Я особо обращаю ваше внимание на то, что, хотя первоначально речь идет об объекте, элементы самой перверсии и материал ее согласуются с означающим.
Что я хочу этим сказать? Перед нами объект — тот первоначальный объект, который и останется во всей дальнейшей жизни субъекта господствующим. Перед нами ряд воображаемых элементов, которые играют кристаллизующую роль — и, в первую очередь, весь материал телесного аппарата, конечности тела, связь субъекта с господством над ними, целостный образ. Но все дело в том, что объект этот облечен функцией означающего.
Налицо уже сложившееся соответствие между двумя рядами — рядом букв S, S', S", символизирующим для нас существование означающей цепочки, и рядом значений, расположенным снизу. В то время как означающая цепочка продвигается в одном направлении, нечто, имеющееся в значениях, продвигается в направлении противоположном. Значение вечно скользит, убегает, скрывается, так что в конечном счете, уже в силу самого факта, что означающее существует, связь человека с любым значением представляет собой, по сути своей, объект особого типа. Именно этот объект и называю я объектом метонимическим.
На чем зиждется связь этого объекта с субъектом? В своем воображении субъект себя с этим объектом идентифицирует, причем идентифицирует всецело и радикально, а вовсе не с теми отдельными его функциями, которые отвечают, будто бы, тем или иным так называемым частичным его стремлениям. На этом уровне возникает, однако, необходимость в наличии какого-то полюса, который представлял бы в воображаемом то, что, индуцируясь в немтоком пробегающих через него объектов, всегда, тем не менее, исчезает из вида. Полюс этот представляет собой объект. Объект этот является главным стержнем не только диалектики неврозов и извращений, но и диалектики развития субъекта вообще. У объекта этого есть имя. И имя ему — фаллос.
Именно это положение и собираюсь я на следующем занятии проиллюстрировать.
5 февраля 1958 года
XIII Фантазм по ту сторону принципа удовольствия
Прочтение работы Бьют ребенка. Иероглиф кнута, закон побоев Отрицателы 1.ая терапевтическая реакция Мучение быть Пресловутый женский мазохизм
В качестве библиографического указания назову три статьи, на которые мне сегодня придется сослаться. Первая из них — это статья Эрнеста Джонса Фаллическая фаза, опубликованная в "InternationalJournal", том XIV за 1933 год и перепечатанная затем в конце сборника его работ, носящего заглавие "PapersonPsycho-Analysis". Вторая — статья на немецком языке Ганса Закса под заглавием GenesederPerversion; вы найдете ее в девятом томе журнала "ZeitschriftfbrPsychoanalyse" за 1923 год. И, наконец, это английское издание статьи Отто Ранка PerversionundNeurosis, опубликованное в IJPза этот же год.
К этому перечню я присоединяю статью Фрейда 1919 года DerKindwirdgeschlagen, ознаменовавшую новый поворот или очередной шаг вперед не только в его собственной мысли, но и в развитии всего последующего теоретического осмысления неврозов и извращений вообще.
Если присмотреться к делу поближе, то лучшей формулировкой для выражения того, что тогда произошло, была бы формулировка, которая позволила бы указать тот регистр, который я пытаюсь раскрыть здесь, показывая вам, насколько существенная роль принадлежит в образовании симптомов означающему, — другими словами, речь идет о появлении у Фрейда понятия означающего.
С тех пор, как Фрейду удалось это показать, стало понятно, что мы не вправе утверждать, будто инстинкт, влечение выступает в извращении в более неприкрытой, так сказать, форме, нежели в неврозе. Вся статья Ганса Закса о происхождении извращений как раз на то и направлена, чтобы показать нам, что во всяком психическом образовании, характеризуемом как извращение, каково бы оно ни было, налицо точно та же структура компромисса и уклонения, та же диалектика вытеснения и возвращения вытесненного, что и в неврозе. В этом вся суть замечательной статьи Закса, и приводимые им примеры абсолютно убедительны. В извращении всегда есть что-то такое, что субъект не хочет признать — я говорю не хочет, имея в виду все то, что слово это в нашем аналитическом языке подразумевает: то, что субъект не хочет признать, следует понимать не как нечто этим субъектом артикулированное, но в то же время и не как что-то совсем ему неизвестное; оно вытеснено, но вытеснено по причинам, существенно связанным именно с артикуляцией.
