Фрейд останавливается на том, что фантазм этот, вобравший в себя если не все воображаемые способы удовлетворения субъекта, то, по крайней мере, важнейшую часть их, собственно, означает. При этом он настаивает на том факте, что фантазм обнаруживается у большинства субъектов женского пола и гораздо реже у субъектов пола мужского. Причем речь идет не о любых фантазмах садистского и извращенного характера вообще, а о конкретном фан-тазме, который кульминирует и находит завершение в форме, о которой субъект высказывается очень уклончиво. Создается впечатление, что сам факт затрагивания этой темы связан с довольно заметным чувством вины. Будучи же затронута, она неизбежно принимает одно и то же словесное выражение·, ребенка бьют.
Бьют. Ein Kind wird geschlagen. Это означает, что сам субъект не бьет. Он при этой сцене лишь зритель. Фрейд начинает статью с анализа того, как разворачивается эта сцена в воображении субъектов женского пола, которым пришлось ему об этом поведать. Бьющий принадлежит, в общем и целом, к породе тех, кто обладает властью или авторитетом. Это не отец — иногда это школьный учитель, иногда просто некое могущественное лицо: король, тиран — одним словом, фигура весьма фантастическая. И узнается в ней не обязательно отец, а тот, кто является для нас эквивалентным ему лицом. Фигура эта занимает в окончательной форме фантазма свое законное место, и мы легко убедимся, что гомологичностью ее с отцом довольствоваться нельзя. Вместо того, чтобы уподоблять эту фигуру отцу, ее следует поместить по ту его сторону, в той категории Имени Отца, которую мы тщательно отличаем от действий отца реального.
В фантазме фигурируют несколько детей, своего рода группа, или даже толпа, причем все они непременно мальчики. Это как раз и вызывает целый ряд вопросов — настолько многочисленных, что рассмотреть сегодня их все нечего и думать — я просто-напросто попрошу вас обратиться к работе Фрейда самим. По поводу того, что бьют именно мальчиков, то есть субъектов противоположного по отношению к субъекту фантазма пола, можно рассуждать бесконечно — попробуйте, например, соотнести этот факт с такой, скажем, темой, как соперничество полов. На этом Фрейд как раз и заканчивает свою статью, показывая принципиальную несовместимость таких теорий, как теория Адлера, с клиническими данными и неспособность их подобные результаты удовлетворительно объяснить. Аргументацию Фрейд приводит более чем исчерпывающую, и нас будет интересовать здесь совсем другое.
А интересовать нас будет тот способ, которым Фрейд к этой проблеме подходит. Первым делом он сообщает нам результат анализов, причем в интересах изложения — чтобы не повторяться, говоря то и дело, что так вот, мол, происходит у мальчиков, а так у девочек — он рассказывает сначала о том, как обстоит дело у девочек, а потом переходит к мальчикам, о которых, кстати говоря, он располагает материалом более скудным. К чему, в сущности, эти результаты сводятся? К элементам постоянства, которые он обнаруживает и описывает. Для него важны в этом фантазме его превращения, его преобразования, его предшествующие формы, его история, то скрытое в нем, к чему аналитическое исследование дает ему доступ. Фан-тазм этот проходит через ряд последовательных состояний, в ходе которых что-то в нем изменяется, а что-то оказывается постоянным. Наша задача состоит в том, чтобы извлечь урок из результатов этого тщательного исследования — исследования, отмеченного печатью того, что составляет особенность почти всего, Фрейдом написанного: точности, настойчивости, привычки обрабатывать материал до тех пор, пока не окажутся распутанными те связи, которые казались прежде нерасторжимыми. Так, во всех пяти "больших психоанализах", и в поразительном "Человеке с волками" в особенности, хорошо видно, как без конца возвращается Фрейд к строгому разграничению между тем; что в первоначальной линии истории субъекта можно назвать его символическим происхождением, с одной стороны, и тем, что было его реальным происхождением, с другой. При этом он выделяет три временных такта.
Первый этап, говорит он, который имеет место в подобных случаях у девочек, состоит в следующем. В какой-то момент анализа ребенок, которого бьют, открывает так или иначе свое истинное лицо и оказывается ее младшим братом или сестричкой, которых избивает отец. Каково значение этого фантазма?
