от своего яростного состояния, от
пережитой невероятной вселенской ненависти. Надо лишь собрать все силы, всю свою чёрную
неприязнь, чтобы это ощущение повторить. «А-а-а! Пропади всё пропадом!» И это снова удаётся –
серебристая пунктирная строчка ещё раз убегает куда-то далеко-далеко от мозга. Впервые за всё
бесконечное время в теле откликается какой-то один-единственный нерв. И этого хватает, чтобы
ненависть рассыпалась, как прах. Одного мизерного, дрожащего пунктира жизни хватает, чтобы
полностью развалить такую чудовищную ненависть! С восторгом, плещущимся в нём, от этого
успеха трудно справиться, однако, на продолжение уже не хватает сил, и снова наступает долгое
забвение.
В сознание Романа возвращает сердитое ворчание матери. Почему-то раздавлено одно из яиц.
Раздавлено?! Как это возможно?! Это сделал он?! В это нельзя поверить. Какая же умница его
мать! Как это замечательно, что она додумалась установить такой хитроумный контроль! Ведь
вокруг него не яйца, а чуткие датчики его возможного движения! Только почему сама-то она не
догадается, что для того, чтобы сломать яйцо, ему нужно было дёрнуться или шевельнуться!? Не
догадывается, потому что давно уже не верит в такое. А если это её сейчас разозлит?! Подумает:
«Я тут годами ухаживаю за ним, а он яйца портит!» Вот как раз тут-то и дойдёт до неё его уже
давно отосланная мольба, вот тут-то она возьмёт да и навалится на него с подушкой! Нет уж, тут
лучше не рисковать. Не надо сердить её понапрасну. Теперь надо действовать наверняка, так,
чтобы она сразу реально поверила в возможность его возвращения, чтобы это пробилось в её
сознание. Надо хорошенько подготовиться. Главное, не забыть пережитое ощущение! Только
почему оно порождается ненавистью? Там, в жизни, считается, что всё начинается с любви, что
тёмное – это только зло. Однако же, любовь и ненависть в своих высших, мистических
проявлениях – это нечто единое. Добро и зло, любовь и ненависть – это, очевидно, единый
кристалл, лишь поворачиваемый той или иной гранью. Известно же, что любое качество,
547
достигшее предела, переходит в противоположность. Даже любовь съедает сама себя. Разве не
так было с его матерью, которая ради любви к мужчине пыталась убить своего ребёнка?
Источником тёмного стала любовь. Разве не любовь подвела её к краю душевной бездны?
В сон приходит Тень. Да, эту тонкость следует отметить: именно Тень приходит в его сон, но не
он возвращается туда, где она обитает всегда. Туда ему уже не нужно.
– Ты ждёшь моей помощи, – говорит она. – Но ты её ещё не заслужил.
И это всё. Больше она ничего не говорит и не разъясняет. Просто снисходительно роняет лишь
одну фразу. Но как же эту помощь заслужить? Очевидно, для нового чувственного прострела
требуется ещё больший заряд ненависти. Но разве можно зарядиться ненавистью специально? И
потому все попытки повторить новое ощущение не удаются. А, может быть, если качества и
чувства обратимы, то тут сгодится и заряд любого другого чувства? Главное – сконцентрировать и
прострелить. Нельзя ли в один мощный заряд собрать всю свою любовь? И тут Роман с
удивлением обнаруживает, что любви в нём почему-то куда меньше, чем ненависти…*16
* * *
Спустя несколько дней Роман по бормотанию матери догадывается, что она пересчитывает
яйца вокруг него: уж для чего ей это нужно, не понятно. Эх, если бы там снова оказалось
раздавленное яйцо! Но мать спокойна. Судя по всему, она лишь переворачивает кладку и отходит.
И снова забытьё, с чёрным, бесконечным, но уже привычным отчаянием (привычным, оказывается,
может быть всё). Потом – пробуждение от каких-то неясных звуков и шумов. Слышится далёкий,
словно в густом тумане гудок тепловоза, отнесенное ввысь громыхание грома: видимо, с небес
спускается гроза. Роман какое-то (не совсем понятно какое) время бесцельно наблюдает за
нудным покачиванием одной неопределённой мысли на потолке своего мышления, замечая, как
мысль обретает конкретность. Теперь уж, наверное, всё: к жизни ему не пробиться. Спасибо ей за
робкую надежду последнего времени: в его полужизни и эта надежда – счастье. Гром становится
всё слышнее, хотя он по-прежнему как за глухой перегородкой. А какие там сейчас запахи, какая
свежесть воздуха, грозовой аромат озона, дождевые капли, каждую из которых можно просто
ощущать глазами (или пусть даже одним глазом, лишь бы было это возможно) как самую
величайшую драгоценность, несравнимую ни с какими алмазами и бриллиантами! Ох уж, эти
дожди и грозы Пылёвки, эти бурные потоки воды, которые неслись прямо сквозь его дом. Но ведь
нечто похожее в эти минуты происходит сейчас и здесь, за стеной дома и за его собственной, куда
более толстой стеной отчуждения. Как же прорваться к этой близкой грозе? И если уж он сам не
способен пробиться к миру, то почему бы миру не хряснуть как следует по его скорлупе и не
расколоть её?! Ведь мир такой большой, ему это так просто! Тут хватило бы и какого-нибудь одного
незначительного щелчка!
И тут страшное отчаяние и уже однажды испытанная дикая ненависть к этому прекрасному, но
недоступному и безразличному миру вскипает, как дёготь! Такой горячей ненависти, такой
ненависти-агонии у него ещё не бывало, она такова, что после неё обычные, нормальные люди
просто не живут. («Вот оно, вот оно, – мелькает где-то в «боковом» сознании, – вот то, чем я
заслужу расположение Тени!») Нет, под его худыми синими рёбрами сейчас не куриные яйца, а
кнопки атомных зарядов, нажав на которые, он уничтожит всю эту ненавистную мучительницу
жизнь! Тут и требуется-то лишь одно маленькое движение, рывок, шевеление, чтобы успокоить мир
и себя вместе с ним. Ненависть, презрение, отчаяние снова полыхают в его мозгу тем же чёрным,
пронзительным солнцем. И вдруг! Вдруг это чёрное солнце пробивается в тело – и не одним, а
сразу сотнями чувствительных серебряных пунктиров. Словно пчёлы, стремительно вылетевшие
из мозга, они с невероятной болью прорисовывают, определяют тело. Они жалят всюду, где только
возможно! Он чувствует, чувствует почти всё тело! Он его почти видит ощущениями! Энергия,
качнувшая всё его существо, не понятна – это атомная энергия ненависти, наконец-то
взорвавшаяся в голове. Она что-то соединяет, рвёт, пульсирует, бурлит, клокочет! Сердце получает
долгожданный внутренний толчок и само толкает кровь. Он готов прорваться в этот мир. А мир?
Хочет ли этого мир? Где же, ты, мир?!
И мир откликается! Он снисходит до Романа, до этого совершенно покинутого им человека.
Сильнейший удар грома рвёт глухую пелену, взламывает все стены и препятствия! Два пика
сходятся – внутренний и внешний. Человек как от испуга вздрагивает всем
