большую, комфортную галактику. Но мысль для этого прорыва
бесполезна. Нужны ощущения. Лишь ощущениями можно очеркнуть границы тела, если, конечно,
хоть какое-то тело всё-таки осталось.
А если прорисовать себя мысленно? Вот так лежат руки, вот так ноги, вот так повёрнута голова.
И неважно так ли это на самом деле. Как представится, пусть так и будет. Не понравится –
перерисую. «А может быть, вообще теперь мои руки и ноги подчиняются там моим фантазиям?
Если, опять же руки и ноги есть в принципе».
А сны? Раньше некоторые сны казались привлекательней реальности, но постоянная
иллюзорность невыносима. Трудно полноценно жить тем, чего нет. И обмануть себя тем, что
иллюзия заменяет реальность, не выходит.
Как вообще распределяется сейчас его время? Какую часть его занимает забытьё, какую – сон и
какую – ясное сознание? Сколько времени он вообще пребывает в этом состоянии? А сколько
минут, часов, суток или, может быть, лет(!) до этого он вовсе не видел снов и не имел сознания?
Сколько времени прошло в состоянии потустороннего «я»? Кто он сейчас? Что представляет из
себя?
Что ж, если у него нет ощущений, значит, надо пытаться как-то их восстановить. Ведь они
неплохо помнятся. Вот когда в детстве он, вылезая из холодной протоки Онона, видел гусиную
кожу на руках, то чувствовал озноб. Так почему бы этот озноб не восстановить? Когда-то кожа
поставляла сигналы в мозг, создавая ощущения, а теперь, вспоминая, нужно всё делать наоборот,
причём делать это постоянно, каждое мгновение, пока ты в сознании, пока не теряешься в снах и
забытьи. Сейчас это –главная работа Романа. Ему ничего не остаётся, как развивать в себе
чувствительность ко всему внешнему миру. Весь реальный мир следует воссоздавать заново,
размещая его в пространстве своей необъятной тьмы.
Полная тьма похожа на бездну космоса, только без звёзд. Надо восстановить и небо. Надо
вспомнить звёзды настоящего небосвода и вывесить их на свой небосвод. Однажды в Выберино он
уже перестраивал небо на свой лад, создавая на нём свои созвездия Золотого Велосипеда,
созвездиями Мити-Насти, Демидовны, созвездие Очага и другие. Только теперь уж не до шуток и
романтики – потерянный мир следует воссоздавать таким, каким он был и, вероятно, продолжает
быть. А сколько раз любовался он небом, возвращаясь на подстанцию от Тони! Надо только его
вспомнить. Некоторые созвездия помнятся точно – их следует закрепить на своём небе в первую
очередь. А потом вспомнить звёздочки рядом с ними. Конечно, не сразу все звёзды закрепляются
на своих местах – они забываются, словно падая вниз. Их приходится поднимать и приклеивать на
положенное место и постепенно они прорезаются на новом небе с такой ясностью и с такой
устойчивой определённостью, что их и от настоящих не отличишь. Только зачем оно, это красивое,
бездонное небо? Страшно постоянно видеть лишь его одно.
А как быть с тишиной? Самая большая тишина и приглушённость, которую он знал, была
однажды на Байкале. Тогда Выберино накрыло молочно-белым туманом, и почти абсолютное
отсутствие звуков позволило слышать тиканье ручных часов, висящих на гвоздике над головой, и
дыхание спящей жены. Лишь вспомнил об этом, и уже включена объёмная картина-представление:
дом, речка Ледяная, блестящая за дорогой, огромный, оккупированный осотом огород, на котором
они так ничего и не вырастили. Как жаль, что эта картина с массой волнующих деталек не
держится долго. Она вдруг срывается с тёмной стены сознания, потому что гвоздь, вбитый в эту
стену, не способен долго удерживать яркую, тяжёлую картину. И тогда через непонятное,
неопределённое время на стену приходится вывешивать новую картину из далёкой и такой
нереальной жизни. Знать бы только, какие мёртвые временные промежутки между этими живыми
кадрами? Хорошо бы эти картины удлинить, а провалы между ними урезать… Значит, надо
вывешивать эти картины и вывешивать, сколько бы они ни падали. И тут-то кое-что постепенно
начинает получаться. Вскоре удаётся не только соединить между собой многие яркие жизненные
фрагменты, но и хотя бы неясно, пунктирно восстановить эпизоды, на воспоминание которых
раньше и времени тратить бы не захотел. Плохо лишь то, что воспоминания остаются слишком
быстрыми, что они не замедляются до скорости реальных событий. Когда-то, шагая по длинной
дороге, Роман мечтал сократить её, махнув с сопки на сопку. Теперь же он не в силах остановить
536
молниеносного кругового полёта по всем оживлённым, будто отработанным фрагментам прошлой
жизни. Кто знал, что, оказывается, вся прелесть реальности в том и состоит, чтобы медленно,
мелкими шажками мерить длинную дорогу жизни, а не пролетать между её вершинами?
Мозг без ощущений, даваемых материальностью, вроде туриста, сбросившего на привале
тяжёлый рюкзак. Прожитая жизнь для мышления, свободного от груза ощущений, как одна
большая пластинка: ставишь иглу на любую дорожку, и с неимоверной лёгкостью ты уже в нужном
месте, перед нужным человеком. И, конечно же, перед любой женщиной из числа тех, что были.
Теперь за них и вовсе нелепо себя осуждать. Всё прошлое – это одна прекрасная жизнь, которая
хороша, возможно, уже оттого, что она не повторится. Много ли было у него настоящей любви?
Однажды краешком золотого облака она проплыла в образе курносой Любы-проводнички, потом в
образе безупречной синеглазой фарфоровой Голубики. А Нина? Вряд ли. Тоня? Да, немного любви
было и с ней. И, конечно же, Лиза – Лиза-мечта. Но родней и ближе всех, конечно, Ирэн. Более
всего помнится её усмешка в тот день, когда Серёжка спросил: приехал ли он к ним со своими
рубашками? Какое смирение перед обстоятельствами было тогда в её усмешке: там и
снисхождение, и сила, и уверенность в невозвратимость прежнего. Какую женщину он потерял! Не
смог разобраться в себе. А ведь, возможно, Голубика-то и была женщиной его жизни. Был момент,
когда, обидевшись на неё (она сказала тогда, что у них не любовь, а дружба), он с горечью
подумал, что в их встрече нет судьбы. Ну, столкнулся он с ней когда-то в детстве ещё мальчишкой,
так что с того? Однако, на самом-то деле это было вовсе не случайно. Жизнь устроена изощрённо.
У неё есть изнанка, на уровне которой всё прямо и просто, в то время как мы на поверхности жизни
идём извилистыми путями. Так вот судьба ещё в детстве сцепила их первым маленьким золотым
крючочком. У разных людей судьба реализуется по-разному, у них – так. А потом она столкнула их
уже окончательно в зимнем, с узорчатыми от мороза стёклами троллейбусе, и эта, новая встреча,
была уже, без всякого сомнения, закономерностью.
