Мы сотрудничали, чтобы сделать мою работу лучше. И сейчас происходило то же самое – мы
редактировали мою травму в ходе разговора. Как журналисту, мне это очень понравилось.
Меня даже не раздражала склонность доктора Хэма яростно набрасываться на сущие мелочи – тон голоса или простую смену темы разговора. Три раза из четырех это было по-настоящему интересно. Он часто промахивался – однажды даже закричал на меня: «Ты плачешь! Почему ты плачешь?» А я ответила: «Почему?.. Я просто зевнула». Но я начала понимать, что чрезмерный анализ был неизбежным следствием тщательного чтения.
В колледже я почти всегда получала отличные оценки за эссе и статьи – за тематические сравнения или культурный анализ прочитанных книг. Но каждый раз, когда мне нужно было тщательно прочесть стихотворение или абзац из большого произведения, чтобы истолковать намерения автора и объяснить выбор слов или синтаксических конструкций, оценки оказывались низкими. Я хотела понять, что написал Джозеф Хеллер в «Уловке‑22» об абсурдности бюрократии или жестокости войны. Отдельные слова не имели внутреннего смысла; они были лишь средством передачи большой, универсальной идеи. Но мои преподаватели никогда так не считали. Они писали на полях: «Вы должны были написать об одном абзаце, а не о всей книге». Потом я подходила к ним и спорила, что невозможно вырвать абзац из контекста всей книги – он попросту теряет смысл. Но на плохую оценку мои аргументы не влияли.
Доктор Хэм был настоящим литературным алкоголиком: читателем самой жизни. Когда я ему это сказала, он пришел в восторг:
– Это все равно как читать стихотворение Э. Э. Каммингса, которое начинается с закрытой скобки: [а «)»]. ЧТО ОН ДЕЛАЕТ С МОИМ МОЗГОМ! Я начинаю думать: «О чем бы ты ни думал и что бы ни пережил раньше, все кончено. Закрытая скобка. А теперь ты будешь исключительно в мире своего стиха!»
– Точно, – рассмеялась я. – А чтение этого стиха… Я бы до этого не додумалась…
Но оказалось, что, отказываясь от внимательного чтения, многое упускаешь. Я столько времени потратила на патологизацию своих промахов, восприятие их как чего‑то глобального и непоколебимого (я совершенно не умею слушать людей), что приходила в ужас и не могла понять, почему у меня такие трудности с аудиовосприятием. Читая же расшифровку, я все замечала. На странице 12 я перебила доктора Хэма и сделала негативный вывод, хотя нужно было попросить пояснений. На странице 4 выбор слов мог бы быть более открытым, не таким оборонительным. На странице 25 мой тон положил конец разговору. Формат Google Docs позволил мне с легкостью заметить все эти ошибки.
Анализ моей травмы в комментариях дал мне то направление, какого я требовала от последнего своего психотерапевта. Именно то, что мне нужно. И доктор Хэм сказал, что это совершенно нормально. Дух сотрудничества позволил мне ощутить контроль.
Прежде психотерапевты делали вид, что они все видят и понимают, как волшебник из страны Оз. «Почему, как вам кажется, вы почувствовали именно это?» – спрашивали они. Но стоило мне приподнять занавес и попытаться проанализировать процесс, они тут же меня обрывали. А доктор Хэм с радостью впустил меня в машинное отделение.
«Я следил за выражением вашего лица и понял, что ушел в сторону», – написал он в одном месте. А в другом, где рассказал мне небольшую собственную историю, он написал: «Я раскрылся, чтобы вместе с вами пережить боль взросления».
Во время сеанса доктор Хэм признавал и собственную уязвимость. Но это не сделало его ни менее компетентным, ни не заслуживающим доверия. Напротив, я стала доверять ему больше. Позволяла исправлять мое поведение, но в то же время не стеснялась давать отпор и останавливать, когда он заходил слишком далеко.
На втором сеансе я заметила, что он не похож на терапевтов, у которых я была раньше.
– Потому что я сам терпеть не могу быть пациентом таких специалистов, – признался он. – Они приводят меня в ужас. Я не чувствую себя в безопасности рядом с ними. Приходится осознавать разницу власти между пациентом и психотерапевтом. А если хочешь работать с человеком эффективно, нужно поступаться собственной властью. Быть скромным, делать ошибки, оговариваться – и не расстраиваться из-за этого.
Его оговорки позволили оговариваться и мне. На первом сеансе я принималась «экать» и «мекать», когда путалась. Мне хотелось чувствовать себя умной и компетентной, вести себя так, словно я понимаю его слова. Но теперь я знала, что это путь в никуда. И на втором сеансе я стала задавать в десять раз больше вопросов обо всем, в чем не была уверена. Я просила его пояснить все термины, которыми он так и сыпал. Спрашивала, почему он принимал именно такие решения. Я спросила, что должна была сделать в тот день в машине. Почему счет цветов показался ему нормальным, но недостаточным?
Доктор Хэм признался, что накинулся на историю о моей тетушке чрезмерно энергично и слишком быстро перешел к критике. Но в то же время он сказал:
– Я считаю, что для вас было бы полезнее всего восстановить связь с другим человеком. Саморегуляция – дело слишком внутреннее. Это просто выживание. «Я не собираюсь учиться общению с тобой, но хотя бы отрегулирую собственное раздражение из-за тебя», – думали вы. А я не хочу, чтобы вы занимались только саморегуляцией. Стыд заставляет вас прятаться и сбегать. А что, если вместо этого вы спросите: «Кто ты такая? Что тебе нужно от меня? И что мне нужно от тебя?»
Что я могла бы сказать тетушке, если бы не поддалась триггеру? Если бы у меня было время и ментальная способность задать эти вопросы? Может быть, я сказала бы: «Я понимаю, что тебе было трудно строить отношения с родителями мужа, и мне очень жаль. Но я люблю свою свекровь, люблю Америку. И они – моя единственная семья. Когда ты говоришь, что они не моя семья, мне больно. Я хочу, чтобы ты поддержала мои добрые отношения с ними». Как бы тетушка отреагировала на эти слова? Заставила бы она меня замолчать? Или наши отношения только укрепились бы, а безумная истерика вообще не случилась бы? Может, я смогла бы попытаться объясниться с тетушкой?
– Если это сработает, результат будет отличным: вы воссоединитесь друг с другом и обниметесь, – сказал доктор Хэм. – Но вы могли бы высказать ей свои потребности, а она не отреагировала бы так, как вам хотелось. Вы разозлились бы, дали волю разочарованию и успокоились. Потому что вы понимаете, почему ваша тетушка ведет себя именно так. И вы простили бы себя
