137
Kraus. Op. cit. S. 245.
Ibid. 239.
Цит. по: Sombart. Der Bourgeois (L.В. Alberti. I libri della famiglia. Florence. G. Mangini, 1908).
Цит. по: Sombart. Op. cit. S. 142–143.
См.: Kraus. Op. cit. S. 259.
Франклин перечисляет наиболее важные добродетели: умеренность, сдержанность, любовь к порядку, твердость, бережливость, прилежание, искренность, беспристрастие, умеренность в еде, чистота, невозмутимость, воздержание и (добавлено позднее!) смирение. Характерно, что мы не находим упоминания о сострадании, любви и доброте.
Defoe D. Giving Alms No Charity. L., 1704. P. 426.
Sombart W. Op. cit. S. 234.
Другой важный вопрос – в какой степени мы можем говорить об усилении черт генитального характера среди представителей высшего среднего класса. На этот вопрос трудно ответить именно потому, что «генитальный характер» еще недостаточно хорошо изучен в клинической и персональной психологии.
Что отличает злокачественную форму анального характера (по Фрейду).
Предварительные исследования Майкла Маккоби (Micha el Maccoby) показали, что крайние формы некрофилии можно обнаружить предположительно у 10 процентов разных слоев населения в Соединенных Штатах и Мексике.
Считается, что под воздействием теории Фрейда произошла сексуальная революция. На мой взгляд, это сомнительно потому, что новая сексуальная свобода следует отчасти потребительским стандартам современного индустриального общества, как это наглядно продемонстрировал Олдос Хаксли в романе «О дивный новый мир» (дано по публикации в журнале «Иностранная литература», 1988, № 4. – Примеч. пер.). Как бы то ни было, существует и другой аспект фрейдистского влияния, который нередко упускается из виду. Одним из наиболее показательных элементов протеста радикально настроенной молодежи предстает протест именно против лицемерия и фальши буржуазного общества, нашедший свое отражение в идеях, поступках и языке молодежи. И именно потому, что Фрейд открыл новый аспект честности, его влияние на зарождение молодежного протеста против ханжества можно считать одним из важнейших.
Нагляднейшим примером того, насколько приверженность организации искажает даже самую простейшую реакцию человека, может служить следующее письмо Майкла Балинта редактору International Journal of Psycho-Analysis (Op. cit., p. 69): «Сэр, издание д-ром Джонсом третьего тома полной „Биографии“ Фрейда поставило меня как исполни теля последней воли Ференци относительно его научного наследия в затруднительное положение. В данном томе д-р Джонс совершенно недвусмысленно высказывает твердое убеждение относительно психического состояния Ференци, особенно в последние годы жизни, диагносцируя его как своего рода медленно прогрессирующую паранойю, отягченную на последней стадии манией убийства и одержимостью этой мыслью. Опираясь на этот диагноз, он в таком же духе интерпретирует, с одной стороны, научные публикации Ференци, а с другой – его участие в психоаналитическом движении. Несомненно, последний период жизни Ференци, отсчет которому можно вести с „Теории генитальности“ и с книги, написанной в соавторстве с Ранком, Entwicklugsziele («Цели развития), озадачивает. Именно в эти годы Ференци выдвигает ряд новых идей, которые воспринимались в то время как фантастические, революционные, недостаточно обоснованные и т. п. Более того, он сам не раз отказывался от той или иной из только что выдвинутых идей либо модифицировал ее. К тому же было широко известно, что Фрейд довольно критически относился ко многим из этих идей, хотя далеко не ко всем. // Все это создавало крайне неблагоприятную атмосферу, в которой оказывалось невозможным пересмотреть и правильно оценить, что полезного заключено в идеях Ференци, что имеет непреходящую ценность. Если суждения д-ра Джонса о психическом состоянии Ференци не получат сразу же должного отпора с моей стороны, то может сложиться впечатление, будто я как исполнитель завещания Ференци в части авторского права, один из его учеников и близкий друг, открыв ради «Биографии» доступ ко всей переписке между Фрейдом и Ференци, согласен с подобными суждениями. Из чего психоаналитическая общественность, несомненно, сделала бы вывод, что печатные материалы последнего периода, когда, если верить д-ру Джонсу, психическое здоровье Ференци постепенно угасало, не заслуживают должного внимания. По моему же мнению, истина заключается в прямо противоположном. Последние труды Ференци не только опередили на пятнадцать – двадцать пять лет развитие теории и практики психоанализа, но содержали к тому же еще много идей, которые могли бы пролить свет не только на проблемы настоящего, но даже и будущего. И лишь только по этой причине я хотел бы заявить, что часто виделся с Ференци (один или два раза в неделю почти еженедельно) на всем протяжении его болезни – злокачественного малокровия. Болезнь привела к быстро