Вот где лежат пружины открытого анализом механизма вытеснения. Если бы субъект вытесненное признал, он вынужден был бы тем самым признать и ряд других вещей, для него невыносимых, — в этом источник вытеснения и надо искать. Вытеснение невозможно представить себе иначе, как связанным с означающей цепочкой из сочлененных друг с другом звеньев. Каждый раз, когда в неврозе имеет место вытеснение, происходит это потому, что субъект не желает признать нечто такое, чему требуется быть признанным, и сам термин этот, требуется, предполагает некий элемент означающей артикуляции, который иначе, нежели в связном дискурсе, просто немыслим. Так вот — в извращении дело обстоит точно таким же образом. Уже в 1923 году, вскоре после выхода статьи Фрейда, Закс и все психоаналитики обратили внимание на то обстоятельство, что в извращении, действуют те же механизмы выпадения существенных, то есть эдиповых, терминов, которые обнаруживаем мы в анализе неврозов.
Если, однако, какая-то разница все же есть, то к ней следует присмотреться как можно внимательнее. В любом случае нельзя ограничиться противопоставлением самого общего порядка, указав лишь, что в неврозе влечение избегается, в то время как в извращении оно выступает в неприкрытом виде. Влечение в нем действительно проявляется, но проявляется всегда лишь частично. И проявляется оно в чем-то таком, что представляет собой по отношению к инстинкту некий изолированный элемент, собственно говоря, знак; можно даже сказать — означающее инстинкта. Вот почему в прошлый раз, расставаясь с вами, настаивал я на том, что в любой серии фантазмов, характеризуемых как извращение — а о других мы пока говорить и не будем, — имеется определенный инструментальный элемент.
Отправляться ведь надо не от общего, успевшего сложиться у нас представления о том, что называют инстинктуалъной экономией напряженности, будь она агрессивной или нет, об ее отражениях, возвращениях, преломлениях, — отправляться следует от конкретного. Ибо это, по крайней мере, откроет нам глаза на преобладание, настойчивое присутствие, преимущественное значение этих элементов, которые не только выступают на первый план в той форме, которую извращение принимает, но и обособляются в ней в качестве фантазмов, — на то, другими словами, благодаря чему и доставляют извращения воображаемое удовлетворение.
Почему же занимают эти элементы место столь привилегированное? Я уже говорил вам в прошлый раз об обуви, да и о хлысте тоже — связать их с чисто биологической экономией инстинкта не удается. Инструментальные элементы эти обособляются в форме, символический характер которой настолько очевиден, что столкнувшись с реальностью того, что переживается в извращении, не признать этого символического характера просто невозможно. Само постоянство, с которым проходит такой элемент через все трансформации, которые за время жизни субъекта извращение его может в ходе своей эволюции претерпеть, лишний раз подчеркивает для нас необходимость признать в этом элементе перверсии не просто элемент первичный, последний, необратимый: элемент, чье место в субъективной экономии неоспоримо, но именно элемент означающий.
Вернемся теперь к статье Фрейда.
l
Фрейд исходит из фантазма, выделенного им у группы из восьми больных, в том числе шести девочек и двух мальчиков, — больных, обнаруживавших достаточно различные формы патологии, часть из которых — но далеко не все — носила характер невротический.
Речь идет о систематическом и тщательном исследовании, которое проводит Фрейд шаг за шагом, со всей скрупулезностью ему в подобных случаях свойственной. Опираясь на изучение пациентов, он старается, сколь бы разными они ни были, проследить преобразование экономии фантазма "ребенка бьют" на каждом из этапов эдипова комплекса, уже здесь начиная формулировать то, что вырастет в дальнейшем в один из главных моментов его толкования извращений и сделает очевидным (на чем настаиваю и я) то, насколько важная роль принадлежит в этой экономии игре означающего.
Пользуясь случаем, обращаю ваше внимание на то, что одна из последних статей Фрейда, Конструкции в анализе, как раз и показывает — не знаю, заметили вы это или же нет, — что центральное место в объяснении действующего в анализе механизма припоминания занимает понятие связи субъекта и означающего. В статье этой четко доказано, что механизм этот связан с цепочкой означающих. Да и последняя работа, завещанная нам Фрейдом, его последняя, в 1938 году написанная статья — та, что в CollectedPapersфшурирует под заглавием SplittingoftheEgointheProcessofDefence, которое я передал бы как "Разделение (нлнрасщепление, разрыв)Я в механизме аналитического симптома" и чье немецкое заглавие на котором остановился Фрейд, когда перо выпало у него из рук (статье так и суждено было остаться неоконченной), звучит какО/'е IchspaltungimAbwehrvorgang, — также тесно связывает экономию с диалектикой извращенного, если можно так выразиться, признания некоей темы, перед лицом которой субъект неожиданно оказывается. Функция эго и воображаемые отношения, имеющие место в связи субъекта с реальностью, сплетены в нерасторжимый узел, обусловленный тем, что используются воображаемые отношения эти уже будучи интегрированы в механизм означающего. Рассмотрим теперь фантазм бьют ребенка.