Мы не в силах сказать, сексуальный он или садистский — вот поразительное, принадлежащее самому Фрейду, признание, литературной иллюстрацией которому служат у него обращенные к Бан-ко вМак. бете слова ведьм. Состоит же фантазм этот, согласно Фрейду, из того материала, stuff, в котором берут свое начало и то, и другое: и сексуальное, и садистское. Мы встречаемся здесь с мыслью, которую разовьет Фрейд впоследствии, в 1924 году, в статье Экономические проблемы мазохи. ша — мыслью, которая из работы/70 ту сторону принципа удовольствия с необходимостью следует. Мысль эта заключается в том, что существует некий начальный этап, на котором имеет место, по крайней мере, как правило, Bindung, соединение, слияние либидинальных инстинктов, инстинктов жизни, с инстинктами смерти, и что последующее развитие инстинктов предполагает их, этих двух инстинктов, более или менее раннее Entbindung, разъединение. Определенные перекосы и приостановки в развитии объясняются при этом преждевременным обособлением инстинкта смерти.
Хотя фантазм этот является первоначальным — во всяком случае, следов архаического, предшествующего ему этапа не обнаруживается, — Фрейд подчеркивает, что значение его следует искать на отцовском уровне. Нанося брату или сестренке побои, отец отказывает им в своей любви. Именно постольку, поскольку сцена эта является сценой расторжения любви и унижения, она затрагивает субъекта в самом существовании его как субъекта. Он становится в ней объектом насилия, расправы, и состоит эта расправа в отрицании за ним достоинства субъекта, в уничижении его существования в качестве носителя желания, в сведении его к состоянию, в котором он как субъект начисто упраздняется. Мой отец его не любит — вот смысл первичного фантазма. Он-то, смысл этот, и доставляет субъекту удовольствие — другого не любят, другими словами, из системы собственно символических связей он исключен. Именно под таким углом зрения и получает впервые вмешательство отца для субъекта свое значение — то самое, которым и окажутся предопределены все последующие.
Таким образом, архаический фантазм этот уже при рождении своем описывается треугольником, вершинами которого служат не субъект, мать и ребенок, а субъект, его младший брат или сестра, и отец. До Эдипа еще далеко, но отец уже налицо.
Если первая фаза фантазма, наиболее архаическая, субъектом в ходе анализа обнаруживается, то вторая не обнаруживается никогда — она подл ежит реконструкции. Поразительно смелое утверждение! Но, подчеркивая смелость фрейдовских выводов, я ни на миг не собираюсь подвергать сомнению их законность, я просто хочу, чтобы глаза ваши были не зашорены, чтобы вы ясно отдавали себе отчет в том, что Фрейд делает и на чем все дальнейшие построения основаны. Материалы анализов указывают, таким образом, на наличие у фантазма некоей фазы, которая, согласно Фрейду, подлежит реконструкции, поскольку воспоминания о ней отсутствуют.
Эта вторая фаза связана с Эдипом как таковым. Смысл ее в особых отношениях девочки со своим отцом — бьет он ее саму. Фрейд признает, что реконструированный в таком виде фантазм этот может свидетельствовать о возвращении у девочки эдипова желания, желания быть объектом желания отца. Именно это желание и влечет за собой чувство вины, делающее наказание в виде побоев необходимым. Фрейд говорит в данном случае о регрессии. Как это следует понимать? Поскольку сообщение, о котором идет речь, вытеснено, поскольку в памяти субъекта оно не обнаруживается, коррелятивный механизм, именуемый Фрейдом регрессией, заставляет субъекта обратиться к воспроизведению в своем воображении этапа предыдущего, проигрывая в этом обреченном забвению фантазмс те откровенно либидинальные, уже выстроенные согласно эдиповой схеме отношения, которые складываются у субъекта с ее отцом.
В третьей фазе, после выхода из Эдипа, от фантазма остается одна лишь голая схема. Происходит новое, двоякое преобразование. Фигура отца преодолена, преломлена, разрешена в обобщенную фигуру деспотичного, облеченного властью наказывать лица, в то время как сам субъект предстает в форме множества различных детей, не имеющих даже определенного пола, а образующих своего рода нейтральный ряд.
Этой последней форме 'фантазма, в которой содержание его поддерживается, фиксируется, можно сказать, запоминается, как раз и свойственно послужить субъекту тем привилегированным образом, на основе которого то генитальное удовлетворение, которое этому субъекту станет доступно, в дальнейшем и будет строиться.
