хотя, надо признать, подобным высказыванием она показывает ребенку реальность без прикрас: жить с другими людьми ой как трудно!
Часто люди, которых вы любите и которые вам не безразличны, относятся к вам жестоко, потому что они всего лишь человеческие существа. Они могут любить вас и заботиться о вас и тем не менее сердиться на вас. Жизнь с другими людьми не бывает все время легкой и замечательной. Так что периодическими проявлениями гнева в повседневной жизни мама готовит вас в дальнейшем справляться с парадоксами человеческого поведения.
Манипулирование негативными эмоциями продолжается и вне дома. Более старшие дети уже знают, что с помощью этих эмоций можно контролировать поведение других. И они используют это средство, чтобы заставить меньших или более слабых детей делать то, что они хотят. Учителя подхватывают начатое мамой и контролируют поведение учеников в классе также с помощью негативных эмоций. В конце концов, когда вы уже очень хорошо приучены к тому, что вас в воспитательных целях заставляют испытывать негативные эмоции и не дают возможности проявить свою волю, вы начинаете использовать пассивную агрессию, пассивное бегство или ответное манипулирование, с тем чтобы достичь контроля над собственным поведением.
Ваши собственные ранние манипуляции, к примеру, звучат так: «Мама, почему так происходит, что сестра всегда сидит в своей комнате, когда я убираюсь во дворе?» Тем самым предполагается, что у мамы есть любимчики. В раннем возрасте вы еще недостаточно знаете об умении манипулировать и не можете соперничать в этом с мамой. А вот подростки уже достаточно наловчились, чтобы играть на присущих родителям чувствах беспокойства и вины. «Отец Марка купил ему компьютер. Разве вы беднее их? » И, хотя порой их манипуляции еще не очень умелы, их вполне достаточно, чтобы заставить родителей обороняться. В том же духе, в каком сын критиковал ее (завуалированно), мама отвечает: «Твоя сестра помогает мне по дому. Этого достаточно, поэтому ей и не приходится работать во дворе. Должен же ты хоть что-нибудь делать! Девочки убираются в доме, а мальчики — в саду». Здесь снова, спрятавшись за спасительным занавесом своих манипуляций, мама тонко намекает, что сын — законченный бездельник, и что не ее в том вина, что сыну неприятно выполнять свои обязанности.
Попробуем вместе проанализировать скрытый смысл этого взаимодействия между сыном-подростком и матерью. Мама имеет в виду, что она только следует некоему сложному набору правил, который составляла не она, и которого дети еще целиком не понимают.
Столкнувшись с неразрешимой на уровне слов проблемой, мальчик находит, что легче удалиться во двор и там долго ворчать, пассивно выражая свое раздражение. Мама управляет эмоциями и поведением детей, исходя из оценок «правильно», «ошибочно», «пристойно», и тем самым приучает вас мыслить в соответствии с некими туманными правилами, которым должно следовать.
Изъян такого подхода в том, что эти правила настолько абстрактны, что их можно интерпретировать как хочешь в одних и тех же обстоятельствах. Эти правила не имеют ничего общего с вашим собственным представлением о том, что вам нравится и не нравится. Они указывают, как люди должны чувствовать себя и вести по отношению друг к другу, независимо от реальных отношений между ними. Они часто догматичны и надуманны, не имеют никакого отношения к нашей природе. С чего вдруг, к примеру, мальчики должны заниматься уборкой двора, а их сестры — нет?
Было бы более полезно, если бы мама выразила в своем ответе свое личное мнение. В этом случае она не наказывает ребенка и не вступает в состязание с ним. Она могла, например, возражая на его критику, твердо и многозначительно ответить: «Я вижу, ты считаешь нечестным, что трудишься во дворе, в то время как твоя сестра играет. Это, должно быть, сердит тебя, но я все-таки хочу, чтобы ты прибрался во дворе сейчас». Таким своим решительным и безапелляционным ответом на попытку манипулирования ею, мама говорит нечто эмоционально убедительное. Она говорит: хотя тебе и придется делать то, что не хочется, ты имеешь право чувствовать себя недовольным..
Все мамы, которых я встречал в своей практике, говорили о дискомфортных ощущениях в общении с детьми. Главных источников их беспокойства было два. Во-первых, они были сбиты с толку разными методами воспитания детей: Спок говорит им одно, Геселл другое, а знакомый врач — третье. Во-вторых, все мамы ошибочно считают, что если они решили выступать от своего имени (не взывая к авторитетам и общепринятым правилам), то у них есть два пути: либо быть тираном, либо «тряпкой» в общении с детьми. Сталкиваясь с таким неприятным выбором, они возвращаются к испытанному способу манипулирования эмоциями, которому их научили их родители, вместо того, чтобы взять прямую ответственность и власть на себя: «Я хочу, чтобы ты... »
Взять на себя роль авторитета с тем, чтобы, воспользовавшись этим, облегчить самим себе и своим детям преодоление стрессов, — проще, но в эмоциональном отношении это очень нелегко. Одна мама, например, с оттенком враждебности спросила меня: «Как, вы нарушаете обещание, данное ребенку?» По тону, которым она задала вопрос, было ясно, что эта мама, как и многие другие, считала обязательным поддерживать образ человека, все знающего и никогда не нарушающего своего слова. Позднее, после моего разговора с ней, выяснилось, что я был прав. Она пыталась быть «совершенной, не делать ошибок, и при этом ей хотелось, чтобы ее не считали идиоткой. Однако своим поведением она сама себя ставила в идиотское положение. Претендуя на роль супермамы, она имела все шансы проиграть. Когда-нибудь ей бы все равно пришлось нарушить обещание: потому, что она не могла либо выполнить его, либо не хотела. Если бы она смогла отказаться от роли «совершенной мамы» и честно признаться, что нарушит данное дочери обещание, это уменьшило бы дискомфортные ощущения у обеих. Она могла бы, к примеру, сказать: «Я знаю, с моей стороны было глупо дать тебе обещание, которое я не могу сдержать, но нам придется отложить поездку в Диснейленд, которую мы планировали на субботу. Твоей вины никакой нет, ты не сделала ничего дурного. Давай прикинем, когда мы сможем поехать в другой раз, хорошо?» Такого рода отказом она дала бы понять своей дочери, что иногда даже мама может ошибиться. Следовательно, если мама не может быть всегда безупречной, не может быть такой и дочь. Главное, дочь поймет, что мама — тоже живой человек, по каким-то причинам они не могут поехать в этот раз, и они не поедут.