прогрессировавшему комбинированному перерождению спинного мозга. Очень скоро у него расстроилась координация движений, последние несколько недель он провел в постели, а последние несколько дней его приходилось кормить; непосредственной причиной его смерти стал паралич дыхательного центра. Несмотря на свою постепенно нарастающую физическую слабость, он всегда сохранял ясность ума и несколько раз обстоятельно обсуждал со мной свои расхождения во мнениях с Фрейдом, разнообразные планы о том, как переписать и расширить свой последний доклад на Конгрессе, если он еще когда-нибудь сможет снова взяться за перо. Я виделся с ним в субботу накануне смерти. Даже тогда, уже болезненно слабый и недвижный, умом он был совершенно ясен. Конечно, как и у любого из нас, у Ференци были некоторые невротические особенности, и в их числе обидчивость и чрезмерная потребность быть любимым и высоко ценимым, верно описанные д-ром Джонсом. К тому же, возможно, что д-р Джонс при постановке своего диагноза имел доступ к иным источникам, нежели те, которые у него упомянуты. И все же, по-моему, мы с д-ром Джонсом расходимся в основном не столько относительно фактов, сколько в их интерпретации, которая вполне определенно наводит на мысль, что вызвано это, во всяком случае отчасти, каким-то субъективным фактором. Не зависимо от того, имеет ли наше разногласие иные истоки, мне хотелось бы предложить, чтобы в течение некоторого времени мы фиксировали свое расхождение во мнениях и доверили следующему поколению задачу установления истины. Ваш, и т. д., Майкл Балинт». // Д-р Эрнст Джонс комментирует: // «Я, конечно же, сочувствую д-ру Балинту в его в высшей степени неприятной ситуации. Мне, естественно, и в голову не пришло усомниться в лояльности его воспоминаний или точности его наблюдений. Однако он не упомянул, что они прекрасно сочетаются с более серьезным диагнозом: пациентам-параноикам свойственно вводить в заблуждение друзей и родных, демонстрируя совершенно ясный рассудок по большинству предметов обсуждения. // Никак не ожидал я от д-ра Балинта, что он усомнится в моей добросовестности. То, что я написал о последних днях Ференци, было основано на заслуживающем доверия свидетельстве очевидца. Ценностная вариативность последних сочинений Ференци, как верно отметил д-р Балинт, небесспорна. Я всего лишь зафиксировал, что мне пришлось молча согласиться с мнением, столь решительно высказанным Фрейдом, Эйтингоном (Eitingon) и всеми, кого я знал в 1933 г., что все они в известной мере находились под влиянием субъективных личностных факторов. // Эрнст Джонс». // Письмо Балинта вряд ли нуждается в комментариях. Перед нами весьма добропорядочный и знающий человек, ученик и близкий друг Ференци. Он считает себя обязанным представить факты, как он их наблюдал, и нейтрализовать заявление Джонса о якобы имевшей место душевной болезни своего учителя («параноидальная шизофрения»). Он указывает, что вплоть до дня кончины Ференци, страдавший злокачественным малокровием, сохранял ясность ума. Это означает, что заявление Джонса ложно. Но в каком виде Балинт подает свои собственные поправки? Он начинает с заявления, что труды Ференци, написанные в последний период, «можно считать наиболее спорными» («революционные» соседствуют с «фантастическими», «чрезмерно преувеличенными» и «недостаточно обоснованными»). Далее он подчеркивает, что покушается корректировать заявление Джонса только в рамках собственной юрисдикции как исполнителя завещания в части авторских прав и для того, чтобы воспрепятствовать потере интереса публики к последним трудам Ференци. Затем он вслед за изложением факта психического здоровья Ференци первым заявляет о невротических особенностях Ференци и делает оговорку о возможно имевшихся у Джонса «иных источниках» для диагноза, о которых тот не упомянул. И наконец, противореча собственному основному утверждению, он заканчивает словами о грядущем поколении, которому надлежит установить истину. Эта ссылка на иные (безымянные) источники особого смысла не имеет. Если сам Балинт как психиатр не сомневается в душевном здравии Ференци, то, как можно предположить, «другой источник» мог бы прийти к противоположному выводу, особенно если Джонс не цитирует ни одного свидетельства, выдвинутого этим иным источником, которым он якобы воспользовался, если этот иной источник вообще существует. Было бы понятно, если бы такое путаное и смиренное письмо было написано фигурой меньшего масштаба, чем Балинт, или если бы оно было написано в условиях тоталитарной системы во избежание суровых последствий для свободы и жизни. Но если принять во внимание тот факт, что написано оно было известным психоаналитиком, живущим в Англии, то выясняется, насколько силен был там нажим, исключавший всякую, кроме мягких намеков, критику одного из лидеров психоаналитической организации.
