за свое поведение, признав: «Мне нужно от нее гораздо больше».
– Я воссоединилась с собой, – медленно произнесла я. – Это тоже считается?
– Да.
Такова была теория доктора Хэма: в силу повторяющейся природы сложная травма – фундаментально реляционная травма. Другими словами, это травма, порожденная скверными отношениями с другими людьми – с теми, кто должен был заботиться и вызывать доверие, но кто причинял боль. А это осложняет будущие отношения с кем бы то ни было, потому что человек со сложной травмой приучен считать окружающих не заслуживающими доверия. Исцелиться от реляционной травмы можно единственным способом – тренироваться в танце с другими людьми. Не только читать психологические книжки или медитировать в одиночестве. Нужно выходить в мир и строить отношения, чтобы укрепить пошатнувшееся убеждение в безопасности мира.
– Отношения подобны спорту. Мышечная память, постоянные действия. Невозможно прочесть книжку про теннис и научиться играть. Потребуется множество игр с соперниками. Межличностных игр!
Кабинет доктора Хэма был безопасным местом для тренировок. Здесь можно было учиться слушать, говорить, просить о необходимом.
Google Docs вывел спортивную метафору на новый уровень. Доктор Хэм любил сквош и был очень азартным. Но если другие игроки просто тренировались, он всегда записывал свои игры. Он устанавливал маленькую камеру, а после игры просматривал запись, чтобы выявить ошибки и понять, как улучшить форму. И это заметно ускоряло прогресс. В прослушивании сеансов терапии использовалась та же техника.
– Вы очень отважная женщина, – сказал он мне. – Не всем нравится смотреть на собственную игру. Многие слишком стеснительны.
Я понимала, почему такая терапия может кого‑то напугать. На радио прошли месяцы, прежде чем я привыкла к звуку собственного голоса. Слыша собственные вздохи и оговорки, я приходила в ужас. Но поскольку это была моя работа, процесс стал казаться знакомым и нормальным.
В конце второго сеанса я была полна энергии, которую не чувствовала уже несколько месяцев, и сказала доктору Хэму:
– Я чувствую себя хорошо! Я стала оптимисткой!
Прошло всего две недели, но мне казалось, что я овладела приемами ведения разговоров. Узнала реальные, конкретные способы любить окружающих.
Через несколько дней я позвонила Кэти и рассказала ей обо всем. Она начала говорить про надоедливого коллегу, но быстро сменила тему.
– Ладно, это все пустяки, – сказала она. – А как движется твоя работа?
Раньше я сразу бы перешла к рассказу о себе. Но теперь я сделала паузу. Мое новое осознание отреагировало на тон ее голоса. Мне нужно было последовать за ее словами. Мне хотелось начать жаловаться на коллег или даже осудить ее коллегу, которого я совсем не знала, лишь бы утешить Кэти. Но вместо этого я спросила:
– Нет, подожди… Что ты говорила о своем коллеге? Он как‑то обидел тебя?
Получив возможность, Кэти поделилась со мной своими страхами. Я никогда не услышала бы этого, если бы сразу ухватилась за возможность поговорить о себе. После этого разговора мы почувствовали себя ближе друг другу. Впервые за много месяцев я закончила разговор в хорошем настроении. Я почувствовала себя хорошим человеком.
Может, это и правда работает.
Сессии с доктором Хэмом напоминали занятия в спортзале. Его кабинет был тренировочной площадкой, созданной для работы и укрепления разума и сердца. Правда, его офис напомнил мне еще одну площадку – для молодежи. Пару лет назад я готовила очередной сюжет для своей программы и посетила академию Мотт-Хейвен. Ученики этой школы в Бронксе по большей части были приемными детьми. Мне позволили провести в школе целый день. Я наблюдала за учениками и почти сразу же почувствовала совершенно иную атмосферу, не такую, как в обычных школах.
На игровой площадке десятки детей играли в футбол, качались на качелях, развлекались на подвесных конструкциях и с маниакальным упорством гонялись друг за другом. Совершенно нормальная ситуация для любой школы. Но что‑то было не так. Я поняла это не сразу. Где же одиночки? На большинстве площадок всегда есть пара детей, забившихся в угол. Они рисуют, читают или в одиночестве раскачиваются на канате. Но в Мотт-Хейвен все казались частью одного большого экипажа. Все, кроме единственного восьмилетнего мальчика, который стоял в стороне и мрачно наблюдал за окружающими. Я видела, как в нем нарастает что‑то мрачное, с каждой минутой становясь все темнее. В конце концов он пересек площадку, подобрал длинную ветку и швырнул ее в группу детей, игравших в пятнашки. Он пытался привлечь внимание, но дети странно на него посмотрели и ушли играть подальше.
К мальчику подошла учительница, которая присматривала за детьми. Его действие явно было актом насилия – палка могла сильно кого‑нибудь ударить. Я полагала, что дежурная накажет парня или отправит в кабинет, чтобы разобраться с произошедшим позже. Но учительница опустилась на колени и спросила:
– Ты что‑то невесел. Что случилось?
– Мой друг сегодня играет с другими детьми, – буркнул мальчик, глядя в землю. Голос его дрожал от слез. – Я обиделся, потому что мы каждый день играли вместе.
Учительница подозвала его друга:
– Эй, Нико!
Нико подошел.
– Джереми расстроился, потому что ты сегодня играешь с другими детьми. Джереми, ты подумал, что Нико больше не хочет быть твоим другом?
Джереми кивнул, по-прежнему ни на кого не глядя.
– Да что ты! Конечно же, я твой друг, – с улыбкой сказал Нико, и в голосе его прозвучало истинное дружелюбие. – Просто сегодня мне захотелось попробовать что‑то новенькое.
– Всегда можно быть добрыми друзьями и иногда играть с другими, верно? Это вовсе не означает, что вы больше не друзья, – сказала учительница.
– Конечно! Джереми, ты – мой настоящий друг! – уверенно подтвердил Нико.
Джереми наконец‑то поднял глаза.
– Ты тоже мой друг, Нико.
Учительница удалилась. Не прошло и минуты, как Джереми стал другим. Он подбежал к детям, игравшим в футбол. В последние минуты перемены он успел перехватить мяч, провести его по всему полю и энергично присоединиться к команде.
Хотите поговорить о травме? Нет более тяжелой травмы, чем система усыновления. Четыре или больше травм детства пережили 51 процент детей, оказавшихся в системе усыновления, против 13 процентов детей в обычных семьях1. Приемные дети в течение своего детства часто успевают поменять до десяти семей – неудивительно, что у них не возникает ощущения стабильности истинного дома. Одно исследование показало, что приемные дети в десять раз чаще подвергаются сексуальному насилию2. Столь тяжелое и болезненное детство не может не иметь последствий во взрослой жизни. 90 процентов приемных детей, сменивших более пяти семей, оказываются в поле зрения уголовной системы3.
Вот почему Мотт-Хейвен
